— О, я практичен, достойный гость, — весело возразил Амир. — Только не сразу это осознал. Мира — лучшая в уходе за любым скотом. Да и при раненых она незаменима. Я иногда сомневаюсь в ее слепоте. Девочка отменно ориентируется и даже помнит пути каравана. Если жеребенка можно вылечить, то только ее руками. Мира! Что скажешь о малыше?

Она подошла, по-прежнему не поднимая головы. Хромоногий доверчиво топал следом, жалобно вздыхая лекарке в затылок. Тоненькая, с выгоревшими до белизны волосами северянки и бронзовой кожей, прокаленной солнцем за годы пути. Уверенно потянулась к шее вороного Актама, прощупала неприметный старый шрам. Тронула плечо солового, подошедшего к ней пожаловаться на жизнь. Подняла, наконец, голову. Улыбнулась приветливо. Тоэль увидел ее лицо. Совсем детское, очень узкое и худое, с довольно темными бровями и жуткой пустотой сухих провалов навсегда закрытых, ввалившихся и сросшихся век на месте глаз.

— Хороший жеребенок. У него большое сердце, правильное сложение, славная порода и душа победителя, — уверенно сообщила девочка. — Должен вырасти удивительный скакун. Только за копытами всю его жизнь надо очень бережно следить. Постоянное лечение. И с нагрузками первое время поосторожнее.

Тоэлю сперва показалась забавной ее решительность. Сказала не «может вырасти» — а «должен». Очень по-взрослому сказала. Даже — слишком. Как будто ошибаться она не способна. И, смешное дело, — он поверил.

— Что, будет бегать? — удивился бывший Кэбир вслух. — Я его отспорил у рода Иттэ-Орт. Хотели на мясо пустить, сочли безнадежным. Но мой Актам был сильно против. И я сделал эту глупость, выкупил его. Наглые лошадники обобрали меня до последней монеты, такая у нас странная дружба. Тащу третий месяц малыша в поводу и думаю: зачем? Амир, если я подарю коня девочке, это не помешает ей? Корм стоит денег, и малыш медлителен, требует внимания и лечения. К тому же капризен, у них весь род с характером. Его хозяева растят жеребят в семье. Они не табунные, привыкли к ласке и вниманию.

— Мира вечно возится с теми животинами, что требуют внимания. А в большом караване таких неизбежно найдется хоть пара. Я плачу ей достаточно, чтобы прокормить коня, если общее для всех прочих питание этому гурману не по вкусу.

— Мира, ты его возьмешь?

— Господин шутит, — рассмеялась слепая. — Жеребенок и теперь стоит половины каравана. Он способен выиграть большую амги-байгу ста племен. Лет через пять, правда, не раньше. Когда в силу войдет. Но к тому времени он будет оцениваться уже в невозможном для понимания количестве золотых денег. А у меня есть всего два десятка монет.

— Байга — злое место, — нахмурился Тоэль. — Детям и жеребятам там делать нечего. А в остальном… Ему будет с тобой хорошо. За деньги я его не готов отдать. Если Актам позволит, забирай так, это же его сын. Договоришься?

— Попробую, — снова заулыбалась Мира. — Я пока уведу обоих, их надо чистить и кормить, а славный Зирах, скакун нашего дабби, требует лечения.

— Расседлаю — и…

— Я все сделаю, я сильная, — снова рассмеялась она. — Иди с Амиром, он тебя явно хочет ужином накормить. Вещи я отнесу в твой шатер. У нас очень спокойный караван, ничего не пропадает.

— Знаешь, малыш, у меня уже — не упомню сколько лет — ничего не пытаются украсть, — усмехнулся Тоэль. — Хоть такая польза от дурной репутации.

— Странно. Разве ты плохой? Я редко ошибаюсь в людях.

Тоэль поймал себя на том, что пристально смотрит в узкое детское лицо и пытается представить его — зрячим. Но не может. И, более того, не готов счесть Миру слепой, убогой, неполноценной. Она так ловко двигается, так взросло и решительно рассуждает. И явно очень старается быть полезной каравану, ценит уважение дабби. Верит, что люди, приглянувшиеся ему, — обязательно хорошие и добрые. А может, и сама разбирается? Поди пойми, чего ждать от странного ребенка…

— Я даже не человек, — заговорщицки прошептал Тоэль в самое ухо слепой. — Честно. Я из рода айри, но тебе это ничего не скажет. Мы другие, очень долго живем и еще многим от вас отличаемся. Например, у меня есть когти.

Прекратив исследовать странность своего сегодняшнего поведения, Тоэль выкладывал тайны — не заботясь ни о чем. Пусть порадуется маленькая Мира. Развеселится, как подобает ребенку. Ну что она стоит, удручающе серьезная и взрослая?

— Ух ты! — Она удивленно прощупала один из трех когтей левой руки, выпущенных в доказательство из межпальцевых сумок. Улыбнулась иначе, задорно и весело. — Настоящий, и такой острый… прямо маленький кинжал.

— Вполне настоящий. Так что не стоит меня слишком рьяно вносить в число хороших людей.

— Пусть так, — покладисто согласилась Мира и сморщила нос. — Только ты все равно не плохой. Можно, я приду вечером и поговорю с тобой? Я люблю слушать о чужих краях. Гости Амира добрые, и обычно что-нибудь рассказывают мне. А ты, пожалуй, много должен знать. Раз живешь долго.

— Приходи.

Она снова заулыбалась и погладила коней, послушно замерших по бокам. Вороной — под правой рукой, его сын, густо-серый — под левой. И оба послушно пошли за ней, забыв думать о хозяине. Следом устало хромал соловый. Тоэль усмехнулся: надо же, и впрямь как зрячая, не спотыкается и не шарит руками в воздухе. А уж кроткий Актам, следующий за чужим человеком, — вообще зрелище невозможное. Вороной своим нравом доводил конюхов всего света. Он кусался, лягался, брыкался, развязывал и раскусывал узлы, грыз попоны, открывал запоры загонов, чтобы увести на прогулку чужих кобылиц. Впрочем, хозяева кобылиц чуть в обморок от счастья не падали. Как-то раз ему пригнали на следующий день две дюжины молоденьких золотистых лошадок, отобрав лучших со всей округи, стоило вороному выгулять одну рыженькую. Тоэль наблюдал зрелище из окна своей комнаты на втором этаже. Вороной требовательно вскинул сухую горбоносую голову: «Хозяин, мы ведь никуда не спешим?» И они задержались на пару дней…

Хулиган и забияка, убежденный в своей безнаказанности и уникальности. И правда — ему все прощалось. Не потому, что оценен дороже своего веса в золоте. Род Иттэ племенных коней не продает, только отдает на время друзьям. Лучшие гриддские скакуны — не слуги, а побратимы. Актам безмерно верен другу и пойдет с ним в мертвую пустыню и в безнадежный бой. Может ли в таком случае считаться большой бедой испорченная попона или покусанная рука недостаточно восторженного и внимательного конюха? Нет, конечно.

А вот одно касание тоненькой ладошки слепой Миры ему показалось достаточным признанием собственной уникальности. Столько интересного и необычного Тоэль от каравана никак не ожидал. Хороший вечер, обещающий если не радость, то уж покой и отдых. На земле вообще мало радости. Но уже скоро семь веков, как он прикован к ней, бескрылый и одинокий. Всегда одинокий, а с тех пор, как ушел из гор — вдвойне. Небо больше не желает принимать его.

Тоэль глянул с застарелой тоской в темнеющий свод, уже без признака ржавых облаков, с разгорающимися кострами далеких звезд. Поежился: и даже глаза звезд с некоторых пор холодно, насмешливо и отчужденно взирают на него. Вздохнув, повернулся к маякам Вселенной спиной и шагнул под полог шатра дабби.

Чуть улыбнулся.

Его принимали как очень дорогого гостя. На ковре из того самого юктасского шелка, что он вспоминал по пути. С золотой вышивкой, сделанной руками лучших мастеров, и горами подушек. И тут же, на подносах и в сосудах — фрукты, редкое вино далекого западного Римаса, сыры, которые почти невозможно сохранить в пустыне от высыхания. Орехи, мед, курага, дыни…

— У тебя удивительная память на мои странноватые вкусы, уважаемый Амир.

— Дед говорил, ты не слишком жалуешь мясо. Зря, есть ягнятина и она хороша. Как и конина, увы, вполне свежая. Недавно я покупал страже пару молодых жеребцов, и совсем не на мясо. Хорошо хоть, у разбойников кони неплохи, мы отловили всех, что остались без седоков… Я бы себе не отказал в ребрышках или побаловался вырезкой. Не возражаешь?

— Отчего же.

— Отменно. — Амир щелкнул пальцами, кивнул расторопному повару, мелькнувшему у полога. — И к делу. Не люблю портить пищу недосказанностью, хотя многие считают это торопливым и невежливым способом ведения дел. Что я должен тебе за свою жизнь и жизни своих людей? Не скрою, я ими дорожу. И отдаю себе отчет: если бы не ты, мы бы до последнего человека сегодня остались в этой долине, вот только и без шатров и навсегда. Сзади был второй отряд, мне уже сообщили. Они ушли без боя, услышав твое имя. Шесть десятков бойцов.

— За испуг суеверных бестолковых дураков и десяток-другой стрел? Прямо и не знаю. Вот разве — послушай мои глупости. Давно ни с кем толком не говорил, а ты вроде умеешь слушать.

Амир согласно кивнул и откупорил вино. Тоэль принял бокал и задумчиво прищурился, пробуя напиток и размышляя. Обычно его звали и угощали после боя. Но почти никогда не признавали истинного вклада в дело — слишком дорого, лучше уж повздыхать, пожаловаться на скудость средств. А то и сообщить решительно, что без его услуг все обошлось бы вполне удачно, вот и ехал бы дальше стороной. Потом «хитрецы» догадывались почти снисходительно предложить деньги за обучение стражи и выставить условие: раз хочешь золота, дойди с караваном до самого западного торга, там и рассчитаемся. А коли случится большой барыш, то и с премией… Разговоры, не просто портящие аппетит, но оставляющие стойкое желание свернуть шею богатому и шельмоватому прохвосту, непонятно зачем еще живому благодаря случайной помощи.

Все сегодня идет необычно. Стандартное продолжение нудного торга — расспросы типа: «Как вообще можно выцелить наверняка разбойника в гуще схватки?». Он и их ждал уже привычно. Когда кипит ближний бой, обычные лучники бесполезны: надо знать точно, где окажется выбранная шея, и когда откроется щель в доспехе за пару-тройку мгновений до этого момента, короткого и непредсказуемого. Он, спускаясь с холма, не ошибся все семнадцать раз. Столько стрел поднять в полет за короткие секунды — это тоже может он один. И лук такой дальнобойности, пожалуй, тоже один. Потому и помнят имя до сих пор, в нем слишком большой страх. И понимание того, насколько же он — не человек.

Караван «Золотого змея» Омара Багдэша шесть десятков лет назад Кэбир охранял в этих же землях. Старик умел спиной чуять беду и знал точно, что его удача застит свет слишком многим. Он нанял обладателя черного меча, не торгуясь. Честно сообщил, зачем: его хотят убить и лишить всего достояния. Точно так же, без возражений, Омар купил все затребованное и уговорился об оплате с воинами, выбранными новым охранником.

И не пожалел о своей щедрости. Их ждали в двух переходах к востоку от этой долины. Без малого три сотни воинов: старший Багдэш вез не только пряности, но и бесценные рубины горного Тигара, алмазы и шпинель из Шорха, жемчуг южного океана, огромный, как птичьи яйца, и цветной — розовый, черный, лиловый.

Помимо упомянутого еще он продал в степях илла две сотни коней, чьи седоки так и не добрались до содержимого добротно упакованных тюков. «Золотой змей» оглаживал свою рыжую бороду, выкрашенную хной, и блестел совсем не старческими крепкими белыми зубами, хищно улыбаясь барышу и посрамлению врагов. Он отдал половину денег, вырученных за коней, Кэбиру, хотя это и было сверх прежней договоренности. «Их тоже оказалось больше, чем я ожидал, но ты сохранил мою потрепанную годами жизнь», — пояснил купец. И получил меч Кэбира — чтобы жизнь и дальше была под надежной охраной…

— Мира еще не просила тебя поговорить с ней? — Амир снова задал неожиданный вопрос.

— Уже.

— Может, позвать? Девочка умеет слушать. И, я вижу, ты сразу разглядел, сколь ласково светит наше слепое солнышко. Я пошлю за ней?

— Да. Это даже правильно. И расскажи пока, где ты ее нашел? По лицу и прочему — она северянка, из предгорий к западу от Серебряной степи.

— Из рода арагов, что живет у кромки ковыльных равнин. Отсюда — твоему Актаму поболее месяца скакать, сперва на запад, а потом к северу. Я вел тогда караван именно на север, за перевал. У бороев и вендов осенью можно славно расторговаться пушниной. Далековато, но иногда хожу из забавы, ведь скучно не менять маршрут. Кстати, ты меня навел на удачную мысль. Знаю, чем отплатить за «десяток стрел». Но — позже. Мира жила на постоялом дворе небольшой деревни. Из дома ее отец выгнал, говорил — неродная, подкидыш демонов, грех матери… Вообще-то ее правильное имя — Миратэйя, но оно сложновато для моих людей, чужое слишком.

— Как ты решился принять в караван ребенка?

— Я расспросил хозяина корчмы, когда она пришла за местом в караване. Даже сходил в ее родной дом и поглядел на отца. Он гнусный человек, и к тому же свел жену в могилу. Это был редкий для племени арагов союз по решению старейшин. Мать Миры рано осиротела и нуждалась в крепком плече. Так говорили. Могу лишь добавить, что южные араги общаются и роднятся с илла, а степняки некоторых родов женщин ценят куда ниже хороших коней… У матери Миры было много земель под пахоту, скот, добротный дом и, увы, никакой родни. Вот имуществом и распорядились, отдав ее в жены младшему сыну старосты. Оспорить решение оказалось некому. Бил он жену. Видно, тем и ребенка еще в чреве так тяжело покалечил. Весь достаток отошел к его новой семье. Девочку кормили от случая к случаю чужие люди. Я долго думал, всю ночь.

— Обуза.

— Да что за место для шестилетней девочки — караван? Потом решил: лучше, чем постоялый двор. К тому еще — мое имя Амир, а ее — Мира. Вроде, почти такое же, как указание. Я не стал спорить с судьбой и не пожалел. Не обуза. Она — наша радость, Тоэль. Хоть и слепая, а светит солнышком и глядит в душу. Потому и зову ее слушать тебя. От меня меньше проку. Вот моя главная польза: мы шли в тот год на север и миновали перевал Семи ветров. Оттуда тропа спускается в земли народа бороев. Красиво у них, хоть и чуждо: леса высоки, в озера дожди намывают синь неба, а зимы люто-белые от снега и стужи. Я застрял на три с лишним месяца в обратном пути, насмотрелся. Жил под самым перевалом, в малом селении со смешным именем Брусничанка. У них имеется кузнец по прозванию Старый медведь.

— Ты все про меня знаешь. Точно! — впервые улыбнулся гость не хмуро и без усмешки. — Я и правда ищу мастеров по оружию. Необычных.

— Он не слишком стар, вопреки имени. Зато ворчливый и упрямый. Хуже, да простят меня Боги, самого гнусного и упертого барана. Я хотел сторговать пару мечей, но старик их совсем не продает. Говорит, живые. Я сперва не поверил, но он показал. Это то, что ты ищешь. Твой клинок, подаренный моему предку, бесподобен. И он, уж прости, много хуже самого негодящего из кузни Медведя.

— Учту. И — верю, я свои возможности как оружейника знаю, и ведаю их предел.

— Он не отдал мне ни золотника металла. А вот Мире всучил чуть не силой нож. Тонкий, лекарский. Посмотри. Она с вещицей не расстается. Кстати, вот и наше солнышко.

Мира успела переодеться в чистое и умыться, привести в порядок волосы. Кивнула вежливо, ловко нашла руку Амира и уселась на указанное место. Сухие крепкие пальцы осторожно пробежали над блюдами. Тоэль за это время более пристально рассмотрел девочку. Видимо, действительно ей досталось еще до рождения. Словно ее лепили вполне толковые Боги, но потом бросили свое дело на середине, отвлеченные чем-то более важным. Ноги получились вполне удачно — стройные и сильные. Стан крепкий и гибкий. А вот выше… Неровные плечи, кривоватая посадка головы и несколько сутулая осанка. Лицо слишком длинное и узкое, приметно неправильное.

Зато душу непутевые Боги вложить успели, и очень яркую. Амир прав — рядом с девочкой сидеть приятно и тепло. Необычное ощущение! Словно она и не чужая вовсе, впервые и мельком примеченная сегодня. Видно — в караване ее любят и ценят. Одевают в лучшее, опекают. Потакают. Кому еще из женщин позволили бы ходить так, простоволосой, с двумя тощими короткими косицами, сплетенными по обычаю севера? А ей и это можно. Прощается даже нелепая челка, кривоватая, длинная, падающая на пустые глаза.

Амир с притворной сердитостью дернул именно за челку.

— Сколько тебе говорить — обгоришь! У тебя кожа к пустынному солнцу не приспособлена. И заморских нелепых шляп из соломки накупили. И женских покровов шелковых, тонких и красивых, а ты опять за свое.

— Я же говорила, они шумят, и мне плохо слышно, — привычно дернула головой Мира, отстаивая челку. — А без слуха я вдвое хуже понимаю окружающее. Амир, можно мне сыр?

— Да. Сейчас.

Странный караван: сам дабби усердно накладывает лакомства для приблудной безродной девочки. Такого не доводилось еще видеть ни разу. Тоэль устроился поудобнее, подпихнул под спину несколько подушек, придвинул блюдо с курагой, выбрал лепешку. Плеснул еще вина в тонкое чеканное серебро бокала.

Почему он вдруг решил поговорить с этими людьми, незнакомыми и совершенно случайными в его жизни? Может, просто устал молчать. Или собственные мысли его не устраивают более как самые правильные. А еще наверняка дело в том, что караван — что правда, то правда — слишком мало похож на многие и многие иные, с которыми ему приходилось странствовать.

Лет сто десять назад, покинув родичей, он спустился с гор в долины. И насмотрелся на людей, которых сперва счел очень интересными. А потом обнаружил, как часто, увы, они оказываются внутри не настолько хороши, как с виду. И как легко сталь их мужества и чести ржавеет с годами.

Айри легко научился бою, сделался отменным оружейником, охотно бродил по свету, нанимаясь в охрану караванов, или подолгу оставался в одном месте, изучая города и поселения. Чего он хотел достичь в странствиях, что искал? Оказывается, ответ неизвестен ему самому.

— Тоэль, ты мне обещал рассказать про чужие края, — напомнила девочка. — И про себя расскажи. Пожалуйста.

— Расскажу, и с самого начала. Шестьсот семьдесят три года назад я спустился в мир. Ты слышала сказку про драконов, хоть одну?

— Много! — обрадовалась Мира. — В одних это добрые летучие волшебники, а в других — злые похитители несметных сокровищ. Они даже поедают маленьких девочек.

— Я был драконом до того, как пришел в мир. Не добрым и не злым. Это как раз сказки, что драконы интересуются людьми. Живущие внизу крылатым безразличны. Быть драконом… Да как это описать-то? Амир, представь себе, что ты выпил три бокала отличного вина, получил лучшего в мире коня и скачешь через весеннюю степь к своей невесте, прекраснейшей из всех девушек и самой желанной. Душа поет, день ярок и полон красок, ты глядишь на него на всем скаку и вдыхаешь радость…

— Неплохо, — улыбнулся Амир. — Почему же ты спустился вниз? Это было неизбежно?

— Нет. Просто век за веком летишь, и мир несется навстречу, такой огромный и удивительный, что однажды приходит желание его рассмотреть в деталях. Раз он прекрасен, то вблизи должен быть еще лучше! Я спустился, изменился внешне и внутренне. А он погас — вся радость, все краски, все опьянение жизнью пошли на убыль. Драконы — они, в общем-то, дети. Я, увы, вырос и совершенно не знаю, что должен делать и чем жить теперь. Шесть веков без малого я провел в поселении себе подобных. Мы очень умны, знаем тайны строения мира, накопили большой опыт в его изучении. Я тоже изучал мир, был даже признан одним из гениев, гордился этим. Я создал возможность для нас летать без крыльев на кораблях. Даже отправиться к звездам. А потом понял, что прочие не хотят знаний и лишены любопытства. Они спустились сюда по иным причинам. Быть высшими, окруженными поклонением. Владеть миром. Познать покой. И я уничтожил созданное. Ушел из горного селения. Для моих родичей опасно владеть слишком многим.