Сан Сеич тяжело вздохнул.

— Я думаю — утечка, — сказал он. — В противном случае здесь сейчас была бы не одичавшая Россия, а вполне культурный невольничий рынок. Эта, как ты правильно сказал, зараза, действует с редкой избирательностью. Ты не пробовал выделить критерии?

Гош достал сигареты и привычно сунул пачку собеседнику. Доктор так же привычно отмахнулся.

— Молодые и сильные, — промычал Гош, закуривая. — Эти придурки городские, которые меня ненавидят, они в прошлой жизни не были придурками. Это были самые что ни на есть русские яппи. Молодые профессионалы. Умные, образованные, состоявшиеся. Я это вижу по лицам. Кое-что заметно из манер. Двигательная память сохранилась в полном объеме, и по тому, как эти люди держат нож и вилку… Моторика рассказала мне очень многое. Страшное дело, Сан Сеич. Просто страшное. Я вам скажу, кто выжил. Тот, кто был физически здоров. А кто был здоров в этой стране?

— Иммунитет, — подсказал Сан Сеич.

— Точно, иммунитет. Выжил тот, кто в последние годы хорошо питался, занимался спортом и витамины принимал. Тот, кто на момент поражения не был в запое и не жрал наркоту. Этот вирус, или как его там, выбил в первую очередь так называемые группы риска. И еще — судя по моим наблюдениям, он уничтожил непобедимую Советскую Армию.

— Российскую, — поправил Сан Сеич.

Гош невольно поежился.

— Вы не представляете, какой это был для меня шок, — признался он. — Я прочел за зиму всю периодику, которую смог найти. Хорошо, я откуда-то знал, что самые лучшие подшивки хранятся в редакциях… Видимо, баловался-таки журналистикой в юности. Все мои знания о России — из старых газет. На самом деле я не помню ничегошеньки. При том, что уверенно обращаюсь с современной техникой… Да, такой вот парадокс. Но кое-какие ощущения мне удалось разбудить чтением прессы. Так что поголовная гибель непобедимой и легендарной меня не удивляет. Судя по всему, там было очень плохо с кормежкой. Я другого не понимаю… Где ваши сверстники, доктор? Простите меня, конечно, но разве может быть такое, что вы единственный на всю мою родину абсолютно здоровый взрослый человек? Ладно, Сан Сеич. Извините. Я этого не говорил.

— Ничего, Гоша… Я сам задаюсь этим вопросом каждый день. Могу спросить в ответ — а где дети? Тот подросток, которого ты видел, он ведь тоже был единственный.

— Если это вирус, — сказал Гош с тяжелым вздохом, — его придумал величайший гений. Хотел бы я посмотреть, как моя пуля разнесет его гениальную башку. Невольничий рынок, говорите? Что ж, очень похоже на правду.

— Ты можешь взять Тулу без единого выстрела, — неожиданно заявил доктор.

Гош тряхнул головой, стараясь быстрее переключиться.

— Идиот, — сказал доктор, имея в виду, скорее всего, свою несдержанность.

— Дайте методику! — потребовал Гош.

— Нет! — отрезал Сан Сеич.

— Дайте! — почти крикнул Гош.

— Извини, — помотал головой Сан Сеич. — Это ты виноват. Ты успел за последние дни буквально приручить меня. Ты прирожденный лидер, Гоша. И именно поэтому… Извини. Я сорвался, потому что меня переполняет сострадание и желание помочь. Я не дам тебе методику.

Гош яростно зашипел и с размаху вогнал сигарету в грязь под ногами.

— Во-первых, я ее едва-едва нащупал, — сказал доктор извиняющимся тоном. — А во-вторых, мне страшно подумать, что будет, если она в моей голове оформится до конца. Это будет самый жуткий инструмент порабощения за всю историю человечества. Страшнее легендарного психотронного оружия.

— У вероятного противника эта методика есть, — заметил Гош.

— Была, — поправил Сан Сеич. — Я думаю, что у вероятного противника неприятности покруче наших.

— Судя по газетам, они жили во сто крат более сыто. А газеты за годы перестройки научились не врать про заграницу.

— Это не важно, как они жили, — невесело усмехнулся Сан Сеич. — Мне трудно придумать страну, более приспособленную к выживанию в нынешних условиях, чем Россия. Средний американец, европеец, японец — раб высоких технологий. Без них он просто обречен.

— Ближний Восток, — напомнил Гош.

— Сомневаюсь. Мы сильнее всех.

— Ага… Мы сильные, мы русские, мы победим.

— Без сомнения.

— Это цитата, — сказал Гош с плохо скрываемым отвращением. — Патриотический стиш девятьсот четырнадцатого года. Проклятье, док, ну где у пострадавших кнопка, а? Сильно повышенная внушаемость? Почему тогда они меня не слушаются, прирожденного лидера? Дайте же ключ!

— Регуляторы, в седло, — напомнил Сан Сеич. — Тебя слушаются. Ты просто сам не хочешь заметить, как.

— Я убеждал тупых. Упрашивал. Давил на них. Стрелял в них. Без толку.

— Регуляторы, в седло, — повторил Сан Сеич. — Кто такие?…

— Не скажу, — отрезал Гош, сплюнул под ноги, круто повернулся и ушел в дом.

* * *

— …и насколько я смог понять, жизнь как раз начала более или менее налаживаться, — закончил Гош. — Только вы учтите, парни, я за что купил, за то и продаю. Газеты. Обидно — я сделал неплохой конспект, целую тетрадищу исписал на девяносто шесть листов. Новейший Завет получился, мягко говоря. Всемирная история последних лет человечества. И тоже впустую. Когда тупые меня в лесу зажали, сами понимаете, было не до барахла. Спасибо хоть автомат с собой уволок.

— Надо же — безработица! — высказался Цыган. — Демонстрации протеста…

— Танки в городе, — напомнил Костя. — Хорошо зажили, ничего не скажешь. И сколько эта бодяга продолжалась?

— По моим прикидкам, лет пятнадцать. Мои воспоминания четко застопорились на восемьдесят седьмом году. А сейчас на дворе приблизительно две тысячи первый. Или второй.

— Значит, нам где-то около тридцати, — резюмировал Цыган. — Обидно. Полжизни коту под хвост. Знаешь, Гоша, я тебе поначалу завидовал, а теперь прямо и не знаю. Есть такое ощущение, что я гор-раздо счастливее тебя. Извини, конечно…

— А есть некоторые гораздо счастливее нас, — подал голос Белый.

— Это ты о ком? — спросил Цыган подозрительно. — Думаешь, найдется кто-то и с активным сознанием, и с полным объемом памяти? Так ему вообще…

— Ты не понял, — коротко остановил его размышления Белый и отвернулся к стене.

— А-а… — кивнул Цыган. — Ты про тупых. Да, я не понял. Ваше мнение, Сан Сеич?

Пожилой мужчина отнял ладонь от лица. Он прикрыл глаза, как только Гош дошел в своем рассказе до начала девяностых, и так до самого конца и просидел.

— Ну, в принципе… — начал он, закашлялся и снова надолго умолк. Белый налил ему воды. Сан Сеич благодарно кивнул, сделал несколько глотков, отставил стакан в сторону и о чем-то задумался. Объездчики и Гош безмолвно ждали. — В принципе, мои выкладки подтверждаются. У Георгия память сопротивляется попыткам шагнуть дальше тринадцати-четырнадцати лет. Как раз тот период, когда в жизни человека начинаются первые серьезные потрясения. У меня, не знаю уж почему, какой-то мощный шок приходится на середину восьмидесятых годов, то есть, мне уже было далеко за сорок… Теперь, после Гошиного рассказа, я догадываюсь, в чем дело. Я совершенно не помню этот новый мир, который на страну обрушился. А он, судя по всему, действительно обрушился. И меня, я так думаю, очень сильно придавило. Н-да…

— А меня когда придавило в таком случае? — поинтересовался Белый довольно зло. — В день рождения?

— Расслабься, брат, — посоветовал Костя. — Вокруг полно народу, который придавило еще в утробе матери. Если судить по поведению. Ох-ох-ох, что ж я маленьким не сдох…

Услышав последние слова Кости, Гош нервно дернулся. Все тут же, как по команде, повернулись к нему.

— Зацепило, — резюмировал молчавший до этого Большой.

— Ребята! — сказал Костя очень строго. — Знаменитым поэтом я не был точно.

— Но кто-то ведь был! — заметил Цыган.

— Это что, по-твоему, стихи?

— Не стихи, а как его…

— Частушка, — подсказал Сан Сеич. — Мальчики, а не почитать ли нам на ночь вслух? Как вы думаете, осилим страниц десять Фенимора Купера?

— Вполне, — оживился Белый, встал и направился к книжному шкафу в углу гостиной. — Самая лучшая терапия после откровений нашего заморского гостя.

— Я не нарочно, — притворно обиделся Гош. — Сами уговорили.

— Не валяй дурака, — пробормотал Белый, роясь в книгах. — Ну, чем побалуемся? А может, не Купера? Надоело. Очень уж там все на нашу жизнь смахивает. Давайте полегче. Доктор Белый рекомендует что-нибудь психотерапевтичное. И по возможности познавательное.

— Блюму Вульфовну Зейгарник, — скромно посоветовал Гош.

У Цыгана, Кости и Большого поотпадали челюсти, причем у Большого — с отчетливым хрустом.

— Чего? — не расслышал Белый.

— Есть такая роскошная книга, — объяснил Гош. — Учебное пособие. Называется «Патопсихология». А автор — Зейгарник Блюма Вульфовна.

Объездчики начали ржать. Они хохотали так, будто в жизни не слышали ничего смешнее. В принципе, так оно и было. Слышать-то они наверняка что-то слышали, а вот помнить не могли.

— Блюма Вульфовна! — патетически возопил Цыган, вздевая руки к потолку. Задохнулся и, не в силах больше смеяться, принялся надрывно стенать.

Костя выпал из кресла. Большой ревел в три ручья. Белый вдруг резко посуровел, утерся рукавом, и сказал:

— Не верю.

— Подумаешь! — надменно сказал Гош. — Людей еще и не так называли. Хорошо, когда у человека хватает сил носить такое заковыристое имечко, как орден. А если тебя в детстве из-за него как следует затравят — все, конец света. И вообще, есть куча людей, которые не в силах идентифицировать себя с собственным именем. Нестыковка, и все тут. У нас во дворе ошивалось две Леси, одна из которых была Лариса, а другая вообще Ольга, и еще одна Полина, которая тоже была Ольга на самом деле. И где-то, я точно помню, был парень, который себя называл Петя, а потом выяснилось, что он по паспорту Стас. О проблеме самоидентификации целые книги написаны.

Белый стоял к Гошу спиной, поигрывая дверцей шкафа. Остальные трое объездчиков, утирая слезы, продолжали сдавленно хихикать.

— Имена, — сообщил Белый кому-то, кто прятался среди книг в шкафу. — И-ме-на, — он вытащил приглянувшийся том и взвесил его на ладони. — Поверь мне, Гош, ты ошибаешься. Нет на свете кучи людей с проблемой имени. Больше нет.

— А я?! — через силу возмутился Большой. — Думаешь, мне нравится ходить в Больших?

— А ты что, Мелкий, что ли?! — прохохотал Цыган.

— Вот как дам сейчас! По шее!

Белый нашел силы оторваться от шкафа и повернуться к гостиной лицом. Оказалось это лицо совсем не веселое.

— Знаешь, Гош, — сказал он негромко. — Знаешь, чего я боюсь давно и упорно? С того момента, как тебя увидел. Нет, ты ни в чем не виноват, конечно. Но как бы ты не принес в этот дом беду.

— Эй, Регуляторы! — позвал вдруг Костя. — А куда это Сан Сеич исчез?

— Плачет на заднем дворе, — сказал Гош очень жестко. Он сидел, неестественно выпрямившись, уперев руки в бока, и глазами ел Белого.

— Не придуривайся! — рыкнул на него Белый. — Тебе же снизили агрессию, разве нет? И подняли критику. Знаешь, чего тебе не хватает? Попроси Сан Сеича, чтобы на завтрашнем сеансе немножко опустил тебе самооценку. Понял?! Никто тебя не обижал, ты! И не собирался даже! Я просто честно сказал!.. И теперь ты знаешь, что я думаю! Не о тебе, ясно?! Не-о-те-бе! А обо всей этой безумной жизни!

— А я, значит, самое плохое, что в этой жизни есть, — негромко, но с угрозой заметил Гош.

— Нет, друг мой Гошка, ты не самое плохое. Но ты самое опасное.

— Да почему же?! — искренне расстроился Гош. Видно было, что он уже не злится, а именно расстраивается. Только очень уж агрессивно это у него получалось.

— Потому что мы живем этой жизнью, — объяснил Белый, тоже немного успокаиваясь. — А ты в нее играешь. Балуешься. Ты уверен, что она пройдет, как сон. И значит, можно пока немного развлечься. Заодно — поиграть на нервах четверых молодых идиотов и одного старого дурака… А я тебе говорю — не пройдет эта жизнь! И она еще тебя поставит на четвереньки, может, даже похуже, чем нас. Это я так… Не пугаю. Даже и в мыслях нет. Я просто очень хочу, чтобы ты очнулся по-настоящему. Так, как мы.

— Жизнь есть сон, — ухмыльнулся Гош. — Кальдерон. Н-да. Я в нокауте.

— Пирамидон, — срифмовал Цыган. — Что такое?

В наступившей тишине раздался характерный клацающий звук. Четверо обернулись на него резко, как ужаленные. Костя ловко провернул свой «Макаров» на пальце и убрал его в плечевую кобуру.

— Сдурел?! — в глубоком изумлении спросил Белый.

— Я в потолок собирался, — объяснил Костя. — В случае чего. Так, для отрезвляющего эффекта.

— Если ты в прошлой жизни действительно воевал, — сообщил Белый, — то армию твою били все, кому не лень.

— Остынь, а? — попросил Костя. — Ты бы себя видел минуту назад. Я думал, сейчас на самом деле война начнется.

— Ни малейшего шанса, — отрезал Белый. — Я себя контролирую. Я просто за Сан Сеича обиделся.

— Почему? — удивился Костя. — Мало ли, зачем он ушел… Может, еще вернется.

— Пирамидон — это таблетки, — вступил Гош невпопад, но примирительным тоном. — Кажется, анальгетик, то есть, от боли. По-моему, конкретно от головной. А Кальдерон — это такой очень древний европейский автор, прославившийся небольшой пьесой с символическим названием «Жизнь есть сон». Вот. Если кто-то хочет послушать лекцию про анальгетики — милости прошу. Ну и что, мне теперь застрелиться? Белый, ну как ты не можешь понять…

— Блюма Вульфовна, — попросил Белый, — заткните фонтан. Хотя бы на время. Ну, зачем ты это сказал, дурачина? Ты что, забыл, кто такой Сан Сеич? Или ты нарочно — проверить хотел?

Гош на секунду задумался. потом отчего-то через плечо глянул в сторону двери, за которой исчез пожилой мужчина. И вздохнул. Подумал о том, что вздыхает теперь ежеминутно — столько поводов для этого находится.

— Само вырвалось, — признался Гош. — У меня всегда само вырывается. У тебя — нет, что ли?

— У меня и не такое вырывается. А ты бы мог все-таки хоть немного думать прежде, чем молоть языком.

— Да может, он этой книги в принципе не читал!

— Это учебник-то? «Психопатология»?

— Не так. «Патопсихология». М-да. Нехорошо получилось. Вот обида, я ведь на самом-то деле хотел вам про Евлампия Феофилактовича Говно рассказать….

Объездчики коротко хохотнули, но как-то уже без огонька. То ли Евлампий Говно показался им персонажем менее ярким, чем Блюма Вульфовна, то ли просто разговор подобрался слишком близко к тому, что составляло главную проблему каждого из них.

Кроме Георгия Дымова, который, похоже, с именем своим уже свыкся.

* * *

На утренней дойке заспанный Гош работал вяло. Но на вечерней проявил усердие и неожиданно почти догнал объездчиков.

— Немного еще подучишься, и обставишь любого из нас, — заверил его Цыган. — И не забывай, что старый опытный цыганский дояр всегда готов с тобой поделиться секретами мастерства. Всего за десять баксов. Молодец, Гошка. Умелые руки… — за последние два слова он запнулся языком и на лице его неожиданно заиграла улыбка совсем другого толка.

— Слушайте, Регуляторы! — повернулся он к объездчикам, переливающим молоко из ведер в бидоны. — Мы, конечно, не настоящие индейцы, а даже совсем наоборот. Но! Что нам стоит учинить набег на близлежащие вигвамы и умыкнуть себе по хорошенькой скво?

Большой от неожиданности чуть не уронил ведро.

— Цыган, — сказал он. — Ты не Цыган. Ты Чингачгук. Ты мудр, как Великий Змей.

— Ага, как гадюка, — ехидно поддакнул ему Костя. — А пулю в голову не хочешь?

— За что? — удивился Большой.

— Где ты ее возьмешь, эту скво, так, чтобы без кровопролития? Да с тобой еще и не каждая пойдет…

— Это почему же? — на этот раз Большой даже обиделся. Ведро нехорошо задрожало в его могучей лапе.

— Потому что ты — не-нор-маль-ный! — объяснил Костя.

Большой выразительно сплюнул под ноги и снова занялся молоком.

— Забыл, — признался он. — Каждую ночь девчонки снятся. Какие — непонятно. Но очень хорошие.

— От души соболезную. Нереально это, брат.

— Если правильно себя повести, — сказал Цыган, — можно сойти и за нормального.

— Это на первые десять минут, — помотал головой Костя. — А потом обязательно что-нибудь не то брякнешь, или посмотришь как-нибудь не так…

— За десять минут управиться можно, — мечтательно проворковал Цыган.

— Их всех давно поделили, — сказал Костя. — Держат на коротком поводке. Как ты с ней познакомишься, хотя бы и на десять минут? На квартиру же не зайдешь — братва рога отвинтит. Рынок? Тоже сомнительно. А нас к тому же, с нашими безумными рожами, вся Тула знает.

— Зачем нам Тула? — не унимался Цыган. — К чему нам этот злобный городишко? Надо пошарить по тем местам, где мы еще не успели засветиться. Регуляторы! Даешь экспедицию! Разведку боем! По белым пятнам на карте родины!

— Новомосковск! — оживился Большой. — Заодно упрем трейлер стирального порошка!

— Кровь с простыней отстирывать!!! — взревел Цыган.

— Почему кровь? — не понял Костя.

— Георгий! — потребовал Цыган. — А ну-ка, закати Регуляторам лекцию о женской физиологии! По десять баксов с носа.

— А-а… — Костя слегка порозовел лицом. — По-моему, я об этом что-то помню.

— Я тоже, — признался Большой. — Но мало.

Гош поднялся с низкой скамеечки, на которой до этого сидел, и зачем-то пнул ее сапогом, чуть не опрокинув заодно полное молока ведро. Пестрая корова неодобрительно переступила с ноги на ногу.

— Ты чего? — спросил Цыган. — Я что-то не то сказал?

— Да нет, — соврал Гош. — Так, промелькнуло… Ерунда. Левая передняя, правая задняя, правая передняя, левая задняя… Или наоборот, с правой?…

— Это уже не женская физиология, — заметил Костя. — Так, кто у нас здесь главный по навозу? Опять я?

— В такой последовательности четвероногие перебирают лапами, — сообщил Гош, уходя в глубь коровника, будто бы за вилами. Цыган подобрал его ведро и понес к бидонам. На полпути он оглянулся. Плечи у Гоша были неестественно опущены.

— Вспомнил что-то, — заговорщически прошептал Цыган объездчикам.

— Про баб.

— Эй, Регуляторы! — крикнул из-за ворот Белый. — Вы там заснули? Помогите мне с этой косилкой, а?! Рук не хватает!

— Между прочим, кого в косилку запряжем? — вспомнил о животрепещущем вопросе Цыган.

— Тебя, — сказал Костя. — Чтобы о бабах поменьше думал.

В дальнем углу коровника Гош рассматривал свои руки. Пальцы дрожали. Не от усталости, нет — от внезапно пришедшей и очень сильно ударившей по нервам догадки, что на одном из них могло сверкать золотом кольцо. И не только у него.

Он понимал, что ему не может, не должно быть так больно от этой мысли. Как складывалась его личная жизнь, он совершенно не представлял. Более того, казалось, что это в каком-то смысле удача — не помнить такого. Но все равно, ему отчего-то стало вдруг нехорошо.

* * *

— Подгоняй свой грузовик, — сказал Цыган Большому. Тот презрительно хмыкнул. Гош успел рассказать ему, какая это заслуженная машина — «Дефендер», и даже извиниться за испорченное колесо. Этой запаской, расположенной на капоте, Большой отчего-то страшно гордился. Видимо, ему казалось, что у настоящей машины она должна находиться именно там. Иногда в Большом прорывалось обостренное и довольно своеобразное понимание эстетики. А колесо на капоте действительно сглаживало рубленые черты передка «Лендровера», делая машину чем-то похожей на самого Большого с его слегка оплывшей, но внушительной мускулатурой.