Созерцание лучше начать с установления внимания — добиться того, чтобы вы могли смотреть на выбранный предмет не менее пяти минут, не отрываясь и не отвлекаясь. Только после этого имеет смысл переходить к описанной выше практике, при этом лучше разносить по времени работу с «красивым» и «отвратительным» предметами. Например, первый созерцать утром, а на второй тратить некоторое количество времени вечером.

Можно использовать тот метод, к которому прибегал я, но он вовсе не универсален и годится не для всех типов людей. Возможно, вам придется поэкспериментировать, выработать особый способ: не раскладывать предмет на составляющие, а менять перспективу, способ видения, масштаб восприятия, выискивать изъяны (в красивом предмете) или красивые элементы (в отвратительном), что-то еще. Универсальных правил всего два — не торопиться, не форсировать и не симулировать успехи (пользы это не принесет, а навредить может); и не сдаваться, не отступать, если ничего не получается, и практиковать регулярно, без перерывов.

Критерий успеха прост — то, что казалось красивым, начинает выглядеть уродливым, а то, что представлялось уродливым, начинает приносить эстетическое удовольствие, и переключение между состояниями осуществляется легко, без усилия. Чтобы этого добиться, мне понадобилось около двух недель, но без наставника практика может потребовать больше времени.

Упражнение это сравнительно простое и очень полезное, после него куда легче выполнять более сложные техники. Сознание делается гибким, живым, уходят наиболее грубые шаблоны восприятия, появляется свежий взгляд, давно-давно замыленный скучной повседневностью.

Глава 2

Тело как Пустота

Бревно под моими ногами сказало «крак», и я полетел вниз, в густую зелень оврага. Колючие ветви радостно приняли меня в объятия, затрещала ткань, боль вспыхнула в дюжине мест, а правую руку обожгло, словно я схватился за крапиву.

Вроде бы в Таиланде она не растет, но наверняка тут есть ее жгучие сородичи.

От слов, что приходят в голову любому нормальному человеку в такой момент, я сумел удержаться. Но это стало единственной победой — злость хлестнула изнутри с такой силой, что я на миг забыл о царапинах и о том, что разорванное одеяние придется теперь зашивать самому.

Не улучшил мне настроения и брат Пон, заявивший, что и мост над оврагом будет чинить тот, кто его сломал, то есть я.

— Что за день? — пробурчал я, когда мы зашагали дальше. — Отвратительный.

— Ты думаешь, он стал бы лучше, явись к тебе, например, кто-нибудь из богов? — поинтересовался неправильный монах, глянув на меня искоса. — Пусть хоть сам Индра.

Это имя я помнил, его обладатель заведовал громами и молниями.

— Если не в гневном состоянии, то уж точно лучше!

— Уверен?

Если бы кто-то другой пристал ко мне с вопросами в такой момент, то я бы точно вспылил, но на брата Пона разозлиться по-настоящему я не мог, хотя и не очень понимал, что мешает. Поэтому я прикусил язык, с которого рвалось замечание о том, что я, в общем-то, не сильно туп, и просто кивнул.

— Отлично, — сказал монах. — Тогда вот тебе еще одна история из жизни того, кто стал позже Буддой Шакьямуни. В тот раз он воплотился в древнем брахманском роду, украшенном всеми достоинствами — богатством, набожностью, щедростью и мудростью. Достигнув зрелости, он только увеличил славу предков, обязанности свои исполнял добросовестно, никогда не отказывал в помощи, и страждущие шли к нему за самыми разными ритуалами; ну а ученостью он превосходил всех, кто только жил тогда в мире.

Я хмыкнул.

Про брахманов я знал благодаря той же книжке, из которой добыл сведения про Индру. Описывались они там как высокомерные и властолюбивые типы, охочие до коров, золотишка и любившие подчеркивать собственную крутизну и избранность.

...

Боль вспыхнула в дюжине мест, правую руку обожгло, словно я схватился за крапиву.

Короче говоря, типичные злодейские жрецы.

— Но в один момент, — продолжал брат Пон, — осознал Татхагата, что жизнь в миру притягивает грехи, что в окружении людей, одержимых алчностью, ненавистью, сластолюбием и прочими неблагими стремлениями, трудно идти по дороге к свободе. Мирские дела отвлекают от духовных практик, порождают беспокойство, вынуждают заниматься приобретением имущества и его сохранением и вызывают сильное изнурение. Решил он тогда отречься от всего этого и, невзирая на плач и сетования родных и друзей, отбросил одежды брахмана, как сухую траву, отказался от учеников, славы и богатства и ушел в лес, где сплел себе одежду из настоящей травы и предался строгому аскетизму.

Я попытался вообразить одежду из травы, и мне представилось нечто вроде юбки из циновок и такой же накидки, но уточнять я не стал — понимал, что вряд ли монах прервется ради беседы о шмотье древних подвижников.

— Там, в лесу, похудевший от духовных подвигов, пребывал он в спокойствии, — заявил брат Пон как раз в тот момент, когда тропка вывела нас на проселок и начал попадаться мусор, говорящий о том, что тут и вправду живут тайцы.

Увы, жители Юго-Восточной Азии не очень понимают, для чего нужны урны.

— Даже птицы и звери приходили к нему, несмотря на отсутствие сильного разума. Они надеялись, что свет мудрости Татхагаты и мощь его подвигов помогут им обрести следующее рождение в ином, благоприятном облике. Но помимо зверей, шли к отшельнику и люди, поскольку слава его гремела еще больше, чем в те времена, когда был он почтенным брахманом, знатоком Вед и обладателем священного шнура на плече. Каждого гостя он встречал чем мог, отдавал лучшее из собственной пищи — обычно плоды и коренья — и оказывал такую помощь, какую в состоянии оказать нищий аскет. Одни уходили от него с дельным советом, другие — с надеждой в сердце, третьи — без слез в глазах. Но посетителей было слишком много, и Татхагата понял, что они мешают ему.

— Еще бы! — не выдержав, перебил я, поскольку живо представил, каково это.

Спрятался ты в диком лесу, надеясь на одиночество, а к тебе валят людишки, один другого тупее, с банальными проблемами — «вылечи мою корову, почтенный», «скажи, дорогой мудрец, почему он меня не любит?» и «выгодной ли будет для меня эта сделка?»

От такого и святой взбесится!

— И тогда он перебрался в совсем дикие места, на необитаемый остров посреди бурного моря. Корабли туда заходили очень редко, и Татхагата наслаждался тишиной и стремительно осваивал Дхарму. Но слава о его подвигах к этому времени достигла всех миров, и заинтересовались ими даже боги, начиная с их повелителя, могучего Индры. Однажды он явился на остров и решил испытать отшельника — взял и заставил исчезнуть все плоды и коренья, которыми питался аскет. Но тот не испытал ни гнева, ни раздражения, он начал собирать листья и жевать их, словно изысканное кушанье. Царственный небожитель изумился и обрушил на остров знойный ветер, иссушивший все листья. Но и это ничего не изменило, тот, кто еще не стал Буддой, точно так же питался опавшей листвой, как и свежей, не выказывая признаков раздражения.

Я открыл рот, планируя сказать, что питаться травой и зеленью человек не может, так как они не перевариваются, но тут же его захлопнул, поскольку решил, что у всяких там аскетов все может быть иначе, и вообще это сказка, так что пусть ее герой ест что угодно, хоть кору и солому.

...

Я попытался вообразить одежду из травы, и мне представилось нечто вроде юбки из циновок.

— Тут Индра испытал восторг и восхищение, — брат Пон рассказывал все так же монотонно и напевно, но я был уверен, что он замечает все, что со мной происходит. — Решив, что должен поговорить с этим человеком, он принял обличье брахмана и явился к Татхагате. Тот обрадовался так, словно увидел давно потерянного родственника или друга, и пригласил разделить трапезу, отдал всю ключевую воду и из листьев выбрал для гостя самые лучшие. Восхищение Индры возросло, но рядом с ним возникла опаска. «Наверняка этот аскет хочет с помощью духовных подвигов достичь высочайшего положения, власти над богами, то есть моего трона!» — решил он и принял свой блистающий истинный облик. Корона его сверкала подобно тысяче алмазов, божественные доспехи полыхали, белизна лика была нестерпимой для взгляда человека.

Тут нам пришлось прерваться, поскольку по дороге промчался юный таец на мотобайке. Точнее — сначала он пронесся мимо, потом затормозил и через мгновение уже кланялся брату Пону.

Второй поклон, пусть не такой уверенный, достался и мне.

— Ну что, вернемся к Индре, — сказал монах, когда юноша нас оставил и мы пошли дальше. — Могучий бог привык, что при его появлении в истинном облике всякое живое существо, от могучего асура до ничтожного прета, падает ниц. Но отшельник повел себя иначе. Конечно, он поприветствовал царя небожителей, но после этого… он закрыл глаза и предался медитации, как будто его убогая хижина была пуста! «Ты сошел с ума? — пророкотал Индра. — Неужели ты не видишь, кто именно стоит перед тобой? Очнись!» Аскет же не обратил внимания на мощный глас, от звуков которого вздрагивали отважнейшие воины! Точно так же не обратил внимания, когда бог взмахнул ваджрой, ударил гром, и молния заставила вспыхнуть хрупкое жилище! Но огонь мигом погас!