— Например?

— Лучший пример — это вера в бога, в того, кто создал вселенную и присматривает за каждым твоим шагом. Она позволяет ощутить некий комфорт, но в то же время заключает тебя в пелену иллюзии, служит причиной бесконечного страдания, о котором мы с тобой говорили.

...

Человек привык опираться на то, что на самом деле пусто, нереально…

— А бога нет? — спросил я, чувствуя себя полным идиотом: спросить такое у монаха, у служителя культа, у того, кто по определению должен поддерживать концепцию некоего верховного существа.

— Давай во всем разберемся, — брат Пон хлопнул в ладоши. — У всего есть причина. Так?

Я кивнул.

— Причина мира — Бог. Так?

Мне ничего не оставалось, кроме как еще раз согласиться.

— Но в таком случае и Бог обязан иметь причину. Отчего цепь причин должна заканчиваться на нем? — брат Пон смотрел на меня с кроткой улыбкой, я же мог лишь оторопело моргать. — Ну а кроме того, любое действие предполагает цель, а наличие этой цели означает несовершенство того, кто совершает действие. Если Бог творит мир, то, значит, ему чего-то не хватает, а следовательно, он не может быть совершенным и самодостаточным. Может ли быть таким всемогущий единый Бог? Нет. Значит, либо Бог не творит мир, — монах сделал паузу, — либо он не совершенен, не является Богом в том смысле слова, который в него вкладывают.

— Ну а вдруг он творит мир без цели? — влез я.

Мне стало как-то даже обидно за старого доброго Бога, в которого я, родившийся в атеистической стране, не то чтобы верил, но все же хотел иногда, чтобы нечто подобное существовало: могущественная отцовская фигура, прощающая грехи, тот, к кому всегда можно воззвать о помощи.

— Тогда он подобен маленькому ребенку, не отдающему себе отчета в том, что делает, — брат Пон развел руками. — Как в таком случае он может быть истинным, разумным Богом?

Вопрос был откровенно риторическим.

— Вот, теперь ты видишь, что сама идея Бога пустотна, на нее нельзя опереться, — продолжил монах, удовлетворенно потирая ладони. — Так же пустотно и все остальное. Давай, приведи мне пример того, что реально существует в твоей жизни, назови нечто такое, на что ты можешь опереться.

— Нуу… — я заморгал, взгляд мой упал на мои колени. — Вот оно, мое тело!

— Твое? — улыбка брата Пона стала еще шире. — Живущие в нем существа считают это скопление мяса, костей, слизи и жидкости своим домом и источником пищи. Разнообразные черви пируют внутри тебя в данное мгновение, миллионы крошечных организмов размножаются и процветают, а если к ним в компанию добавится всего один враждебный… то «твое» прекрасное и надежное тело погибнет, станет грудой падали. Мгновение — и нет его.

Нарисованная монахом картина заставила меня содрогнуться.

— Но если нет тела, то нет ничего! — воскликнул я.

— Вот, ты начинаешь понимать, — сказал брат Пон. — Но забудем пока о твоем теле. Какие другие опоры выдумывают себе люди?

— Деньги, — предположил я.

— Да, многие верят, что тот, кто обретает богатство, получает надежность и безопасность. Но это само по себе не так, поскольку у богатого забот больше, чем у того, у кого ничего нет, — ему есть что терять, и это тоже источник волнения, страданий и печали. А кроме того, как можно наслаждаться достатком, если у тебя нет тела? Зачем он?

Ну да, яхты, гоночные автомобили, изысканные яства и вина, роскошные женщины — всем этим трудно наслаждаться, если ты не располагаешь упомянутым выше мешком из кожи, куда сложены куски мяса и кости, а также налиты многие виды слизи и жидкости.

— Любовь? — высказал я новую версию.

— Трудно найти что-то более эфемерное, чем нездоровая привязанность, которую обычно называют этим словом, — сказал брат Пон, и я не мог с ним не согласиться: в вечную любовь веришь лет в шестнадцать, потом обычно умнеешь. — Она проходит. Рассеивается, как дым на ветру. Истинной же любви привязанный к «я» человек, замкнутый на свое эго, не видящий ничего, кроме себя самого, знать не в состоянии. Материнский инстинкт, половое влечение, подсознательная жажда выгоды, привычка — вот что скрывается за «любовью», а чего стоят все эти вещи без того же тела, о котором мы говорили?

— Но тогда… — я помолчал, пытаясь сформулировать мысль как можно понятнее. — Неужели все, за что мы цепляемся — деньги, любовь, власть, семья — опирается на тело?

— Да, — подтвердил монах, — все это опирается на пустоту и само по себе пусто. Только осознание этого позволит тебе двигаться по пути к свободе, без этого ты не сделаешь и шага. Логично при этом начать с основы, с того, на чем покоится все остальное, а именно с тела. Теперь при всяком удобном случае ты будешь созерцать его.

Я заворочался, прокашлялся, недовольство коснулось сердца мохнатой холодной лапкой. Я приехал сюда для того, чтобы заниматься духовными делами, а не для того, чтобы таращиться на себя любимого… И вообще, как я это сделаю, мне что, предоставят ростовое зеркало?

...

Трудно найти что-то более эфемерное, чем нездоровая привязанность…

Сомневаюсь, что подобные вещи есть в хозяйстве у обитателей Тхам Пу.

— Всему свое время, когда-нибудь ты осознаешь Пустоту двух видов, то есть пустоту индивидуального «я» или чего-либо; затем — Пустоту четырех видов, формула которой такова: я не пребываю где-нибудь, я не являюсь чем-нибудь кому-нибудь, не существует моего где-нибудь, не существует моего чего-нибудь в чем-нибудь.

Мозг мой вскипел в попытке осознать, что мне такое сказали, но брат Пон на этом не остановился.

— Затем ты доберешься до пяти способов осознания Пустоты, в которую включается пустота способности видеть индивидуальное «я», пустота способности видеть что-либо, принадлежащее индивидуальному «я», неизменность, устойчивость и вечность, — продолжил он тем же речитативом, не погружавшим в дремоту, а наоборот, вызывавшим беспокойное, даже тревожное состояние. — Потом до восьми способов осознания Пустоты, до десяти, до двенадцати и в конечном итоге до осознания Пустоты сорока двумя способами, выше которого нет и не может быть ничего.

К моему облегчению, перечислять эти способы он не стал.

* * *

К практике «созерцания тела» мы приступили следующим же утром.

Брат Пон нашел меня после того, как я натаскал воды от источника, помог на кухне и посидел некоторое время над банками с цветком и многоножкой, расшатывая привязанность к абсолютным качествам.

— Это упражнение позволит тебе избавиться от привязанности к тому, что ты считаешь собой, — сказал он, когда мы устроились в тенечке на берегу Меконга, над крутым откосом, — а заодно облегчит задачу выявления и ликвидации корней-привязанностей, что буквально сосут соки из твоего тела.

Я вздохнул, понимая, что снова деваться некуда.

— Подними руку, положи ее на колени так, чтобы удобно было смотреть на кисть, — начал инструктировать меня брат Пон. — Лучше тыльной стороной вверх… Что видишь?

— Пять пальцев, — сказал я. — Ногти надо бы подстричь.

— Твои?

— А чьи же еще? — удивился я.

— Так вот, ты будешь смотреть на этот предмет до тех пор, пока он не перестанет быть твоим, — указывая на мою кисть, сообщил брат Пон голосом таким сладким, будто пообещал мне бочку меда. — И пока ты не увидишь его тем, чем он является на самом деле — набором мелких косточек, скрепленных с помощью сухожилий, обернутых пористой кожей, из которой там и сям торчат волосы и ногти.

— И как этого добиться? — уныло вопросил я.

— Практикой, упорной и ежедневной, — сказал монах. — Вовсе не разговорами. Попробуй отследить мысли и чувства, что возникают у тебя, когда ты смотришь на этот предмет, который считаешь своим.

Я послушно уставился на руку и снова осознал, что ногти последний раз стриг еще в Паттайе, почти неделю назад, что они грязные. Обнаружил, что на указательном пальце неведомо откуда взялась свежая царапина, а у основания большого виден шрам, который я заполучил еще в детстве, на рыбалке (столько лет, даже десятилетий прошло, а он так и не исчез полностью). Подумал, что кисть у меня достаточно изящная, хотя мизинец немного кривой, но ничего страшного.

— Вот видишь, все твои мысли и чувства о том, что это все — ты, это твое, — возвестил брат Пон, выслушав меня. — Нужно, чтобы подобное исчезло, осталось только реальное восприятие, чистое, беспристрастное. Необходимо забыть, что это часть тебя, что это вообще часть любого человеческого организма, ведь даже изображение кисти вызывает так много мыслей.

Я попробовал сделать то, чего он от меня добивался, но ничего не получилось. Если с цветком и многоножкой я увидел изменения с первого раза, то тут я после часа усилий лишь взопрел, да еще и укрепился в мысли, что занимаюсь полной ерундой.

— Пустота, — буркнул я, когда брат Пон разрешил сделать перерыв. — И что толку? Мне кажется, что если я добьюсь всего, чего вы от меня хотите, то стану тупым, скучным и равнодушным!

— О, по этому поводу не беспокойся! — воскликнул монах. — Станешь!

— Что?! — изумился я. — Вы издеваетесь!

— Ты можешь стать таким для глупца, не видящего далее собственного носа. Как говорится в одном из трактатов — «держит мудрый колесо Дхармы в беспрерывном вращении. Обладающий великим знанием, сосредоточенный, он подобен воде, земле и огню. Как и они, этот мудрый ни к чему не привязан и ничему не противостоит. Награжденный очищенным сознанием и всепроникающей мыслью, он разумеет все, но кажется тупым и ничего не понимающим. Так он бродит успокоенный, потушивший огонь ощущений и чувств, вырвавший корни аффектов».