Обычный фаранг если чем-то и превосходит тайца, так это ослиным упорством.
— Ну да, ну да, — проворчал я. — Что-то мне кажется, что таким мне никогда не быть. Он-то выглядит «тупым и ничего не понимающим», а я на самом деле ничего не понимаю!
В этот момент мне искренне казалось, что я запутался совершенно, утонул в изобилии обрушившихся на меня знаний и техник, обязанностей и странных реалий. Несколько дней всего провел я в храме на берегу реки, а узнал столько нового, сколько не узнавал за многие годы!
Чтобы освоить все это, надо быть гением!
— Быстро ты сдался, — брат Пон осуждающе покачал головой. — Очень странно. Обычный фаранг если чем-то и превосходит тайца, так это ослиным упорством и настойчивостью. Там, где мой земляк решит, что лучше полежит в тенечке и поленится, европеец будет вкалывать, пока не добьется успеха или не отбросит копыта. Хотя… ты можешь отказаться и уйти… — он поднял руку, указывая в сторону Нонгхая. — Никто тебя здесь не держит.
Я засопел, будто учуявшая след охотничья собака.
— Что, не хочешь уходить? — тон монаха стал проказливым. — Тогда работай!
Я снова уставился на свою руку и на этот раз постарался вспомнить, как добился прогресса при работе с цветком, попытался увидеть не хорошо знакомый предмет, а нечто странное, необычное, разложить кисть на части. Но вновь меня ждало разочарование — ни старание, ни отказ от старания не принесли мне успеха, я видел все те же пять пальцев, выступающие под кожей сосуды на тыльной стороне кисти, округлые костяшки и плоские ногти с полосками грязи под ними.
— Почему именно кисть? — спросил я с отчаянием в голосе, вытирая лоб и макушку.
Пот лил градом, хотя я вроде бы не делал ничего особенного.
— Ты предпочел бы другую часть тела? — брови брата Пона взлетели к волосам. — Интересно какую? Спину увидеть трудно, брюхо твое не стоит упоминания, то, что ниже брюха… хм, разглядывание этого предмета вызовет слишком неприличные ассоциации.
— Созерцают же аскеты собственный пуп?
— Наверное, — монах пожал плечами. — У кого он велик, мясист и наделен смыслом. Твой же не подходит. И кроме того, чтобы добраться до пупа, нужно снимать одежду, завершив же медитацию — надевать ее, а это не очень удобно… Ступня? Ее нужно мыть. Хотя если хочешь, то попробуй созерцать ее, я не против.
Я попробовал, но снова не преуспел, так что забыл про ступню и вернулся к кисти. Потом мы оставили это упражнение, я отправился полоть крохотный огород позади храма. Новую попытку мне удалось предпринять только вечером, но и там я не показал никаких результатов и лишь утвердился в мысли о своей никчемности, укрепился во мнении, что ничего у меня не выйдет.
* * *
После этого случился перерыв в пару дней, на протяжении которых брат Пон не вспоминал о «созерцании тела». Имей я дело с обычным человеком, я бы решил, что монах просто забыл, но тут я заподозрил, что наставник выдержал паузу нарочно, давая мне возможность слегка отойти от собственной неудачи.
— Взял ли ты с собой свою руку? — спросил он, когда я закончил развешивать только что выстиранное и отжатое вручную белье: от усталости ныли предплечья и запястья, и я с радостью на время отстегнул бы верхние конечности.
— Неужели смотреть на нее? — спросил я.
Мигом вернулись безрадостные мысли и невеселые чувства, посетившие меня в день знакомства с «созерцанием тела»; ощущение полной бесполезности того, чем я занимаюсь, принялось сосать сердце.
— А как же! — брат Пон заулыбался, словно растаманский Дед Мороз, принесший на Ямайку полный мешок вязаных шапочек.
— Но зачем? — воскликнул я, и тут мысль, беспокоившая меня с самого первого упоминания «Пустоты», оформилась до конца. — Если все вокруг пусто, как вы говорите мне не первый день, то вообще есть ли смысл в каких-то там медитациях и созерцаниях? Ведь в этом случае все совершенно бесполезно!
Реакция монаха меня удивила, он обрадовался еще сильнее, просто засиял!
— Отличный вопрос, доказательство того, что ты на верном пути, — сообщил он. — Мне стоило бы испугаться, не задай ты его. На самом деле ты сделал неверный вывод. Перепутал ценность получаемого нашим сознанием опыта, которая неоспорима, с истинным существованием бытия, на которое опирается сознание, получая этот опыт. Сознание тоже пустотно, нестабильно и переменчиво, но при этом наделено колоссальным значением, ведь только в нем мы находим освобождение.
— Но как может быть наделено значением что-то несуществующее?! — вскричал я.
— Ты меня спрашиваешь? — в черных глазах блеснуло ехидство. — Обычное дело. Человек частенько наделяет значением всякие иллюзорные вещи, поклоняется им годами, а когда выясняется, что все это тлен и прах, начинает страдать. Вспомни! Давай!
И память подсунула мне не один пример.
Да, «поиск любви», которым одержимы отдельные женщины, да и мужчины тоже, попытка обнаружить идеального партнера, что затягивается порой на долгие годы и заканчивается ничем… Странные хобби — от собирания коллекций до фан-клубов рок-звезд, — отжирающие прорву времени и денег, оставляющие тех, кто погрузился в них с головой, у разбитого корыта… И это не говоря о сектах вроде кришнаитов или свидетелей Иеговы, после вступления в которые ты лишаешься одновременно и имущества, и разума…
Такое произошло с одной из моих одноклассниц, дамой сильной, решительной и успешной.
— Ну да… но это же… — я хотел сказать, что это совсем другое, но тут что-то щелкнуло даже не в моем сознании, а где-то глубже или выше, я не мог толком понять, и резко изменилась перспектива, как бывает, когда смотришь на картинку-головоломку и из хаоса пятен возникает изображение.
Я понял, что имел в виду брат Пон, заявляя, что сознание пусто, но в то же время имеет колоссальную ценность, поскольку кроме него, если задуматься, у нас по-настоящему ничего и нет!
...Человек частенько наделяет значением всякие иллюзорные вещи.
— Вот и молодец, — сказал монах. — Пробуй.
На этот раз моя рука сразу, при первом взгляде показалась мне странной, возникло ощущение, что я созерцаю кисть другого человека, каким-то образом привинченную к моему предплечью. А потом я вовсе забыл, что этот предмет может кому-нибудь принадлежать, поскольку кожа и плоть словно растворились, и я понял, что смотрю на голые кости, желтоватые, словно дешевое сливочное масло, покрытые крохотными ямками и бороздками.
Картина эта меня не напугала и не удивила, а когда внимание мое рассеялось и она исчезла, то я смог вернуть ее простым усилием воли, даже не особенно напрягаясь, в считанные мгновения.
— Ух ты! Это! Ну! — воскликнул я, от возбуждения потеряв слова. — Получилось!
Впервые я осознал, что способен добиться хоть чего-то из того, чему учит меня брат Пон. Опыт с цветком и многоножкой меня не убедил — остались подозрения, что монах меня то ли загипнотизировал, то ли еще каким-то образом подтолкнул к тому, чтобы получить необходимый эффект.
Сегодня же он не сделал ничего, большую часть времени просто сидел и молчал. Изменения — это я почувствовал очень остро — произошли во мне, в моем сознании, и это оказалось на удивление приятно!
— Прекрасно, просто прекрасно, — сказал брат Пон. — Но это только начало. Приступай ко второму этапу…
Ну да, он не был бы самим собой, если бы дал мне почивать на лаврах.
Второй этап свелся к тому, чтобы увидеть руку с закрытыми глазами, точно так же как и с открытыми, во всех деталях и подробностях — с кожей и без, покрытую мясом или в виде костяка, но в любом случае как нечто чужое, никак не связанное с моим опытом. Успех пришел тем же вечером, или, скорее, ночью — я даже не сразу поверил, что глаза мои закрыты, настолько четкое им предстало изображение.
Я поморгал и убедился, что с открытыми глазами действительно ничего не вижу, поскольку уже темно.
— Принцип ты уловил, дальше будешь практиковаться сам, — сообщил брат Пон, когда я поведал ему о собственных победах. — А затем тебе предстоит увидеть все тело. Добавляешь к кисти руку, затем плечо, грудь и спину, на шее проклевывается голова, лицо, из противоположного плеча вырастает вторая рука, ну и так далее, пока не увидишь себя целиком, сидящего или стоящего, но в любом случае неподвижного… А то некоторые начинают воображать всякие глупости, когда добираются до этого места… — монах хмыкнул. — Времени у нас с тобой мало, поэтому потрать на упражнение ночь. Ситуация исключительная, обычно такое не поощряется, но я буду присматривать за тобой, и если что-то пойдет не так, то обязательно вмешаюсь.
Что удивительно, спать я не хотел совершенно, первый успех наполнил меня такой энергией, что я готов был не то что предаваться созерцанию, а корчевать деревья, носить воду и рубить дрова до самого утра.
Поэтому я даже обрадовался.
Сонливость явилась позже, наверняка за полночь, когда визг и крики ночных джунглей стали немного тише. Но к этому времени я многого добился, сумел породить целостный образ собственного тела, размытый, без деталей, но узнаваемый от голой макушки до плоских ступней.
Помня наставления брата Пона, я временно прекратил упражнение и сполоснул лицо холодной водой.
Посидел некоторое время, считая вдохи-выдохи, и снова нырнул в созерцание.
К тому моменту, когда над ватом Тхам Пу начал заниматься рассвет, я потерял ощущение реальности, перестал понимать, сплю я или бодрствую, две картинки сменялись перед моими глазами: внутренности хижины, служившей мне жилищем, стены в щелях, тюфяк, одеяло… и обнаженное человеческое тело, смутно знакомое, очевидно мужское, временами превращавшееся в иллюстрацию из учебника анатомии, поскольку отдельные его части лишались кожи, обнажались сухожилия и суставы. Исчезло ощущение реальности, на которое я опирался всю жизнь, убежденность в том, что вокруг надежный и стабильный мир, что сила тяжести притягивает тебя к земле, об угол можно больно удариться, а сквозь закрытую дверь не пройти.
Конец ознакомительного фрагмента
