Шерхан несколько обиженно посмотрел на меня, потом сплюнул и довольно громким голосом ответил:

— Товарищ старший лейтенант, ну почему вы меня обижаете? Разве я могу вас одного отпустить? Кто же вам будет прикрывать спину? Нет, я обязательно буду с вами. К тому же гибель в огне — не самый плохой вариант попасть на аудиенцию к Аллаху. Всё лучше, чем замёрзнуть или загнуться от пули снайпера. Неужели вы думаете, что мусульманин не может идти на смерть вместе с православным. Бог то у нас один, хоть вы называете его Христом, а мы Аллахом. Да и Родина у нас одна, и я, так же как и вы, готов за неё положить свою жизнь.

На этих словах Шерхан остановился, немного помолчал и вдруг громко выкрикнул:

— Аллах акбар!

Потом повернулся и молча направился на пассажирское место. Я, тоже загнав все мысли и сомнения подальше, забрался в кабину и запустил двигатель бензовоза. Автомобиль, также как до этого и бронетранспортёр, запустился сразу. Всё-таки немцы, нужно отдать им должное, умели содержать технику в полной готовности.

Моё решение подогнать бензовоз к кирхе, может быть, и было безрассудным, в стиле того Юрки Черкасова, которого некоторые командиры нашего эскадрона считали совершенно безбашенным пацаном, но даже присутствующая во мне сущность моего деда согласилась с таким планом. Этот, волею судьбы появившейся во мне тормоз всё просчитал, проанализировал и выдал вердикт — риск подогнать бензовоз к кирхе, под защитой дымовой завесы, не такой уж большой. Наши вряд ли увидят, а финны услышать могут, но стрелять не будут. Они все там ждут подхода подкреплений, а после появления перед штабом бронетранспортёра, который обстреляли русские, финны наверняка не удивятся, если услышат звук двигателя. Наоборот, подумают — командир подошедшего на помощь бронетранспортёра оказался умным человеком. Не полез под снаряды автоматической пушки, а, пользуясь дымовой завесой, смог подобраться к самому штабу.

План дальнейших действий тоже прошёл экспертизу моего внутреннего цензора. Первоначально я хотел, вставив шланг в окно кирхи и включив насос бензовоза, выждать в отдалении минут десять. Потом подбежать к этому окну, бросить внутрь бутылку с зажигательной смесью и быстро, насколько хватит сил, сматываться оттуда подальше. Но на эту задумку откуда-то изнутри возникла мысль, что такие планы сродни само убийству, ведь, действуя таким образом, я даже не доживу до момента, когда нужно будет бросать бутылку в окно. Проще взять и убить себя, стучась тупой головой о стену этой кирхи.

Внутренний голос мне буквально приказывал — после того, как подгонишь бензовоз вплотную к стене кирхи, немедленно сматывайся подальше. Не хрен ловить приключений на свою жопу. Финны быстро разберутся, что это диверсия, и какой-нибудь их дурак обязательно выстрелит по бензовозу. Даже если находиться метрах в десяти от взрывающегося бензовоза, то шансов выжить — ноль. Пять тонн бензина это не шутка. Нужно, подогнав бензовоз, тут же делать от него ноги, пока финны не опомнились. Если там окажутся умные люди и по бензовозу стрелять не будут, то, отбежав подальше, нужно самим открыть по нему огонь. Опыт моего деда говорил — взрыв такого количества бензина наверняка обрушит стену этой кирхи. А потом ликвидировать выживших финнов уже будет делом техники. Можно будет подкатить на бронетранспортёре и закидать там всё гранатами.

Однако мне не хотелось предавать первоначальный план, поэтому, после недолгой внутренней борьбы, появился компромисс. Я окончательно решил, что шланг в окно мы всё-таки вставим и начнём качать бензин в здание. Но после включения насоса быстро уматываем от кирхи подальше. Если бензовоз взорвётся раньше, чем выкачается весь бензин, то так тому и быть. Всё равно какое-то количество топлива попадёт в здание, и после взрыва там всё выгорит. Если же взрыва не будет, и весь бензин попадёт внутрь кирхи, то его пары сдетонируют даже от выстрелов самих финнов. А если и мы добавим туда огоньку, то ад для чухонцев начнётся уже здесь, и мы достойно отомстим за гибель наших братьев из 163-й дивизии.

Все эти размышления длились очень недолго, по крайней мере, к тому времени, когда двигатель прогрелся, весь план был готов и утверждён моим внутренним цензором. Больше меня не мучили никакие сомнения, цель была ясна, оставалось только воплотить её в жизнь. Тронулся я очень резко. Во-первых, на таких автомобилях я ещё не ездил, а во-вторых, мой организм всё ещё был доверху залит адреналином.

К стене кирхи я подъехал минуты через три, встал к ней вплотную, так, что выбираться из кабины нужно было через пассажирскую дверь. Первым выбрался Шерхан, он залез на крышу кабины и уже оттуда всунул шланг в верхнее окошко кирхи. После этого, я включил насос, и мы с ним бегом, не пригибаясь, бросились бежать в ту сторону, откуда приехали. О возможных пулях нам в спину никто уже не думал, мысль была только одна — быстрей свалить от этого передвижного крематория.

Слава богу, в нашу сторону никто не стрелял. Когда мы подъехали к кирхе, финны, наверное, услышали приближающийся рёв нашего двигателя. И, чтобы отвлечь внимание русских от нас, многократно усилили обстрел обложившего их взвода моей роты. Наши в ответ тоже усилили огонь и стреляли они только по незакрытому дымом фасаду здания. Одним словом, финны, как лемминги, делали всё, чтобы ускорить свою гибель.

Отбежав метров на пятьдесят, я наконец увидел Шерхана. Парень оказался быстрее, опередив меня в этом спринте, теперь он стоял, ожидая, когда я добегу до него. Встретившись, мы, уже вместе, пригибаясь, направились на край площади. Уже оттуда, укрываясь за стоящими торговыми ларьками, перебежками, двинулись в сторону периодически гавкающей снарядными очередями нашей пушки.

Когда, выбравшись из-за дымовой завесы, мы подбежали к очередному ларьку, чтобы укрыться от обстрела за его стенами, то там наткнулись на двух наших бойцов. Один из красноармейцев был ранен, но всё равно продолжал вести огонь по штабу финнов. Я стал выспрашивать у ребят, как тут обстоят дела и где находится командир группы. И в этот момент прозвучал последний аккорд реквиема под названием — осада финского штаба, он прозвучал солидно и грозно, картинка была тоже завораживающая.

Первоначально, заглушая все выстрелы стрелкового оружия, раздались звуки снарядной очереди нашего «Бофорса». Все пять снарядов обоймы этой автоматической пушки наконец-то попали в амбразуру, откуда стрелял финский пулемёт. Из этого узкого окошка наружу стали вылетать какие-то ошмётки. Потом, как бы в продолжение разворачивающейся драмы, раздался мощный взрыв. Это взорвался подогнанный нами бензовоз. И в завершение всего этого из всех видимых узких окошек этой кирхи показались языки пламени. Вся стрельба со стороны финнов прекратилась через несколько секунд, и наши стрелки успокоились.

— Финита ля комедия, — произнёс я вслух. Потом, повернувшись к Шерхану, подмигнул ему и пошутил: — Да, теперь хоть на глаза Бульбе не показывайся. Когда он узнает, сколько мы тут сожгли бензина, у него может сердце не выдержать. Ну ладно, может быть, он успокоится, получив в свой обоз бронетранспортёр. А что, вещь хорошая, будет на нём по позициям гуляш развозить.

Слегка прибалдевший от близкого взрыва Наиль шутку не понял и на полном серьёзе мне ответил:

— Да где же старшина найдёт водителей на этот броневик. Его козопасы только и могут, что стегать коняг, ну и в навозе, конечно, специалисты. По одной куче весь рацион лошади могут описать. Нет, нашему дубью не потянуть такую технику, они даже в своих берданках путаются — собрать-разобрать без чужой помощи не могут. Да и отберут у нас этот бронетранспортёр. Скажут — не положено в пехотной роте иметь бронетехнику. И всё! При этом никакая тыловая сволочь не скажет, а положено ли пехотной роте — сжечь девять танков, завалить кучу финнов, в несколько раз превышающих её численность, и уничтожить большой штаб противника. Вот это — можно! Это — всегда, пожалуйста, а вот трофеи, честно добытые в бою, это — нельзя! Эти козлы называют это мародёрством! Сами-то вон, по слухам, в Ленинград целыми машинами трофеи гонят. А тут за какую-нибудь финтифлюшку, надыбанную для бабы, грозят трибуналом.

Шерхан замолчал и зло сплюнул на снег. Я уже замечал, что натура Наиля имела слабость к добыче трофеев. Наверное, гены татарских воинов-добытчиков были в нём очень сильны. У Шерхана в нашем обозе, в санях, предназначенных для перевозки личного имущества красноармейцев, лежал самый большой из всех туго набитый вещмешок. Второй мешок, защитного белого цвета, сейчас висел за спиной Наиля. Правда, я прекрасно знал, чем он набит: там лежали топор, несколько автоматных дисков и кое-какие вещички, отобранные у финских егерей. А насчёт второго вещмешка я сам слышал, как старшина предупреждал Асаенова, чтобы тот заканчивал загружать общественные сани всякой чушью. Если прямо сказать, я и сам был неравнодушен к трофеям, наверное, и во мне говорили гены моих предков — казаков. Мой мешочек был не очень большой, но зато там лежали, кроме небольшого отреза шёлка, несколько золотых и серебряных побрякушек.