Сейчас-то я и сам понимаю, что ерунда получилась. Война — она другая. Её ни в какую книжку не запихнёшь. Но всё равно — писать о войне надо, и кино снимать, и игры для детей делать. Ну и музеи, с солдатскими письмами и ржавыми гильзами.

Петрович выбросил окурок в ведро и продолжил:

— И знаешь, Надежда, что я подумал? Закончится и эта война. Мы, конечно, победим, потому что мы родную землю защищаем, свою веру, свой язык, свою историю. Да… Так вот, война закончится — и надо, чтобы о ней тоже и книги писали, и фильмы снимали, и игры делали, и музеи чтобы были — с солдатскими письмами. Чтобы с детства дети всё это видели, чтобы помнили. Учитель мой говорил когда-то: запомните, дети, — когда мы прошлую войну забудем — начнётся следующая. Он сам воевал, знал, что говорит.

Вот я и подумал — может, ты эти письма для музея собираешь? Я по всему Донбассу езжу, и Донецк, и Луганск. Могу ещё привезти.

— Письма должны доходить до адресата, — задумчиво сказала Надежда Витальевна. — Но идею вы правильную подали. Надо подумать об этом.

— Еще бы, правильную! — улыбнулся Петрович. — Память должна быть непрерывной. Наши дети правильными выросли — их дети тоже должны расти правильными. Конечно, не дай бог новой войны, но, если вдруг настанет, — чтобы они, как отцы их, как деды и прадеды, не сомневались, вставая на защиту родного края.

— Эх, Петрович, — покачала головой Надежда Витальевна, — нам бы эту войну закончить, а вы уже следующую предсказываете… идёмте, я вам обходной лист подпишу, а потом пойду своим пайки раздавать. Видишь, ждёт уже народ.

— Ой, Надежда, — спохватился Петрович, — я и забыл совсем. У вас же тут, при клубе, есть какая-то библиотека?

— Ну, есть какая-то, — кивнула Надежда Витальевна. — Так, правда, смех, а не библиотека…

— Тут вместе с гуманитарной помощью для нее детские книжки передали. — Петрович открыл дверь кабины, достал оттуда сначала обходной лист с ручкой, прикрепленный к дощечке, чтобы удобнее писать было, а потом — небольшой пакет с буквой О. — Два десятка всего, зато все новые. Примешь?

— Конечно, приму, — заулыбалась Надежда Витальевна. — Катя говорит, к ней пара ребятишек приходит, один третьеклассник, Филипповых сын младшенький, а вторая — девочка-дошкольница, племянница Черкашиной. Сиротка, у нее родители в Донецке погибли, её сюда и отправили, к тётке. Катя говорит — оба читать любят, Черкашина так вообще в книгах утопает. Причём берут книги взрослые, из детского всё, что было, перечитали уже.

— Вот и отдай Екатерине. — Петрович протянул Надежде картонную коробку, перетянутую бечевой, которую он взял с переднего сиденья. — Иди уж, люди правда ждут, а я поеду, пожалуй.

— Счастливого пути! — пожелала Надежда. Петрович забрался в кабину. Не дожидаясь пока машина уедет, Надежда Витальевна с пакетом и коробкой под мышкой отправилась на почту — надо было раздать гуманитарную помощь односельчанам.

Глава 3. Письмо учителя

Немного задержавшись на пороге, чтобы проводить взглядом уезжающую машину, Надежда вернулась на почту. По пути ей показалось, что канонада на западе усилилась. Решив не обращать на это внимание, Надежда позвала терпеливо ожидавших односельчан, которые стали по одному заходить в здание почты. Надежде не надо было сверяться со списками, чтобы знать, кому выдавать, но она все-таки отмечала каждую выдачу в особом журнале.

Некоторые брали по два или три пакета — чтобы занести особо немощным и пожилым соседям. Увы, в Русском Доле было более двух десятков пенсионеров, чьи родные либо уехали подальше, либо, наоборот, отправились в ополчение. Но односельчане не бросали таких на произвол судьбы — помогали, чем могли, в частности носили гуманитарную помощь тем, кто сам едва мог ходить по двору.

Надежда Витальевна уже знала, например, что Оля Суровцова, худенькая, похожая на старшеклассницу вдова лейтенанта милиции Игоря Суровцова, берет сразу четыре пакета, для себя и двоих своих парней — погодков, для свекрови Ирины Титовны, а еще два — для четы Березиных и Эсфири Романенко, своих соседей. Муж Эсфири Петровны погиб на шахте еще в одиннадцатом, и у нестарой еще женщины отнялись ноги. Детей у Эсфири не было, и ей помогали односельчане — и Оля, и Тоня Гранина, и Лариса Ковальчик. А Максим и Лидия Березины просто доживали свой век, отказавшись переехать к детям в Донецк. Как оказалось, правильно, что не перебрались, — во время одного из обстрелов, под Новый год в семнадцатом, многоэтажка младших детей Березиных рухнула от попадания реактивного снаряда чешской версии нашего «Града», похоронив под собой всю семью Виктора Березина. Старший сын Антон, артиллерист ДНР, поклялся найти и уничтожить батарею, погубившую близких, и обещание сдержал — его «Пион» [«Пион» — дальнобойная самоходная гаубица.], некогда списанный и ожидавший разделки, но с началом нападения Украины на Донбасс бережно восстановленный донецкими мастерами, накрыл батарею украинского майора-убийцы Субботы, уничтожив машины и весь их экипаж.

Антон Березин был когда-то одноклассником Надежды. В школе успевал средне, чтобы не сказать — плохо. Был школьным хулиганом — заводилой. Рано пригубил спиртное.

Потом Антон отслужил в армии — где-то на Камчатке, в береговой артиллерии. Вернулся из армии — окончил транспортный техникум, работал на линии Москва — Одесса. Пару раз впадал в запои, потом женился и очень долго держал себя в руках, но в конце нулевых опять начал пить. Жена от него ушла, детей у них не было. А в четырнадцатом Антон ушел в ополченцы одним из первых. Пить бросил, даже не курит. И на деле доказал, что артиллерист он, что называется, от Бога. Вот и дали ему списанный «Пион», а он довел пушечку до ума. САУ [САУ — самоходная артиллерийская установка.] «Пион» — она ведь по дальности стрельбы и с реактивной артиллерией потягаться может…

— О чём задумались, Наденька? — еще один колхозный ветеран, дед Лукин, опираясь сухонькой рукой на трость, стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Дмитрий Васильевич когда-то был школьным учителем и вел кружок «Умелые руки» в соседнем посёлке, но потом вышел на пенсию, по возрасту, хотя, скорее, по здоровью — на одном глазу у него была катаракта, зрение стремительно ухудшалось, а украинские врачи заломили за операцию такую цену, что Дмитрий Васильевич даже расплакался.

Владимир Григорьевич, узнав о проблеме односельчанина, решил ему помочь и нашел в России офтальмологическую клинику, где Дмитрия Васильевича согласились прооперировать. Теперь он уговаривал Лукина поехать туда на обследование, но Дмитрий Васильевич пока на это не решался.

— Да так, — отмахнулась Надежда, взяв один из пакетов, предназначенный Лукину. — Вы, Дмитрий Васильевич, как, на операцию еще не решились?

— Все раздумываю пока, — смутился Лукин.

— Да что тут думать? — пожала плечами Надежда. — Делать надо! Катаракта — она ведь прогрессирует. Вот удалят вам ее — и будете видеть, как прежде.

— Знаешь, Надя, — сказал Дмитрий Васильевич, — я больше всего тоскую по работе. По деткам своим. По кружку. Когда ты показываешь то, что умеешь делать, а они смотрят с таким любопытством. А как у них загораются глаза, когда у них самих что-то получается!

— Вот и вернетесь в школу, — продолжала агитировать Надежда Витальевна. — Учителя сейчас Донбассу очень нужны. И кружок свой восстановите.

К лицу Дмитрия Васильевича прилила краска. Должно быть, ему стало стыдно за свой страх. На словах он это тут же подтвердил:

— Я вот тебя послушал, Надя, и прямо стыдно стало. А ведь и вправду, чего на печи сидеть? Я нужен детям, сил у меня хватает, если бы не катаракта.

— Я Володе передам, — пообещала Надежда, а потом, неожиданно даже для себя, добавила: — А я вот думаю, что нам в школе нужен краеведческий музей. Ко мне попало несколько распечатанных солдатских писем. Я их, конечно, отправлю адресатам, но…

— Солдатские письма много говорят о войне, — задумчиво кивнул Дмитрий Васильевич. — В книгах, в кино, даже в кадрах кинохроники война… немного не настоящая, что ли. А когда читаешь военные письма, начинаешь проникаться чувствами писавшего. Понимаешь, что он чувствовал, что переживал. Понимаешь, что для него война не была приятной прогулкой. Что война — это страшно…

— Вот я и думаю про экспозицию, — кивнула Надежда. — Но, во-первых, письма надо всё-таки доставить тем, для кого они написаны, а во-вторых… морально ли такие вещи на витрину выкладывать? Письма всё-таки личная корреспонденция…

— По всему Союзу [Союз, СССР — Союз Советских Социалистических Республик.] солдатские письма в музеях лежат, — возразил ей Лукин. — Да и не только солдатские. А что касается первого вопроса — оригиналы можно отправить по адресу, но снять для музея копии. Слава богу, сейчас техника шагнула далеко вперед.

Дмитрий Васильевич встал со стула, на который присел, и взял выданный ему пакет:

— Кстати, о технике. У меня такая радость! Заходил ко мне собрат по несчастью, Дима Галочкин. У меня с шестнадцатого телевизор не показывал, антенна упала, помнишь, когда стреляли? Взрывной волной сорвало. Я с тех пор его и не смотрел. Всё равно плохо вижу, да и смотреть нечего было, наших каналов еще не было, а от укропских меня тошнит. К тому же все равно я плохо вижу из-за этой катаракты…