Олег Шабловский

Никто, кроме нас

Часть 1

ГРАНИЦА

Глава 1

— Андрей, подъем! — Кто-то сильно тряс его за плечо, старательно разгоняя черное небытие сна.

Тишина казармы утонула в скрипе панцирных сеток и топоте десятков ног по скобленому дощатому полу. Виски и затылок заломило от внезапно навалившейся боли. Несколько секунд он лежал, пытаясь прийти в себя и сообразить, где находится, в голове полный сумбур, волной нахлынули воспоминания, свои и чужие, понять, какие из них принадлежат его прошлой сущности, какие нынешней, было сложно.

— Стоп, какой еще прошлой? — Парень почувствовал, что сходит с ума.

«Где я? Кто я?» — метался в гудящей, как чугунный котел, черепной коробке чужой голос.

— Андрюха, ты чего? Вставай, старшина в нарядах сгноит! — Над ним склонился парень лет двадцати, смуглый, скуластый, с ежиком черных коротко стриженных волос, на нем голубая трикотажная майка и защитные допотопные галифе. — Ты чего, заболел?

— Что здесь происходит? — В поле зрения возник сивоусый крепыш лет тридцати, одетый в защитную гимнастерку без погон (с «пилой» из четырех треугольников в зеленых петлицах и эмблемой в виде двух перекрещенных винтовок) и зеленую же фуражку с синим до черноты околышем и малиновым кантом. — Боец Карасев, почему лежите? Вы что, больны?

— Товарищ старшина, — откликнулся брюнет, — болен он, вроде как не в себе и бледный весь. Может, я за санинструктором сбегаю?

— Отставить санинструктора! — Сивоусый окинул больного подозрительным взглядом. — Боец Галиулин, возьмете с собой одного помощника и доставите бойца Карасева в медпункт.

— Слушаюсь, товарищ старшина! — вытянулся Галиулин и заорал кому-то: — Саша Наливайко, давай ко мне!

На зов явился огромный детина с огненно-рыжей, коротко остриженной шевелюрой. Вдвоем они подхватили больного, помогли ему подняться и натянуть тяжеленные кирзовые сапоги, выудив их из-под табурета, стоящего возле кровати. На табурете, как успел заметить Андрей, лежала аккуратно сложенная защитного цвета униформа, явно довоенного пошива с такими же зелеными, как у старшины, петлицами. Отсутствие на них каких-либо знаков различия ясно говорило о том, что выше рядового в этой жизни парень еще не дослужился. Тем временем голоса в голове угомонились, боль стала постепенно отпускать, и мысли обрели некоторую стройность и упорядоченность. Воспользовавшись моментом, он успел мельком обозреть нынешнее свое облачение: ничего примечательного: огромные, почти до колен черные трусы и такая же, как у всех остальных, голубая, слегка растянутая майка.

«Черт возьми, где я все-таки нахожусь?» — на мысленно заданный себе вопрос мысленного же ответа не последовало.

Зато он вспомнил, как сюда лопал. Вспомнил ночную, мокрую от дождя дорогу, матово поблескивающую в свете фар, хриплый голос Высоцкого из динамиков автомагнитолы в полутемном салоне старенького «фольксвагена», метнувшуюся под колеса человеческую фигуру, отчаянный скрип тормозов, страшный удар, боль и мрак. Потом были туннели, яркий свет и голос, громогласно вещающий о даруемом ему свыше втором шансе. Если бы кто рассказал, сам бы ни за что не поверил.

«Значит, это и есть обещанный второй шанс? — мелькнула в голове мысль. — Что-то он мне все меньше и меньше нравится. Впрочем, дареному коню в за… тьфу ты, в зубы не смотрят! Пока полностью не оклемался, надо старательно изображать больного и как следует осмотреться. А там уже решим, чего делать».

Казарма, она казарма и есть, в родной Советской армии она была такой всегда. Те же ровные, как по линейке, поставленные ряды панцирных коек, единообразные табуреты возле них. Вместо оружейной комнаты с застывшим рядом с ней дневальным — пирамиды оружия у стен, дощатый струганый пол, большая печь в углу, нетопленая, очевидно, по причине летнего времени, беленые стены, на которых…

— Твою мать! — Карасев издал стон: с беленой стены на него смотрели знакомые, неоднократно виденные на экране телевизора и на книжных страницах лица: Буденный, Ворошилов. Вот и дедушка Ленин, куда же без него-то, а рядом с ним — кто бы вы думали? Товарищ Сталин собственной персоной, уставился вдаль мудрым, проницательным взглядом.

Хотя, собственно, чему он так удивляется: беспогонные гимнастерки бойцов уже сами за себя говорят довольно красноречиво. Мелькнула суматошная мысль о съемках военного фильма, на которые он, вероятно, попал, но Андрей тут же отогнал ее как неправдоподобную: ни соответствующего оборудования, ни режиссера, ни прочей киношной братии видно не было. Да и вряд ли актеры настолько вошли в роли, что продолжают играть, даже когда на них не устремлены камеры.

Между тем погранцы (в том, что это именно они, сомнений уже никаких не оставалось, униформа, неоднократно виденная в кино, узнавалась легко) вынесли «болящего» на залитый ярким утренним солнцем двор и шустро поволокли его к небольшому зданию. О его предназначении ясно говорила табличка на стене, возле входа. На прямоугольном куске фанеры черным по белому, а точнее белым по красному, начертано «Медпункт». Краем глаза он успел заметить пару бревенчатых зданий, утоптанную солдатскими сапогами площадку плаца, высокий флагшток с повисшим на нем алым полотнищем флага и обязательный атрибут любой погранзаставы — вышку с маячащим на ней часовым.

— Разрешите, товарищ сержант? — Наливайко задом толкнул дверь, и вся троица дружно ввалилась в помещение.

— Что тут у вас? — За канцелярским столом, заваленным ворохом бумаг, сидел парень немногим старше двадцати в белом халате, наброшенном поверх военной формы. На выглядывавшей из-под отворота халата петлице красовались три зеленых эмалевых треугольника и все та же пограничная эмблемка.

— Вот больного принесли, товарищ сержант, — бодро отрапортовал Галиулин. — По подъему встать не смог, старшина Ковальчук приказал доставить к вам.

Андрей крякнул, когда заботливые товарищи, явно переусердствовав, со всего маху плюхнули его исстрадавшийся организм на довольно жесткий топчан.

— Встать не смог, говорите? Разберемся, разберемся, — пропел себе под нос эскулап, поправил очки и внимательно посмотрел на больного, а затем бросил через плечо вытянувшим шеи от любопытства парням: — Вы свободны, ступайте в расположение.

— Слушаюсь! — Бойцы четко повернулись через левое плечо и скрылись за дверью.

Что-то негромко напевая, медик скрылся в смежной комнатушке, а Карасев ненадолго получил возможность остаться одному и как следует осмотреться.

Кроме уже упомянутого топчана и канцелярского стола в помещении находились пара деревянных табуретов и белый шкаф, за стеклянными створками которого в образцовом порядке выстроились всевозможные банки, склянки, пузырьки и коробки. На крючках возле двери висели большая брезентовая сумка с красным крестом, зеленая фуражка и серая солдатская шинель. Наконец взгляд наткнулся на то, что долго искал: прибитый к стене над столом отрывной календарь, гласивший, что на дворе двадцатое июня, год был пропечатан шрифтом помельче, и со своего места Андрей его не разглядел.

— Так, боец Карасев, — на пороге, вытирая руки полотенцем, появился хозяин кабинета, — на что жалуешься?

— Товарищ сержант! — Андрей попытался приподняться, но, повинуясь жесту медика, лег обратно на топчан и принялся вдохновенно «косить»: — Голова болит, кружится, и тошнит сильно.

— Так, так, интересно, интересно, — пробормотал санинструктор, пощупав лоб на температуру и проверив реакцию зрачков. — Нигде не падал? По голове не били?

— Нет, вроде не падал.

— Угу, не падал, значит. — Последователь Гиппократа выглядел несколько озадаченным. — Ну а число какое сегодня?

— Двадцатое июня, пятница, — озвучил Андрей информацию, выданную календарем.

— Вот даже как? — Брови санинструктора удивленно поднялись. — Ну вот что, братец, ты полежи пока здесь, а там посмотрим, что с тобой делать.

Медик поднялся с табурета, прошел к столу, взял какую-то бумагу, бросил взгляд на календарь, подозрительно покосился на больного, оторвал листок и, что-то насвистывая, вышел на улицу.

«Так, подведем итоги! — Карасев попытался спокойно обдумать ситуацию. — Значит, мое сознание забросило в тело советского пограничника, причем даже имя и фамилия совпадают. Странно: вместе с головной болью совершенно пропало первоначальное раздвоение личности. Куда-то исчезли мысли и воспоминания моей нынешней сущности. Это хреново, дорогие товарищи. Без них будет тяжеловато».

Забавный такой юморок у этих высших сил, кем бы они ни были. Пообещать еще один шанс и забросить на советскую пограничную заставу, за день до начала войны! Бр-р-р, жутковато становится от этих приколов. В том, что сегодня 21 июня именно 1941 года, а граница именно западная, сомневаться не приходится: законы жанра, мать их за ногу. Стоп, это что же значит? Завтра? Выходит, и ему самому, и этому санинструктору, и притащившим его сюда девятнадцати-двадцатилетним пацанам, и тому усатому старшине, возможно, всего-то и осталось жить, что до завтрашнего утра? Надо что-то делать, не валяться здесь на топчане, а что-то предпринимать».