— Комбат, — окликнул того Харченко, когда короткое совещание закончилось и офицеры вышли из блиндажа.

— Ну? — оглянулся Крупенников.

— Я с тобой.

— Комдив меня одного вызывал, — нахмурился Крупенников.

— Да не слежу я за тобой, своих дел хватает, майор, — отмахнулся особист. — Иванова еще с собой прихватим. Хочу кой-куда пройтись, поглядеть…

Видя, что с лица комбата не сходит угрюмое выражение, Харченко искренне рассмеялся:

— Это тебе, комбат, нужно в особом отделе работать, а не мне. Всех подозреваешь в грехах смертных. Идем, потом все объясню.

«Потом» оказалось метрах в ста от взятых траншей. Харченко вдруг остановился и внезапно встал на четвереньки, начав осматривать землю, чуть ли не обнюхивая ее наподобие поисковой овчарки:

— Иванов, помогай!

Штрафник немедленно упал рядом и тоже стал изучать землю.

— Майор, меня, между прочим, генерал вызывал, — заметил Крупенников.

— Подождет твой генерал. У нас тут поважнее дела есть. Комбат, ничего странного не замечаешь?

Виталий Крупенников пожал плечами. Что тут странного можно разглядеть? Обычная нейтральная полоса, ставшая нашей. Перепаханная снарядами, засеянная осколками, политая кровью. И что на такой земле может вырасти?

— Харченко, ты следователем до войны работал, что ли? — иронично спросил ползающего по земле особиста комбат.

— Я до войны, майор, вообще не работал. Не успел. А вот пограничником послужил. Знаешь, сколько лет-то мне, Крупенников?

— Ну?

— Да как и тебе, двадцать пять.

Виталий удивился. Майор Харченко выглядел лет на десять старше. Брюшко солидное, лицо «наетое», как бабушка говорила. И волосы седые на висках. Хотя, по нынешним-то временам, этим не удивишь.

— Непонятно, — с трудом поднимаясь, сказал особист. — Вообще ни хера непонятно!

— Ну, кое-что понять-то можно, — откликнулся Иванов. — Вот только что оно означает…

— Это уж точно, — фыркнул в ответ Харченко. — Эвон, какая хрень творится, науке неподвластная. Смотри, комбат, видишь?

Комбат честно признался, что ничего не видит.

— Да ты внимательнее смотри.

Но комбат все равно ничего не видел.

— Следы видишь? От наших сапог, советских?

— Ну, вижу, следы как следы, — отчего-то раздражаясь, ответил Крупенников. Не любил он детективы. Даже про Шерлока Холмса и Ната Пинкертона.

— Не совсем! Вот, смотри, тут солдат бежал, вот тут упал и в сторону пополз. А тут — перекатом в другую ушел. Вот вскочил и снова бросок сделал. А вот тут следы закончились.

Майор присмотрелся. Действительно, следы заканчивались, словно человек подпрыгнул и…

И исчез.

Метрах в двух от исчезнувших следов все еще курилась вонючим тротиловым дымом неглубокая минометная воронка, обрамленная комьями вывороченной земли и ошметками дерна.

— Иванов, ты видишь? — спросил переменника Харченко.

— Вижу. И не только у этого. С другой стороны воронки такая же херня.

— И еще один момент, комбат. Оружия нет. Одежды, сапог там тоже нет, но это понятно. Человек испарился прямо в одежде, это бывает, лично видел. Но оружие-то должно остаться, понимаешь? Исковерканное, изогнутое, разбитое в хлам, оплавленное — но должно. А его нет.

— Да, вот у нас случай был в полку, — неожиданно и не совсем в тему вставил бывший разведчик. — Пуля второму номеру ПТР прям в патронную сумку вошла. И насквозь гильзу пробила. И ничего…

— А следовательно что, комбат?

— Что? — не понял Крупенников.

— Есть списки у зампотыла о получении оружия. И номера там тоже имеются.

Виталий хмыкнул:

— Списки… А ты хоть списки личного состава видел?

— Видел. Но отработать надо любую версию. Я не думаю, что они там каждую такую мелочь учли. Необходимо во фронте поднять все документы по батальону за последние два месяца. Вплоть до получения продовольствия. В конце концов, должны сохраниться личные дела осужденных, попавших к нам в батальон незадолго до выступления. И сохраниться не у нас, а в трибуналах. Если все проверить, глядишь, чего и поймем… может быть.

— Граждане майоры, кони скачут, — встал, отряхивая колени, Иванов, так что спросить, где это «там» и кто это «они», Крупенников не успел.

По перепаханному взрывами полю, мимо двух майоров и одного бывшего старлея лошади тащили батарею семидесятишестимиллиметровых орудий.

— А ну, стой! Стой, кому говорят! — Харченко выпрямился во весь свой невысокий рост, несколькими быстрыми ударами отряхнул испачканные землей колени. Колонна остановилась.

— Майор Харченко, кто такие?

— Капитан Помогайло, — козырнул старший из артиллеристов. — К штрафникам направлен в помощь. Далеко до них?

— Считайте, что уже доехали, капитан, — ответил за особиста комбат. — Я командир отдельного штрафного батальона майор Крупенников.

— Во, бог войны пожаловал! — засмеялся Харченко. — Ну, фрицев-то мы вам оставили, не боись…

Крупенников поразился, настолько быстро и незаметно особист вдруг превратился из ищейки, старательно обнюхивавшей каждый сантиметр земли, в добродушного увальня-толстячка.

— Батальон метрах в ста пятидесяти отсюда, во-он там, — показал направление Виталий. — Начальник штаба, капитан Лаптев, вам все покажет. Устраивайтесь пока.

— Есть устраиваться! — лихо козырнул артиллерист.

— Только побыстрее, не ровен час, фрицы в атаку пойдут.

— Без нас не начнут, товарищ майор, не переживайте! — улыбнулся капитан. Но солдат своих подстегнул.

— Да и нам бы следует поторопиться, товарищ майор, — сказал комбат особисту, когда батарея снова затопала к позициям батальона.

— Следует, — согласился Харченко, однако же вновь припал к земле. Наконец поиски его увенчались успехом. — Ага, есть, — особист подобрал с земли горсть свежих гильз от ППШ. — Отдам ребятам на экспертизу.

Виталий лишь пожал плечами. В криминалистике он понимал чуть больше, чем ничего. Поэтому развернулся и зашагал на восток, оставляя за спиной батальон.

Харченко и Иванов догнали его быстро. Больше особых находок не было, обычное военное железо — гильзы, осколки и один пустой диск от ручного пулемета Дегтярева.

— Как думаете, граждане майоры, может быть, это немцы свое новое оружие применили? Экспериментальное какое-нибудь. Немцы, они же такие, и газы придумали, и танки.

— Танки, Иванов, англичане придумали. А немцы придумали огнемет.

— Все одно, поганая нация, — упрямо набычился тот. — Ничего от них хорошего не дождешься. Или танк, или огнемет. А сейчас вот какие-нибудь хе-лучи.

— Лучи? Какие лучи? — едва заметно прищурился Харченко.

— Ой, ну да, не хе-лучи, а икс-лучи. У нас в полку один парень был, так он до войны на физика учился. Рассказывал, что немцы придумали какое-то излучение, не видно его, не слышно и запаха нет, а человек все одно помирает. Убили нашего физика, правда, обычной пулей, но…

— Иванов, тебе рентген делали когда-нибудь?

— Ага. В прошлом году. Мне под Орлом ногу сломало, как подкинуло взрывом, так штаны в клочья, на самом ни царапины, а ногу сломало.

— Так вот, твои хе-лучи и есть тот самый рентген. И открыл его действительно немец по фамилии Рентген. В честь него и назвали. Если долго человека им облучать, тот и впрямь может умереть. Но не моментально.

— Вот я ж и говорю, поганая нация. Небось какой-нибудь усилитель выдумали — и пожалуйста.

— Версия, конечно, интересная, — вполне серьезно сказал молчавший до того Харченко. — Но некоторые детали в нее не укладываются.

— Это какие, например? — поинтересовался Иванов.

— Многие знания увеличивают скорби и сокращают продолжительность жизни, — многозначительно ответил особист.

Штрафник немедленно заткнулся, уловив намек. Несколько минут прошли в молчании, как вдруг бывший старший лейтенант диким голосом заорал: «Ложись!!!» и рыбкой прыгнул в ближайшую воронку. Не размышляя, оба майора бросились следом. Иванов обладал совершенно невероятным чутьем: он слышал подлетающую мину или снаряд за несколько секунд до того, как их услышат другие. За это его хотели забрать и звукометристом в артиллерийскую разведку, и в радисты, но он каждый раз упирался руками и ногами, не желая покидать родную часть. Впрочем, об этом Харченко и Крупенников узнали гораздо позже, а сейчас прижимались к земле, пережидая короткий огневой налет немцев. Когда серия особенно близких разрывов щедро осыпала их землей, Харченко проворчал:

— Ну вот, все место происшествия попортили…

А Крупенников поднял голову, посмотрел на позиции батальона и хрипло выдохнул:

— Господи! Это что же там творится-то?!..

Интерлюдия

До войны капитан Помогайло был математиком. И даже окончил три курса знаменитого матфака ЛГУ. Когда самородок в лаптях приехал в Ленинград с его сфинксами, кариатидами, знаменитыми мостами и пронизывающим ветром с Финского залива, угрюмого немногословного сибиряка сначала обсмеяли за крестьянский кафтан. Но он, точно ломоносовский сын, вцепился в гранит королевы наук так, что та отдавалась ему с удовольствием. Его не интересовало ничто, кроме математики. Кому сказать бы — не поверят. За все три года сибиряк ни разу не был даже в Эрмитаже. Числа и формулы. Числа и формулы заменили ему все на свете шедевры мирового искусства. Впрочем, математика — это ведь тоже искусство. Точная наука, что еще можно добавить?..

Конец ознакомительного фрагмента