Крупенников усмехнулся:

— Мысли сходятся у дураков, товарищ капитан!

— Ну не только же у дураков. В армии желания совпадают у миллионов людей: завтракать-то всем хочется в одно время!

— Да вы философ, товарищ капитан!

— Скоро таким же станете, товарищ майор. Переменники народ особый. Некоторые в чинах побольше наших ходили, так что ухо востро держать надо.

— Переменники? — не понял Крупенников.

— Так точно, переменники. Не слыхали такого термина? Штрафниками личный состав у нас не называют. Оскорбительно звучит для бойцов.

— Хм… — удивился комбат.

— Посему — переменный состав. Они же у нас не более трех месяцев находятся.

— В каком смысле? — напрягся новоиспеченный комбат.

— Да в простом — погоны обратно на плечи и возвращаются в свою часть с погашенной судимостью. Если до этого кровью или подвигом вину не искупят.

— Ааа… — протянул Крупенников и расслабился. — Это я знаю. Почему-то подумалось, что три месяца не все…

— Да ну что вы, товарищ майор! Потери у нас, конечно, выше, чем в обычных частях. Все же мы всегда на острие атаки. Штурмовой офицерский батальон — не хухры-мухры. Батя… в смысле, комбат Перепелицын, всегда нас так называл.

— Пожалуйста, товарищи офицеры! — высокий солдат без знаков различия на гимнастерке, темнеющей следами сорванных погон, поставил на стол сковородку со скворчащей яичницей, тарелку с колбасой и хлебом. Потом нерешительно спросил:

— Еще чего надо?

— Чаю давай, Смешнов.

— А?..

Начштаба вопросительно посмотрел на комбата:

— Спирта?

— Вечером, — решительно отказался Крупенников. И понял, что незнакомый ему «батя», предыдущий комбат, любил употреблять алкоголь вне зависимости от времени суток. Лаптев кивнул бойцу, и тот исчез, как говорится, с глаз долой.

— Контингент какой в батальоне? — майор взял немецкую ложковилку, протянутую ему капитаном.

— Разный. Смешнов вот, например, тоже капитаном был. Тыловиком. Проворовался интендант, с вышестоящим начальством не поделился. Вот результат. Зато достать все на свете может, хочешь — паровоз на спирт выменяет, хочешь — спирт на сало.

— А остальные?

— Все есть, по всем статьям. Насильники есть, убийцы, ворья много, даже дуэлянт есть один.

— Это как? — заинтересовался Крупенников, обмакнув кусок хлеба в желток.

— Да бабу два летехи не поделили. Связистку, что ли? Или медсестричку? Не помню. Ну и устроили дуэль на пистолетах. Один в гроб, другой к нам. А сестричку с пузом — в тыл.

— Успели Катюшу зарядить? — понимающе усмехнулся Крупенников.

— Успели, — кивнул Лаптев. — В тылу и выстрелит. А разбирались из-за того, кто из них глубже в дуло заряд забил.

— Я бы хотел ознакомиться с делами штрафников, то есть переменных. Но для начала с ротными и взводными познакомлюсь. Кто ими командует?

— Как обычно, строевые офицеры, — пожал плечами капитан. — Переменники только отделениями командуют.

— Интересно тут у вас… — хмыкнул Виталий. — А с оружием как?

— Личный состав вооружен автоматами, с гранатами тоже нормально. Проблем никогда с этим не испытываем.

— Что, винтовок совсем нет? — откровенно удивился майор.

— А зачем они нам? В окопах трехами не особо размахаешься, «папаши» в окопах гораздо удобнее. Мы же в атаки ходим. В обороне штрафников не держат.

— Это еще почему?

— Да потому, что мы — элита армии, хоть и уголовная. Сами смотрите — разведчики, танкисты, саперы, пехота. Есть даже один бывший особист. И военный прокурор тоже.

— Особист? — удивление Крупенникова все нарастало и нарастало.

— Так точно, — ухмыльнулся Лаптев. — С ним там вообще история темная. Осудил неправильно какого-то полицая бывшего.

— Освободил, что ли? — спросил комбат.

— Наоборот. Высшую меру дал. Причем лично и исполнил.

— А что же тогда его в штрафбат?

— А тот полицай партизаном оказался, связником. Ну или что-то такое. Харченко, особист наш, лучше знает.

— И?

— Его к нам. А партизана к медали. Посмертно.

— Дела… — вздохнул Крупенников. — А прокурор?

— Там куда смешнее. Расскажу как-нибудь. Я уже и привык к таким историям.

— Ладно… Зови офицеров, — остатки яичницы Крупенников вытер кусочком хлеба, заел кружочком кровяной колбасы и шумно захлебнул горячим чаем.

Минут через пятнадцать офицерский состав штрафбата собрался в командирском блиндаже.

— Товарищи офицеры! Разрешите представиться, майор Крупенников, Виталий Александрович. Назначен командиром вашего батальона взамен убывшего майора Перепелицына. Будем воевать вместе. Прошу вас представиться.

— Командир 1-й роты, старший лейтенант Петровский.

— Командир 2-й роты, старший лейтенант Заяц.

— Временно исполняющий обязанности командира 3-й роты лейтенант Свинцов.

— Командир 3-й роты выбыл в связи с ранением, — шепнул комбату капитан Лаптев.

— Командир 4-й роты старший лейтенант Песцов.

Потом пошла очередь лейтенантов — командиров взводов.

— А минометчики, пульрота? — поинтересовался Крупенников.

— В каждой роте по три расчета восемьдесят вторых минометов. В каждом взводе два расчета «дегтяревых». Обычно на операциях нам добавляют тяжелые полковые минометы и пульроты в усиление. Иногда даже танки, но это уже не от нас зависит, а как там фронт решит.

— Мощно! — качнул головой Крупенников, одобрительно поджав губы. — А замполит где? Особый отдел?

— Еще вчера за пополнением убыли. У нас тут этим делом они занимаются, сами понимаете, товарищ майор.

Крупенников кивнул.

— А настроение какое у бойцов, товарищи офицеры?

— У всех по-разному, товарищ майор, — ответил комроты-два Заяц. На зайца, вообще-то, он похож не был, скорее на волка — поджарый, мускулистый с хищным блеском в глазах. — У всех по-разному. У кого-то боевое, у кого-то трусливое, кто-то равнодушен к своей судьбе…

— А чаще всего?

— Воюют все нормально, если вы об этом, товарищ майор. Самострелов у нас не бывает. За самострел в штрафбате один приговор — расстрел.

— Особист суровый?

— Обычный, — пожал плечами Лаптев. — Закон такой. Все тут кровью искупают, а самострельщика что, в тыл везти? Нет уж, пусть тут и лежит. Вот был у нас случай — немец бомбежку устроил, так три умельца под шумок друг другу задницы и прострелили. Да не просто, а через буханку.

— Через буханку-то зачем? — не понял Крупенников.

— А чтоб нагар пороховой вокруг раны не отпечатался. Так быстро всех троих раскусили. У одного пуля в кость попала и отрикошетила в живот. В санбате ее, конечно, достали, но он все одно помер. А тут еще двое с похожими ранениями. Ну, и раскололи паразитов. Сознались голубчики у особиста как миленькие.

— Шлепнули?

— За милую душу. И закопали тут же.

— А домой что сообщили?

— А вот это уже, товарищ майор, от вас зависит. Батя всегда писал в похоронках, что, мол, пал смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Семьям не надо знать, что их отец шкурой оказался, они-то в этом не виноваты…

— А у нас в роте был случай, — вступил в разговор врио командира 3-й роты лейтенант Свинцов. — Во время боя один переменник себе на ноге ножом несколько разрезов сделал и под кожу осколки засунул.

— А говорите самострелов мало, — ухмыльнулся Крупенников.

— Так больше и не было, товарищ майор!

— Ну-ну… — скептически покривился комбат. — Давайте личный состав на построение. Будем знакомиться.

Майор вышел под жаркое солнце августа сорок четвертого, когда штрафной батальон уже выстроился в четыре шеренги буквой «П». Он неторопливо шел вдоль строя, рассматривая лица бывших офицеров, а ныне штрафников, и пытался понять, заглядывая в их глаза, — что движет ими? Страх? Жажда свободы? Раскаяние? Отчаяние? По своему двухлетнему военному опыту — а два года войны, как известно, стоят двух десятков лет мирного времени — он знал, что, лишь поняв этих людей, он сможет командовать ими, сможет послать их в бой не веря, но зная, что они выполнят приказ с честью. А чтобы понять их, бессмысленно листать личные дела, изучать характеристики командиров или прислушиваться к мнению замполита. Нужно в первую очередь увидеть глаза своих бойцов.

А глаза были…

Да обычные, в общем-то, глаза. Как у всех. У кого-то любопытные — «ну-ка, кого нам вместо Бати прислали?», у кого-то настороженные — «чего ждать от этого щегла в новеньких майорских погонах», у кого-то ехидные — «сегодня ты комбат, а завтра ты на моем месте», у кого-то равнодушные — «и не таких видали».

Обойдя строй, Крупенников вышел на средину плаца. Широко расставил ноги. Поправил по привычке ремень. Заложил руки за спину.

— Товарищи!

По строю побежал шепоток и смешки.

Капитан Лаптев, стоявший за правым плечом, тихо поправил комбата:

— Граждане переменники, товарищ майор…

Тот едва кивнул в ответ:

— Граждане… Солдаты! Да, я не оговорился! Раз воюете, значит, солдаты Красной Армии. Для меня, майора Крупенникова, вашего нового командира, не имеют никакого значения ваши судьбы. Мне не важно, кем вы были и почему попали сюда. Мне важно, как вы воюете сегодня. Сейчас! Чем лучше мы с вами воюем, тем быстрее вы вернете свою честь, и тем быстрее мы с вами вернемся домой. Тем быстрее закончим войну. Я видел многое. Начинал войну под Сталинградом. Верю, что ни я вас не подведу, ни вы меня. А теперь, батальон… Слушай мой первый приказ. После обеда приступить к занятиям по тактической и огневой подготовке согласно плану. Командирам рот и взводов доложить о результатах к девятнадцати ноль-ноль. Батальоооон… Смирно! Поротно… В расположения… Шагом… Арш!