Олег Верещагин

Последний день войны

— Не отчаивайся. Мальчишкам всегда почему-то казалось, что ничего такого… героического им уже не достанется.

— А потом?

— Что потом?

— Ну… им всегда доставалось?

— Доставалось. Всегда. И еще как!..

С. Павлов. Лунная радуга

Светлой памяти:

Желько Ражнятовича по прозвищу Оркам;

Симо Дрляка;

Эрнесто Че Гевары;

Петра Машерова;

генерала Де Вета;

Ивана Турчанинова;

лорда Джорджа Ноэля Гордона Байрона

и сотен других, считавших, что чужого горя не бывает, а свобода и вера стоят того, чтобы за них драться.

С благодарностью и восхищением

посвящает автор эту книгу

РАССКАЗЫВАЕТ ВАДИМ ГРИДНЕВ

Он все время: где, чего -

Так сразу — шасть туда!

Он по-своему несчастный был, дурак…

Владимир Высоцкий

— Вад, ты со своим Олегом прямо как педик носишься! — и, выдав это, Лидка завопила на всю улицу, пародируя Бориса Моисеева: — Голубая Луна — голубая-а-а-я!!!

Разозлилась она по-настоящему. Еще и потому, что я на ее выпад не обратил никакого внимания и молча проводил до дому, хотя она всю дорогу фыркала на меня, выплескивая мелкими порциями злость, как чайник «тефаль» кипяток. Дверь лифта Лидка захлопнула прямо у меня перед носом — и я понял, что больше ее не увижу. В смысле — в своем обществе. Но это не страшно.

Большинство девчонок — потрясающие дуры. Это не их вина. Самомнение, ядовитость, глупость и готовность к предательству (в отношении как парней, так и собственных подруг!) в них воспитали именно мы — мужчины. Это следствие западного подхода к женщине как к объекту поклонения и существу высшему. На Востоке, где женщину сравнивают по стоимости с мешком орехов (это в Коране записано!), у них таких закидонов не бывает.

Большинство наших девчонок — дуры. Повторяю это еще раз. И ничто их глупейшество не раздражает до такой степени, как друзья — друзья мужа, жениха, парня. Потому что Друзья нарушают их право на единоличное владение влюбленным существом мужского пола. Друзья с точки зрения слабого пола — это в лучшем случае бездельники, которые отвлекают мужчину от поклонения кумиру. В худшем — собутыльники, извращенцы, преступники и социопаты. Девчонки в этом вопросе судят по себе — ведь сами они дружить не умеют. Кого существо женского пола больше всего любит поливать помоями за глаза? Лучшую подругу. Кому больше всего завидует? Ей же. Над кем стремится продемонстрировать свое превосходство в чем угодно? Тоже над подругой. Исключений почти нет. Чтобы перевоспитать среднюю женщину, нужен талант, равный макаренковскому. У моего отца, например, получилось. Но он — исключение.

Так я думал, шагая домой вдоль Цны. Мысли были не раздраженные, а привычные, насмешливые. Девчонок за последние два года я поменял десяток — не меньше. Они сбегали, не выдерживая моих запросов. Олег мне завидовал — у него девчонки не было, в их обществе он страшно стеснялся.

А я бы их всех променял на него одного.

Ну вот. И вы, кажется, насмешливо улыбаетесь? Ну и черт с вами, если вас тоже все время на «луну» сворачивает. У кого что болит…

Олег был моим лучшим другом. Нет, не так. Он был моим единственным другом, если честно. И я почти не мог представить, что когда-то было по-другому и я вообще не знал о существовании Олега на свете. А ведь было. И не так уж давно…

Несколько дней назад Олег уехал с родителями жить за город, на Эльдорадо — большой и обалденно красивый остров недалеко от Тамбова, где они получили в наследство какой-то дом и еще что-то; когда Олег рассказывал мне об этом, я не вникал. И провожать его я не пошел, потому что было тошно.

Трудно дружить, если между вами — двадцать пять километров. Мы учились в разных школах, а встречались или специально после уроков, или в секции верховой езды при стадионе — собственно, там мы и познакомились, еще когда Олег был неуклюжим толстоватым пацаном, слишком тихим и боявшимся всего на свете. Но больше всего — насмешек.

Я считаю, что Олег — герой. Без шуток. На моих глазах он сам себя сделал. Self made man, как говорят англичане. Переломил. Переборол. И робость, и неуклюжесть, и насмешки. То, что мне, по словам нашего тренера по самбо, дано от Бога, — ловкость, сила, уверенность — Олег выработал в себе сам.

…А началась наша дружба с того, что я заступился за новичка — шуточки тогда зашли слишком далеко, но наши ребята никак не могли остановиться, уж слишком потешным выглядел «жиртрест».

Дальше все пошло само собой. Я болел за него на фехтовании. Он за меня — на самбо. В седле мы были соперниками, и хотя все признают, что у меня с лошадьми почти мистическое взаимопонимание, Олег мало в чем уступал мне. Мы менялись кассетами, DVD, книжками, ходили друг к другу в гости, вместе ходили в походы на каникулах. Вместе гуляли с девчонками и жалели, что учимся не в одной школе.

И еще. Когда год назад между гаражами за стадионом меня уже начали убивать — вшестером, обрезками арматуры, чтобы «не мешал людям делать бизнес», — Олег не побоялся за меня вступиться. Он чудесным образом оказался рядом — хотя я и не сказал ему, куда иду! — и нас стало двое против шестерых. А это уже не так страшно. Потом мы смывали кровь: с лиц — свою, и с рук — чужую — последним, почерневшим снегом, залежавшимся в простенке, в тени. И кто-то из тех козлов жалко хныкал, кто-то лежал молча — то ли потерял сознание, то ли боялся, что будут добивать… а Олег ругался. Безостановочно ругался на меня, а я глуповато кивал и улыбался в ответ на его ругань.

Потому что знал: он в трудную минуту всегда будет рядом. Даже если вдруг в первый момент его не окажется — он возникнет, словно из ничего, из ниоткуда. Потому что с друзьями только так и бывает.

Этим летом мы собирались ехать в лагерь. Вместе.

Олег поехать не смог — было много хлопот с переездом. Не поехал и я. Внезапно вдруг совсем расхотелось, хотя вроде бы ничто не мешало мне ехать без него. Я разругался с ребятами, с руководителем и большую часть времени проводил дома, фактически ни с кем не общаясь…

Где-то в глубине души я понимал, что наша дружба закончилась. Нас закрутят, завертят десятки отдельных дел, отдельных забот. Хорошо, если через пару лет мы будем хотя бы вместе заходить после секции в наше кафе. Но скорее всего — мы будем просто разбегаться по своим делам сразу за воротами, помахав друг другу на прощание.

И оба будем притворяться, что все еще дружим. Будем поддерживать вымученные разговоры, состоящие почти целиком из неловких пауз. Это взрослым не страшно уехать и за тысячу километров. Потому что у них есть десятки более важных, чем дружба, дел…

…Я обнаружил вдруг, что иду по берегу Цны, время от времени бросая в спокойную зеленоватую воду камушки гальки, набранные в горсть. Прошел мимо дома. Высыпал оставшуюся гальку у берега, поправил локтем сумку, висящую на боку, и подумал, что домой не хочется. Отец сегодня до утра в агентстве, а мама — что мама? Она не понимает и десятой доли из того, что интересно мне. Отличная жена для моего отца, преуспевающего частного детектива. Отличная хозяйка для дома — в меру богатого, благоустроенного ее руками. Заботливая мать для меня.

Я ее не любил. И знал это, и уже давно не пугался так, как испугался пару лет назад, когда понял это в первый раз. До сих пор помню свой тогдашний страх… Я к ней привык, но не любил. Повторяю. Так бывает, что ни говори.

Повернувшись, я пошел в сторону дома. Спешить было некуда.

* * *

— Вадик, обедать будешь?

— Нет, мам.

Я вошел в свою комнату, не глядя, ткнул пальцем в кнопку музыкального центра. ДДТ — старый концерт, вот что оказалось на диске, который я поленился вытащить вчера вечером.

Побледневшие
листья
окна
Зарастают
Прозрачной водой.
У воды
Нет ни смерти,
ни дна…

Около окна — наискось, чтобы свет по вечерам падал правильно, — стоял на подрамнике большой лист пластика (я любил рисовать на пластике). Когда-то я подарил Олегу картину, которая тоже была нарисована на таком листе… С картины, стоящей в моей комнате, мне через плечо улыбалась одна девчонка из нашего класса. Она стояла на фоне стены — голая, она так и позировала мне в этой комнате. Получилось здорово. Мать видела эту картину и восхищалась тем, как хорошо рисует ее мальчик, какой он настоящий художник, как позируют ему раздетые натурщицы…

Нет, правда, здорово нарисовано.

Не сводя с картины глаз, я нашарил на углу стола открытую коробку с красками. Не глядя, взял наугад один тюбик и свинтил с него колпачок. Выбросив руку вперед, словно в ней был пистолет, «выстрелил» в рисунок.

Жженая кость. Очень удачно.

Подойдя, я размазал краску тряпкой для кистей — так, что изображение превратилось в нечто непонятное. Я тут же придумал, что это. Можно назвать: «Осьминог спасается от опасности». Чем плохо?

Я пробил лист кулаком насквозь.

— Вадик, что там у тебя?

— Ничего, мама, — ровным голосом отозвался я и зажмурил глаза — перед ними встала подаренная Олегу картина, она висела у него в спальне. И на новом месте он ее повесит тоже. Наверное.