Олег Верещагин
Возрождение
Моей Женьке посвящается
Все шире ползут
кровавые пятна,
в железном прахе земля,
в пыли…
Так будь же готов
на подвиг ратный -
освобожденье всея земли!
Ольга Берггольц. Европа. Война 1940 года
Предварение
ЗАПАСНЫЕ ПУТИ ОТКРЫТЫ
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
М. Светлов
Дальневосточная Русь.
Первые годы безвременья
Романов привык к тому, что по утрам снаружи воет пурга.
Он просыпался, начиная в шесть утра свой рабочий день, под ее звук, похожий не то на стон умирающего, не то на злобный голос разумного существа. Он и засыпал под него, но — засыпая, понимал, что к чему и что происходит. А по утрам, в полусне, еще не открыв глаз, он часто удивлялся: разве сейчас не лето… поздняя весна… ранняя осень… так откуда?!
В Старом Владивостоке людей было очень мало. Большинство многоэтажных зданий, как и предполагалось, оказались слабо приспособлены к постоянным ветрам со снегом и морозом от тридцати до сорока градусов. Поддерживать в них нормальную температуру было просто невозможно. Но Большой Круг РА собирался по-прежнему в Думе, и сам Романов жил тут. Уже не в кабинете. Ему, в сущности, было все равно, но…
— Уезжаешь. — Голова Есенин пошевелилась на плече Николая. Голос был совсем не сонный.
Он, еще не проснувшийся толком, лишь теперь открыл глаза, секунду пытался понять сказанное, потом отозвался:
— Дела.
— Всегда дела Для меня слишком мало места. — В голосе женщины не было обиды, только констатация факта.
Романов проснулся окончательно, повернул голову. Сердито сказал:
— Ну у тебя и характер.
— Потому и не тороплю тебя с женитьбой. — В голосе послышался смешок.
Романов сел, подумал, глядя в пол меж своих ступней. Снаружи все так же выла и скреблась пурга. Он сказал решительно:
— Едешь со мной. И ты, и Сенька. А женюсь я на тебе официально сегодня же… — И, видя, что Есения с изумленным лицом поднимается тоже, коротко заключил разговор: — Все. Приготовь завтрак, пожалуйста, если уж не спишь…
…С кухни запахло яичницей. Смешно, этакое дежурное блюдо, почти символ неумения что-то готовить, хуже только пельмени. Но Есения умела готовить яичницу дюжиной разных способов — и быстро, так что блюдо никогда не приедалось. Романов подошел к окну, раздвинул плотные шторы, заходящие одна за другую. За окном были редкие дрожащие цепочки фонарей в белесой мгле, заполнившей мир. Не получалось даже услышать других звуков, кроме стона метели. Со стороны могло показаться, что весь многоэтажный дом плывет и плывет в белом колышущемся океане — и больше ничего нет. Термометр со светящимся циферблатом, закрепленный за окном, показывал минус сорок два. Самое холодное предутреннее время, к трем часам дня будет градусов тридцать, может, даже поменьше.
А в Центральной России морозы иногда, по всем данным, доходят до минус шестидесяти…
Он передернул плечами. И вспомнил, как вчера вечером, улучив полчаса среди непрекращающегося, не собирающегося уменьшаться, не то что иссякать, потока дел, он учил Сеньку ездить верхом в манеже. И свои слова, обращенные к мальчику: «Не бойся, ты не упадешь… а если упадешь — не реви… мама смотрит, помаши ей… ты мужчина, пусть и маленький — а маленькому нужно быть смелей, чем взрослому!»
И Сенька ехал очень неплохо, видно было, что Романову не врали, когда говорили, что мальчишка упорно занимается. Ему явно хотелось, чтобы его езда понравилась именно Романову, хотя мама стояла рядом, за барьером, и смотрела, не отрываясь. А когда все-таки шлепнулся, стрельнул взглядом в сторону подавшейся вперед женщины и, стиснув зубы, поднялся сам, стал отряхивать штаны…
У Есенин была не очень приятная привычка — когда Романов ел, сидеть напротив и смотреть с таким видом, что хотелось дать ей щелбан. В этот раз он почти собрался с духом, но женщина совершенно неожиданно протянула руку, провела пальцами по волосам надо лбом и сказала:
— А ведь ты почти весь седой, — и добавила совсем уже тихо: — Мой седой волк.
* * *
Это было прошлой весной. Хотя от весны — одно название. Все испытывали некое томление — подсознательно ждали: сейчас начнет сходить снег, выглянет солнце… В те дни случалось много скандалов и конфликтов «на ровном месте», даже несколько самоубийств произошло. Он тогда находился у Юрзина, который теперь держал свою ставку в Камень-Рыболове, занимался восстановлением экосистемы озера и местной рыболовецкой промышленности. И в одиночку отправился на конную прогулку.
Он до вечера ездил по полям, заросшим бурьяном, торчащим сквозь постоянно курящийся дымкой снег, потом проехал окраиной давно заброшенной и уже разрушившейся деревни и встал возле развалин старого рыбозавода, остановленного и полуразобранного еще в девяностые годы. Тут, между стен, было почти бесснежно, почти тихо, но тревожно, на темном небе алым полыхали переливчатые сполохи. Романов прошел, ведя коня в поводу, вдоль глухой стены с остатками транспортера на цепях, превратившихся от ржавчины в прутья, постоял рядом с ямой, в которой лежали несколько скелетов, полузасыпанных глиняной крошкой. На стене над ямой было написано несколько матерных слов, а в бурьяне лежали гильзы — старые, прошлогодние.
Впереди виднелось здание — видимо, контора. В ней Николай и решил заночевать. И едва он об этом подумал, как вечерний воздух дернул выстрел — выстрел охотничьего ружья. Ему ответила пальба минимум из трех стволов: пистолета и двух автоматов.
Николай закинул конский повод за какую-то торчащую из стены скобу, задумчиво почесал коня над глазами. Снова бухнуло ружье, и Романов даже увидел, откуда, — со второго этажа. Что происходит во дворе — не было видно за бетонным забором, накренившимся, исщербленным, но целым.
— Пойти посмотреть? — бросил Романов вопрос в окружающее его пустое пространство. Вздохнул, чертыхнулся. Подумал, что надо было взять конвой. Ну вот надо было! А лезть — не надо.
И, на ходу доставая «макар», потрусил — вроде бы небыстро, но в то же время бесшумно и ловко — к забору..
Диспозиция была простая. Со второго этажа кто-то отстреливался из ружья (как раз когда Романов подбежал к дыре в заборе, бухнул еще один выстрел). Посреди двора из заброшенного фонтана комично торчали ноги в обрезанных кирзачах — там валялся убитый. Сколько тут было еще народу — оставалось неясным.
— Уходите, не трогайте нас! — вдруг послышался со второго этажа женский голос — злой, неиспуганный, но безнадежный. В ответ засмеялись — сразу из нескольких мест. Потом веселый тенорок ответил:
— Да ты че, милая, кто ж тебя тронет-то?! Ты сама… И кончай палить, все одно Вовчик уже тама у тебя! О мальчонке подумай!
Кричали из-за угла здания. Судя по услышанному, кто-то из нападающих уже внутри… и… ага! Бородатый мужик с автоматом — «АКС-74» — лежал за наметенным сугробом, водил стволом по окнам.
В здании — женщина и, если верить тенорку, ребенок Женщины бывают разные, дети тоже. Но от этих криков и от вида мужика с автоматом за версту несло бандой.
Мужик дал по окнам очередь. Его окликнули:
— Да хватит уже! Убьешь еще, покойную сам пользовать будешь!
— Мне и покойная… — откликнулся автоматчик и, привстав на локтях, ткнулся в разложенный приклад лбом. Романов попал ему в основание черепа и спросил спокойно, громко:
— Ничего, если и я повеселюсь? — и отдернул голову от пролома.
Тдах! В полуметре от лица Романова брызнула кирпичная крошка, резко запахло окалиной. Романов присел на колено и ответил выстрелом — туда, где сознание зафиксировало вспышку, — тдыщ! Тдах, тдах! Человек перебежал от угла здания, стреляя на бегу — тдах, тдах! Тдыщ! Романов в ответ на четыре выстрела на бегу ответил одним, короткий ствол «макара» дернулся — бежавший кувыркнулся через плечо, взбрыкнул ногами, раскидал их и остался лежать.
Плохой пистолет — «макар».
Если стрелять не уметь.
Романов «скрутом» ушел вниз и прислушался. Потом свистнул. От дверей метнулся — не выдержал — еще один человек, стреляя на бегу веером. Романов вел его шагов пять, положив ствол пистолета на предплечье, потом — тдыщ!
— Ай-ай-ай! — отчаянно закричал бегущий, падая. Привстал, пополз… затих.
— Все, кажется, — резюмировал Романов и окликнул: — Сударыня на втором этаже, их было сколько?
— Не подходите, я буду стрелять! — ответил женский голос.
— У меня такое ощущение, перерастающее в убеждение, — пробурчал Романов, пролезая в дыру, — что вам элементарно нечем…
Первым делом он подошел к застреленному последним. Парень лет шестнадцати-восемнадцати был мертв, пуля попала в печень и, видимо, буквально взорвала ее. В фонтане, утонув головой в снегу, лежал еще один, лет на пять постарше, с развороченной грудью и спиной — это сработало охотничье ружье. Под стенкой валялся вооруженный «АПС» с пристегнутой кобурой-прикладом пожилой мужичонка с благообразным елейным лицом садиста — полуседую бороденку испачкала кровь изо рта, кровь была и на выскользнувшем из-за ворота засаленного камуфляжа богатом нательном крестике. Николай «угостил» его в кадык.
