Ольга Хорошилова

Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер

Предисловие. Побег

Жизнь начиналась с цифр. С черных хвостатых арабских цифр на циферблате старинных семейных часов в особняке Листеров, йоркских эсквайров. Стройные, словно ножки балерины, стрелки застыли в серебряном арабеске: короткая — на шести, длинная — на четырнадцати. Было 6 часов 14 минут утра 3 апреля 1791 года, когда новорожденная издала первый крик, слишком громкий и низкий для девочки. И если бы Анна Листер умела тогда держать перо, она непременно записала бы, что ее первый басовитый плач длился 4 минуты 37 секунд. Но писать она научилась в шесть лет. А дневник завела в пятнадцать. Он тоже начался с цифр: «1806 год [карандашом], понедельник, 11 августа [чернилами]».

В понедельник 11 августа 1806 года в старинном семейном особняке Шибден-холл, в своей холодной опустелой спальне Анна Листер написала первую страницу дневника — дата и ниже короткая строчка: «Элайза покинула нас». С Элайзой Рейн она делила комнату в школе для девочек Менор Хауз, а летом — спальню в Шибдене. С Элайзой она разделила первое пылкое чувство — нечто среднее между юношеской влюбленностью и рыцарской трепетностью в стиле сэра Вальтера Скотта.

Элайза была кроткой ланью с пленительно-печальными миндалевидными глазами, робким маленьким послушным ртом и шелковистыми волосами, которые Анна лелеяла в ласковых влюбленных руках, когда по утрам помогала подруге с укладкой. Она забрасывала мисс Рейн наивными письмами и каждое с маниакальной точностью регистрировала в своем дневнике: «Написала ей 14 августа. Вновь написала ей в воскресенье, 17-го. И в понедельник вечером 18-го снова ей написала. В среду 20 августа получила от нее письмо и написала ответ на следующий день 21-го…» Ни строчки про любовь, ни полслова про страдания от разлуки. В ее дневнике — лишь цифры и короткие бесстрастные фразы, как в отчете бухгалтера: получила — ответила, получила — ответила вновь.

Но в этих цифрах и канцелярских словах были зашифрованы чувства — любовь и страдание. В ее жизни они всегда шли рука об руку. Когда Элайза покинула Шибден-холл, безутешная Анна взялась за перо, чтобы как-то унять сердечную боль. С годами проблем прибавилось: смерть близких, зрелая несчастная любовь, неудачные капиталовложения, расстроенные финансы, способности, не переросшие в талант, исследования, не ставшие открытиями, дерзкая экспедиция в Пиренеи, не замеченная никем… Все замечал, понимал и учитывал лишь ее дневник. Юношеская отдушина превратилась в манию. Анна исписывала страницы, сочиняя, составляя, возводя из кирпичиков цифр и убористой скорописи свою реальность, в которой она — всегда в центре, она — главный герой, вечный победитель, рыцарь без страха и упрека, умный, пунктуальный, щедрый, благородный джентльмен, само совершенство, сам идеал.

В этой бумажной, разлинованной, пронумерованной, без помарок жизни, конечно, тоже были проблемы и даже поражения, но самоотверженная мисс Листер элегантно с ними справлялась, находила гениальные решения, придумывала остроумные выходы, толково объясняла причины неудач, случавшихся лишь из-за людской глупости или «вследствие объективных обстоятельств непреодолимой силы», как это верно формулировали адвокаты.

Обдуманные слова и короткие фразы дневника емко описывали события. Цифры объясняли их суть, упрощая жизнь до понятных единиц измерения — веса, объема, цен, температуры, точного местоположения. Но, сцепленные с древнегреческими и латинскими буквами, цифры обращались в тайный шифр, придуманный Анной в пятнадцать лет. В этих нервных прыгающих строчках пульсирует, словно хочет вырваться, настоящая жизнь, та самая — ненавистная, неудобная, пошлая, грешная, от которой Листер убегала в свой дневник, но куда реальность все же проложила извилистые хвостатые тропки.


Анна Листер в юности. Миниатюра. 1800-е гг. Шибден-холл, Галифакс


Первая страница дневника Анны Листер. Август 1806 г. Архивная служба Западного Йоркшира. West Yorkshire Archive Service, Calderdale, SH: 7/ML/E/26


В шифрах все самое честное — поражения, проигрыши, сплетни, опасные анекдоты и анекдоты неприличные, скандалы с любовницами и сексуальные с ними утехи, цвет и запах переваренной ею пищи, количество прыщей, вскочивших на лице подруги, тупоумие родственников, скаредность продавцов, недопустимо высокие цены в магазинах, позорные дырки на гольфах и время, потраченное на их штопанье. Без этих шифров слова дневника обманчивы. Без цифр — абстрактны. Но вместе — это объемный слепок с подлинной жизни Анны Листер. И если бы она пережила свой дневник, то непременно произвела бы подсчеты: начат 11 августа 1806 года, прерван 11 августа 1840 года, итого — 34 года, 27 томов, 7720 страниц и около пяти миллионов слов. Она была бы, определенно, горда собой — в знаменитом дневнике Сэмюэля Пипса всего полтора миллиона слов.


Мэри Эллен Бест. Изабелла Норклиф (первая слева) со своей семьей. Акварель, 1820-е гг. Частная коллекция


В бумажной жизни Листер с цифр начинается почти все — даже любовь. Цифры дневника сообщают год и день первой встречи с очередной пассией, точное, по Гринвичу, время зарождения чувства, количество проведенных вместе часов и сладчайших моментов наивысшего чувственного блаженства — эти моменты Анна именовала kisses, «поцелуями». Когда же она достигала блаженства в одиночестве, думая о любовницах, эти минуты назывались «несением креста».

В цифрах скрыт и холодный расчет. Элайза, робкая изящная лань, была дочерью хирурга Ост-Индской компании. Через шесть лет после их знакомства, в 1812-м, она должна была вступить в право наследства. Девушки тайно обменялись кольцами — в знак вечной любви и в залог будущего безбедного семейного счастья. Но планы пошли прахом. Анна неожиданно воспылала новой страстью. Ее звали Изабелла Норклиф, друзья называли ее Тиб. Она имела знатное происхождение, обширные связи, богатство, добрый нрав и хорошие зубы. Будучи на шесть лет старше, Изабелла уже кое-что знала о жизни и любви.

С ней было интересно. Они вместе ходили в театр. Тиб превосходно знала репертуар, не пропускала ни одной премьеры и сама иногда играла — то умирающую Дездемону, когда Анна была холодна, то чувственную одалиску Магриба, когда Анна нежно ее ласкала. Однажды убедительно сыграла сцену из Гамлета, повторяя точь-в-точь движения и реплики Франсуа Тальма, именитого французского актера. «У нее, бесспорно, незаурядный актерский талант», — отметила Листер в дневнике.

С ней было весело. Они посещали салоны и рауты, гуляли по готическим улочкам Йорка, взбирались на лысые холмы к средневековым руинам (полная Тиб не поспевала за подругой — мучилась отдышкой). На взмыленных жеребцах кисти вдохновенного Жерико они неслись над изумрудно-болотистыми живописными равнинами. Иногда вместе охотились и упражнялись в стрельбе из пистолетов — Анна часто уступала Изабелле, истинной, хоть и рыхлой амазонке.

С ней было уютно — сидеть в тихой сумеречной гостиной среди шелковых цветов, позолоченной листвы портретных рам, фарфоровых мелочей и случайных книжиц, в этом безупречном, округлом, завершенном английском мещанстве, которое Анна презирала, а Изабелла любила всем сердцем. И пока она втолковывала ветреной хохотливой подруге принципы антиномии Канта и основы евклидовой геометрии, та полулежала на кушетке, мяукала: «Oh, really?», закатывала глаза и бессовестно лакомилась жирными птифурами. Изабелла была прелестна.

Но Мариана была лучше: «Она очаровательна и наделена бесценным характером, который уже покорил меня. Помимо прекрасных душевных качеств она обладает прелестной внешностью. Никто на земле так не любил, как я любила Мариану».

Они понимали друг друга с полуслова, а иногда вовсе обходились без слов — и эти особые чувственные моменты Анна скрупулезно записывала в дневник, считая количество и оценивая качество обоюдных любовных ласк: «Прошлой ночью — сразу два “поцелуя”. М[ариана] шептала в продолжение нашего любовного акта. “Ах, — простонала она, — будешь ли ты любить другую?” Она знает, как подстегнуть нашу страсть. И в самый пик наслаждения прошептала мне: “Как приятно”. Все ее “поцелуи” прекрасны. Никто еще не дарил мне таких бесподобных “поцелуев”».

Листер могла бы назвать подругу неземным совершенством, безупречным твореньем богов, если бы не один недостаток — бедность. Мариана Белькомб была всего лишь одной из пяти дочерей скромного йоркского доктора — ни обширных владений, ни банковского счета, ни богатого приданого. Анна, едва сводившая концы с концами, не сумела бы ее содержать. Это она понимала, но делить Мариану ни с кем не желала. Как она рыдала, как умоляла ее не выходить замуж, не убивать их святую любовь, не портить свою жизнь. Как она просила отвергнуть этого мерзкого йоркского сэра, Чарльза Лоутона, предложившего Мариане руку и сердце — руки у него были крепкие, хваткие, мужские, а вот сердца не было — и ума, кажется, тоже. Это Анна объясняла подруге, волнуясь, плача, путаясь в мыслях, словах, цифрах. Но та безучастно смотрела в окно — пейзаж за ним был столь же сер, холоден и безразличен к игривому солнцу, как она к мольбам Анны. «Решение принято, я выйду за него», — был ответ. И дальше пустота — дневник потерял дар речи, строчка повисла на полуфразе. Анна чуть не сошла с ума.