Галантный, остроумный, знаток скабрезных парижских анекдотов, он пришелся Елизавете по сердцу. Она предложила ему остаться в России и поступить к ней на службу. Впрочем, вспомнив все самые изящные галантерейные сентенции, молодой человек увернулся от такого сомнительного предложения, поведав о разговоре в письме министру иностранных дел: «Я уверен, мне следует всегда стоять, повернувшись к Сибири спиной. Лучше я буду нуждаться, но служить Франции, чем получать 100 тысяч ливров, живя в страхе и рабских цепях».
Д’Эон начал скучать по родине и в своих обращениях к министру все смелее намекал на то, что не прочь расстаться с Петербургом. Он выполнил все важные поручения, несколько лет беспорочно служил посредником в переписке между монархами и теперь стремился во Францию. В Европе гремела война, и ему, молодому патриоту, драгунскому офицеру, непременно хотелось попробовать себя в настоящем бою. К тому же Шарль плохо себя чувствовал в русской столице: у него развивались цинга и болезнь глаз, о чем он тоже доложил в министерство. Наконец его услышали. И отпустили.
В августе 1760 года д’Эон покинул российскую столицу таким же подтянутым и безупречно мужественным, каким был четыре года назад, в начале службы при русском дворе. На нем были каска и элегантный мундир капитана королевских драгун. В Париже Людовик XV отблагодарил своего верного рыцаря: назначил пожизненную пенсию в две тысячи лир. Но кавалер, изрядно засидевшийся в северном холодном городе, пылко рвался в бой — он испросил разрешения присоединиться к войскам маршала де Брольи и помчался под Кассель. В славной баталии под Ультропом капитан получил ранение, а весной 1763 года участвовал в торжественном подписании мирного договора, завершившего Семилетнюю кампанию. За проявленную храбрость и дипломатическую хитрость д’Эона наградили орденом Святого Людовика. И отныне, где бы он ни появлялся, бело-золотой крестик на малиновой ленте украшал отворот его кавалерийского мундира. С ним он запечатлен и на гравированных портретах.
Впрочем, известны и другие изображения: шевалье в чепце, дамском платье со смелым декольте, в оборках, кружевах и с орденом Святого Людовика, приколотым к лифу. И это не злые карикатуры завистников. Д’Эон действительно превратился в женщину, но не в Петербурге, как утверждал в мемуарах, а гораздо позже — в Париже в 1777 году. К этой сомнительной травестии его склонили французский король и неприятные обстоятельства.
С 1763 года шевалье жил в Лондоне, исполнял обязанности французского посла и вновь занимался тем, что получалось у него лучше всего, — шпионажем. Он вербовал английских чиновников, выведывал дипломатические и военные тайны, золотой королевской монетой подкупал обедневших аристократов, опьяняя их бдительность изысканным бургундским. Шарль д’Эон самозабвенно и с большим для себя риском трудился на благо Франции и короля.
Все шло отлично, пока в Лондоне не появился граф де Герши, назначенный новым французским послом. За ним стояла мощная политическая партия, возглавляемая мадам Помпадур, влиятельной любовницей Людовика XV, тогда как д’Эон представлял интересы отнюдь не всемогущего маршала де Брольи. В этой тайной подковерной битве, столь непохожей на благородные баталии Семилетней войны, шевалье проиграл. Его обидно понизили в должности, назначили, словно безусого мальчишку, посольским секретарем, бумагомаракой. Де Герши находил любой повод осмеять его «мужское достоинство» и усомниться в военных заслугах. Он выдумывал мерзкие анекдоты, грубо шутил в адрес Шарля во время посольских ужинов. Это было выше сил д’Эона, шевалье отправил Людовику XV развернутую жалобу и получил ответ: немедленно отбыть во Францию.
Это означало позорную отставку, но подчиняться вздорным королевским распоряжениям и преждевременно выходить на пенсию д’Эон не желал. Наотрез отказавшись возвращаться на родину, он остался в Лондоне и поспешил опубликовать часть секретных документов из личного архива, касавшихся суверена и европейских политических дел. При этом д’Эон намекнул, что непременно обнародует другие, более важные бумаги, если Людовик XV и его дипломатический корпус продолжат упорствовать в своем желании избавиться от него. От шевалье отступили, а через несколько лет из Лондона отозвали главного автора интриг и анекдотов, графа де Герши. Д’Эон остался в Англии, получал неплохое жалованье от слегка напуганного шантажом французского короля, хотя на родине был объявлен изменником, а его служба в Лондоне официально считалась ссылкой в наказание за содеянные проступки и непослушание.
В 1774 году Людовик XV умер, и шевалье обратился к новому суверену, Людовику XVI, с покаянным письмом: он сожалел о совершенных ошибках, хотел возвратиться во Францию и искупить грехи. Король, обладавший своеобразным чувством юмора, разрешил ему вернуться, но при условии, что д’Эон превратится в женщину, то есть будет носить одежду, подобающую этому полу. Так монарх одновременно простил, посмеялся и оскорбил своего подданного. Делать, впрочем, было нечего. Приехав в Париж в августе 1777 года, бывший дипломат, драгунский капитан, кавалер военного ордена Святого Людовика снял кавалерийский мундир и распрощался с дипломатическими амбициями. Повинуясь королю-весельчаку, он должен был привыкнуть к своему новому полу и приучить себя к платьям, юбкам, корсетам, высоким жарким уродливым парикам и тесным туфелькам. Он впервые искренне посочувствовал дамам, терпевшим невыносимые муки каждый день их великосветской жизни. Расхожая парижская фраза Il faut souffrir pour être belle, «Красота требует жертв», стала его девизом.
Жертва политических интриг оказалась несчастной жертвой моды и, увы, объектом насмешек. Как только шевалье приехал в Париж, все прознали про особое условие короля и передавали друг другу, словно анекдот, курьезные строчки монаршего рескрипта: «Повелеваем шевалье д’Эону отныне носить одежду его, то есть женского, пола и запрещаем появляться где бы то ни было в одежде, не присвоенной сему роду».
Шарлю не оставалось ничего другого, кроме как подыграть. Он сделался идеальной мадам. К его услугам были лучшие столичные портнихи, галантерейщицы, кружевницы и парикмахеры. Одно или даже несколько платьев ему сшила лично Роза Бертен, портниха королевы Марии Антуанетты. В записных книжках шевалье, относящихся к тому времени, — множество счетов, имен и адресов. Он заказывал одежду и покупал изящные аксессуары, учился красиво ходить в тяжелых платьях с панье, большими неудобными каркасами под юбкой. Шарль ужасно мучился в тесных туфлях: они жали, ступни, не привыкшие к высоким каблукам, то и дело подворачивались, он боялся упасть, ушибиться. Д’Эон даже выписал себе учителя танцев, чтобы тот научил его красиво и непринужденно двигаться. Но даже после утомительных уроков шевалье не смог в совершенстве овладеть сложным искусством элегантных манер и поклонов. Он остался странной карикатурной полудамой, но зато сделался знаменитостью и желанным гостем в лучших домах Европы. Все хотели познакомиться с этим курьезным андрогином, бывшим драгуном, бывшим послом и бывшим мужчиной.
В 1780-е годы он вновь переехал в Лондон, потеряв во время Великой французской революции королевскую пенсию и почти все накопления. Д’Эон распродавал имущество: сначала драгоценности, потом книги, а после — личные вещи и платья. Когда больше ничего не осталось, стал продавать свой миф: ходил по хлебосольным гостям, бесстыже предавался чревоугодию и травил байки из прежней жизни, приправляя их сальными шутками и политическими секретами, давно потерявшими былую ценность. Он умер в 1810 году в Лондоне в полной нищете, но даже после бесславной кончины вызывал интерес высшего света. Кажется, вся Европа застыла в ожидании вердикта врача, производившего вскрытие тела усопшей мадам д’Эон. Сенсации, которую так ждали, не случилось. Хирург сказал как отрезал: «Органы шевалье д’Эона прекрасно сформированы и относятся к мужскому полу».
Шевалье д’Эон в женском наряде
Гравюра XVIII в.
ЦАРИЦА-АМАЗОНКА
Екатерина II, подобно Елизавете Петровне, тоже иногда выезжала на охоту, одетая «с головы до ног в мужское платье». Но чаще ее видели в модном амазонском костюме: куртка с отворотами, жилет и широкая юбка с высоким разрезом, в которой удобнее сидеть верхом. В гардеробе царицы хранилось несколько комплектов мужских костюмов, предназначенных для придворных маскарадов и не только. Иногда Екатерина Алексеевна надевала их, «чтобы доставить себе минутку развлечения и веселья». Так было и 17 декабря 1752 года.
Вечером в ее покои проник любезный друг Лев Нарышкин, известный балагур и ничегонеделец. Расшаркался и томно промяукал: увы, его невестка Анна больна, и хорошо бы великой княгине ее навестить. Екатерина, дружившая с Анной Румянцевой (урожденной Нарышкиной), конечно, не могла отказать, к тому же во дворце она скучала. Но как обмануть бдительность приставленной гувернантки Владиславовой и незаметно улизнуть из дворца? Для таких случаев были припасены мужские платья — камзолы, кафтаны, шляпы, кюлоты. Екатерина вызвала своего куафера, молчаливого и устрашающе преданного калмыка, который, не проронив ни слова, все ей принес. Великая княгиня быстро облачилась, привычным движением подобрала волосы, надела треуголку и выпорхнула из покоев молодцеватым «элегантэном» под ручку с проказником Нарышкиным. Села в карету и была такова. «Вечер прошел в самом сумасшедшем веселье», — записала она после.
