Ольга Коханенко

Хома Брут

Новелла I

Проклятый хутор

Глава I

Кондиция

Звонко бьет семинарский колокол у ворот Братского монастыря. Собирает семинаристов — грамматиков, риторов, философов и богословов с тетрадями под мышкой. Спешат бурсаки, толкаются, бранятся между собою. Стоит на площади шум и гам, хоть уши закрывай.

Залихватский свист перекрывает шум, разливается в толпе гул:

— Ректор! Ректор идет!

Замирают бурсаки. Отряхивают пыльные зипуны, расправляют пояса, чешут немытые головы, трут рукавами чумазые лица.

Осматривая их нестройные, бурлящие ряды, пузатый седой ректор в длинной рясе прячет ухмылку в седой курчавой бороде:

— Тише, тише, обормоты.

Толпа постепенно стихает. Каждый бурсак хотя бы на время старается принять приличный вид. Оглядев их, босых, уставших, а порой и больных, ректор взволнованно и в то же время радостно произносит:

— Поздравляю с окончанием учебного года! Отправляясь на вакансию, прошу вас шкоды не чинить! — Он строго глядит каждому в глаза. — Не воровать и не накликать позор на бурсу.

Бурсаки мотают головами, крестятся, мол: «Что вы, батюшка?» Изображают на лицах полное смирение и покаяние. Но сложно стоять им спокойно, не выдерживая, снова принимаются они за свое: кто-то, скрывшись от глаз, рвет страницы опостылевшего учебника, кто-то радостно раздает подзатыльники и гогочет тихонько, вполголоса.

— Ой, как жрать хочется, — схватившись за тощий живот, прошептал философ Хома Брут, уныло поглядывая на ректора. — Сам-то вон какое пузо отъел! — бурсак сердито покачал головою. — Хочет уморить нас голодом своими молитвами!

— Ага, — угрюмо вторил ему приятель, богослов Халява, рослый и плечистый парубок. На разбойничьем лице Халявы раздражение от речей ректора сменилось злостью, ничего святого явно не приходило бурсаку на ум. Но он стоял упрямо и ровно, слушая и заученно кивая.

— Пошарь по карманам, может, что завалялось у тебя? — взмолился Хома. — Не могу, ей-богу, сейчас помру с голоду.

— На вот, — сердито протянул Халява. — Удалось стащить сушеного окуня.

— И это все? — недоверчиво прищурился курчавый философ.

— Шо? — выйдя из себя, недовольно отмахнулся богослов, намереваясь убрать окуня обратно в шаровары. — Рано еще! Рынок только проснулся!

— Погодь ты! — Хома схватил окуня и, посмотрев на друга благодарно, как голодный пес, которому бросили кость, принялся жадно поедать окуня. — Спасибо! — Он осторожно оглядывался по сторонам, как бы в толпе не выхватили, а то ведь и не узнаешь кто.

— …Бабы эти, только видят меня, рукавами все закрывают, — пожаловался богослов. — Ведьмы, — заключил он и сплюнул.

— …Помолимся же Господу. — Ректор снял клобук и протяжно запел: — Дух премудрости и разума пошли мне, Господи!

Бурсаки тотчас поснимали свои шапки:

— Дух премудрости и разума пошли мне, Господи!

— Да они на всех нас так, — захихикал Хома, сбрасывая кость на землю и облизывая пальцы. Блаженство на лице его снова сменилось тревогой. Он вытянул длинную шею, оглядев площадь:

— Что-то Тиберий запаздывает. Эх! Зря мы послали его на промысел.

— Не зря! — Халява вдруг расплылся в довольной улыбке, которая так необычно смотрелась на его угловатом, грубом лице. — Смотри!

В толпе промелькнул ритор Тиберий Горобец с бегающими глазками и громадной шишкой на лбу. Пригнувшись, тощий ритор ужом заскользил между бурсаками. Очень скоро он вынырнул прямо возле Хомы и Халявы. Под одежой у него что-то шевелилось, зипун странно пучился во все стороны. Выругавшись, Тиберий сдавил подмышку локтем. Раздался поросячий визг, который тотчас поглотился пением толпы.

— Да это порося! — забывшись, в голос загоготал Хома. — Ну и проворен ты, Тиберий!

— …И просвети сердце и ум мой! — самозабвенно басил ректор.

— …И просвети сердце и ум мой! — вторили бурсаки.

— У-у, маленький совсем! — наклонившись, Халява заглянул дергающемуся Тиберию под зипун.

— Поди сам такого достань! — обиженно засопел Тиберий, отбросив руку Халявы.

— …И вся во славу твою научитеся ми!

— И вся во славу твою научитеся ми! — опомнившись, кисло пропел Халява и прошептал: — И вправду уморить нас хочет, святоша. Целыми днями молимся. Всем известно, что от постоянных молитв можно тронуться умом!

— Да неужто? — усмехнулся философ. — Тогда бы уже весь монастырь тронулся!

— А ты думаешь, нет таких?! — богослов сердито сверкнул глазами. — Ничего вы не знаете, мелкота, носитесь со своими учебниками! Известное дело, в нашей же семинарии был такой случай.

— Какой такой случай? — сдавливая порося, недоверчиво пристал ритор.

Богослов надулся как помидор, но все же ответил:

— Сам бывший ректор семинарии тронулся умом. Давно это было, откуда вам, мазунчикам, знать!

— Брешешь! — не поверил Хома. — От молитв?!

— Вот те крест, не брешу! — Халява перекрестился. — А вы, стало быть, не слыхали про ректора Варфоломея?

Хома и Тиберий отрицательно замотали головами. — Шо еще за Варфоломей? — допытывался ритор.

— Всем известно, бывший ректор. — Халява авторитетно сплюнул себе под ноги. — Очень любил молиться! Все искал древние церковные книги, священные писания.

— Что-то я всех ректоров знаю, а о таком ни разу не слыхивал, — хмыкнул философ.

— И шо, нашел он эти самые книги-то?! — от любопытства у Тиберия загорелись глаза.

— Темнота! — хохотнул богослов. — Про Варфоломея просто нигде не пишут, так как семинария его стыдится. Было это лет сто назад, уже никто ничего и не помнит толком. Но знающие поговаривают, что так зашел у него ум за разум, что ушел он в затворники и объявил себя борцом с нечистью, представляете? — Халява грубо заржал.

Хома с Тиберием недоверчиво сощурились. Порося завизжал. Ритор сморщился и засунул веревку с жупана в пасть развопившемуся поросю.

— Было-было, — подтвердил Халява. — Совсем спятив, он утверждал, что сама семинария полна нечисти! И стены ее прокляты! А однажды ночью, говорят, стащил все серебро из семинарии и исчез. Так его и не нашли.

— Да как же он утащил столько серебра? — неуверенно буркнул Хома.

— Этого не знаю, — отмахнулся Халява. — Может, помог кто? А может, и не много его было, того серебра. Только я думаю, он и тронулся-то от излишнего усердия. Какая еще нечисть в семинарии может быть?

— Знамо, кака нечисть! — вступился Тиберий. — Сейчас ее особливо много развелось, всем известно! И тогда наверняка была!

— Ну-ну, — рассмеялся Халява.

— А шо?! — вскинулся Тиберий. — Даже на нашем рынке ведьм полно! Сегодня так и хватали меня! И проклинали! И руки у всех нечистые, и морды поганые! Еле ноги унес!

— Надо было на хвосты им плевать! — с сочувствием посоветовал Хома. — Всем известно: увидишь ведьму — сразу плюй ей на хвостик, она и спужается!

— Ничего! Я и так от них отбился! — ритор надул грудь колесом. — Не так-то просто схватить Тиберия! — Он наклонился, чтобы поцеловать свою добычу в пятачок.

Громко завизжав, порося извернулся — и как выскочит у Тиберия из рук! Плюхнувшись ритору на сапоги, скотина издала истошный вопль и, задрыгав маленькими ножками, рванула в толпу.

— Держи его! — только и успел крикнуть Тиберий.

— Аминь! — пропел ректор и стал крестить воздух во все стороны.

Как по команде Халява и Тиберий бросились за поросем. Рослому Халяве никак было не протиснуться; с трудом пробираясь в толпе, он отстал. Толкаясь, шустрый Тиберий вырвался вперед, но тотчас отхватил такого тумака от какого-то бурсака, что повалился на землю и застонал.

Наблюдая за ними, философ решил действовать хитрее. Упав на четвереньки, он юркнул за скотиной прямо между ног стоящих. Хватаясь за колени и промежности, бурсаки охали, осыпая Хому проклятиями, но он неудержимо двигался вперед.

Глупый порося несся аккурат в сторону ректора. У философа защемило сердце от страха. Еще один прыжок, и удирающая скотина вырвется из толпы. Изловчившись, Хома оттолкнулся руками и, проехавшись на пузе, схватил животину за вертлявый хвостик. По площади разлетелся отчаянный поросячий визг.

— Это что такое? — прервав чтение, ректор нахмурил кустистые брови.

Толпа враз зашумела и с гоготом расступилась, открывая замершего на четвереньках Хому, еле удерживающего за хвост ошалевшего от страха порося. Осрамившись, семинарист скованно потянулся, стараясь удержать скотину за скользкие бока, чтобы унять:

— Молчи ты! Иди сюды!

Порося обиженно заверещал и лягнул Хому в нос.

— Ай! — вскрикнул философ и выпустил его. Порося мгновенно обогнул улюлюкающую толпу, которая все ж не решалась нападать на него перед взором ректора, и, прихрамывая, в полминуты унесся с площади. Не выдержав, бурсаки повалились со смеху. Дисциплина была окончательно нарушена.

— Снова промышляете воровством? — раздался над головою философа сердитый голос ректора, и бурсаки неохотно притихли. Ректор сделал несколько шагов, подойдя к Хоме, лежавшему в пыли с распухшим, как слива, носом. — Хорошо же, отдохни пока, — ректор обвел глазами бурсаков и махнул рукой. — Отправляйтесь все с Богом!