Ольга Крючкова

Дар Афродиты

Пролог

Теплая погода, не характерная для конца марта, преследовала купца третьей гильдии Акинфия Герасимовича Одарченко, начиная от границ Франции, где он приобрел по случаю бургундского и анжуйского вина да отменных устриц из самого Лангедока [Юг Франции.].

С одной стороны, конечно, теплая погода и солнышко радовали: раньше обычного началось таянье снегов, запели птички, душа возжелала любви. С другой стороны — дороги пришли в полную негодность, даже европейские, не говоря уже про российское бездорожье.

Но если по чистоплюйной Европе можно было хоть как-то передвигаться, то на территории Российской империи купцу Одарченко досталось сполна. Мало того, что возки увязали в хлюпающей жиже, так и солнце житья прямо-таки не давало. Оно словно соблазняло купца остановиться и немного отдохнуть, пропустить рюмку, другую водочки с соленым огурчиком да квашеной капусткой…

И Акинфий Одарченко не устоял, сдавшись на милость судьбе и случаю. Подъехав к постоялому двору в Брянской губернии, от которой уж до Калуги было и рукой подать, купец отдал приказ всем отдыхать. Возницы, его помощники, были рады, так как непомерное тепло и дорожная распутица довели их до полного исступления. Возницы мечтали лишь об одном: раздеться, помыться в бане и пропустить водочки, на худой конец — кваску или медовухи.

Купец еще раз осмотрел три возка, проверил товар: ящики с бутылками лежали в ряд, накрытые старой медвежьей шкурой, которая при пересечении французской границы в Понтарлье вызвала всеобщее восхищение местных пограничников.

— Эх, французы, вашу душу, бога мать! Умеют же упаковывать, подлецы, — не без удовольствия заметил купец.

Затем он подошел к третьему возку, где в бочке «ехал» особый сорт редких лангедокских устриц, взращенных природой в водах Средиземного моря. Акинфий открыл бочку и убедился, что лед, которым переложен столь ценный товар, не растаял, и в сохранности позволит дарам Лангедока благополучно добраться до имения графа Астафьева, что недалеко от Калуги.

Купец закутал бочку ватным одеялом, дабы то не позволило непрошенному весеннему теплу подпортить его товар. Он очень рассчитывал привезти вина и устрицы в срок, ведь это позволило бы ему и впредь поставлять графу Астафьеву деликатесы и вина из Франции.

Акинфий снял шапку, вытер ею потный лоб и позволил себе немного помечтать: «Вот не подведу графа, а там его знакомые из Калуги потянутся: мол, Одарченко, привези и нам редкостного кушанья… Так и нанять можно людей и самому по дорогам не болтаться, а делами в конторе заниматься. А там, глядишь, расширить можно дела-то и во вторую гильдию махнуть!»

С такими мыслями купец Одарченко проследовал к распахнутым дверям постоялого двора. Оглянувшись, он еще раз убедился, что возки стоят в тени, и товар весь защищен от солнца должным образом.

Возницы шли за купцом. Тот сел на свободный стол, жестом пригласив своих подчиненных. Появилась немолодая хозяйка в замызганном холщевом переднике.

— Голуба! — обратился к ней купец. — Мы проделали долгий путь: аж через всю Европу! Чем попотчуешь?

Хозяйка передернула плечами:

— Нетто через всю Европу проехались? Небось и басурманов видели?

Купец и возницы дружно рассмеялись.

— Да почитай, что так и есть. Только басурмане — в Турции али еще где. В Европе же народ умный да благородный, все больше католического вероисповедания, ну почти как мы — православные, только крестятся двумя перстами, да бабы ихние без платка в храм ходят.

— Ох, грех-то какой… — хозяйка перекрестилась. — Прямо-таки и без платка.

Акинфий кивнул.

— Корми нас хозяйка, а то солнце больно печет. Да ранним утром в путь выдвигаться нам надобно. А то товар попортится.

— А что везете-то, люди добрые? Коли не секрет? — не унималась любопытная баба.

Неожиданно появился хозяин:

— Прасковья! Хватит лясы точить с торговым людом. Лучше покорми их.

Женщина, наконец, поинтересовалась:

— А что будете кушать?

Акинфий крякнул в предвкушении сытной привычной еды.

— Борща на всех, гречки пареной, огурцов соленых, капустки, хлеба поболе да штоф водочки.

Возницы довольно переглянулись.

— Спасибо, хозяин…

— Чего уж там, — отмахнулся купец. — Вот довезти бы всех энтих устриц в целости да сохранности… Не ровен час стухнут по дороге. Ладно, пошамкаем по-быстрому, отдохнем да снова — в путь.

Хозяйка принесла жбан борща, за ней последовала девка с тарелками и ложками.

— Кушайте, гости дорогие!

— Благодарствуйте, — ответил купец и, перекрестив рот, махнул стопку водки, после чего начал хлебать наваристый борщ. Возницы последовали его примеру.

Ночевал купеческий обоз на постоялом дворе. Акинфий и возницы спали непробудным сном — усталость и водка сделали свое дело. Но весна не дремала даже ночью, слегка растопив лед в бочке с устрицами.

Утром выспавшийся и довольный купец вышел на улицу. Светало, пахло свежестью, талым снегом и тем, что заставляет весной все живое пробуждаться и тянуться друг к другу.

Акинфий подошел к возу с «заграничным деликатесом», решив проверить его сохранность. И какого же было его изумление и негодование, когда он обнаружил, что верхний слой льда подтаял.

— Ах, вашу душу, богову мать! — ругался он. — Не уберегли!

Возницы бросились к своему благодетелю.

— Чаго, хозяин, стряслось-то?

— Ох! Прихватило теплом энтих французских улиток! Протухли небось! Что же делать мне? — сокрушался в сердцах купец.

— Да ты, хозяин, погодь причитать-то… Дай-кось глянуть-то… — Молодой возница открыл бочку и повел носом, стараясь уловить запах. — Ничего с ними не станется, чуть пованивают, делов-то… Не сокрушайся, хозяин. Может быть, повар-то графский не почует запашок?

— Ох, Матерь Божья! Как не почувствует? — удивился купец.

— Да так… Смотри, хозяин. — Возница запустил обе руки в бочку. — Сейчас перемешаем сверху-то, а под низом все в порядке. Чай не унюхает никто…

Купеческий обоз, наконец, достиг Калужской губернии. Через три часа езды по чавкающей лесной дороге, открылись графские поля и усадьба, величественно возвышавшаяся на холме, рядом с ней — домовая церковь.

Акинфий перекрестился.

«Вот и Астафьево-Хлынское… Господи помоги… — взмолился он. — Сделай так, чтобы графский повар и управляющий ничего не заметили и не почуяли. А я уж Господи, в церкву схожу, свечей самых дорогих поставлю, денег пожертвую. Чаго еще-то? — задумался купец. — Ну, словом, Господи сделаю много добрых дел…»

Господь услышал молитву купца, и повар не почувствовал специфического запаха устриц, а управляющий окончательно расплатился с ним за вовремя доставленный товар.

1

Калуга, 1832 год

Дуэль поручика Корнеева с прапорщиком Ярцевым, к счастью, не закончилась смертельным исходом: так, всего лишь, ранение шпагой в правое плечо. Но последствия для поручика, вышедшего из дуэли победителем, а надо сказать, он был отменным фехтовальщиком, оказались весьма печальными.

Корнеева отчислили из лейб-гвардии Семеновского полка, где служил он уже несколько лет, направив за проступок в Семнадцатый гусарский полк, что расквартировался недалеко от Калуги, в небольшом селении Красное Городище. Словом, сущая глухомань, и как вскоре выяснил Корнеев, таковых, как он, в полку было предостаточно.

Успокаивало лишь одно, что все могло быть гораздо хуже, но как говорится: как сложилось, так сложилось — на все воля Господа и военного начальства. Поручик принял перевод в калужскую глушь мужественно, постеснявшись обращаться за помощью к своему всесильному дядюшке, имеющему немалые связи в Санкт-Петербурге.

Через три месяца поручик Константин Корнеев свыкся с провинциальной жизнью. Правда, шампанского было меньше и отнюдь не французского производства, а калужского, и разливалось на заводе некоего местного графа. Оно было недурным и даже приличным, а уж наш герой знал толк в игристом напитке.

Вскоре Константин заметил, что и женщины Калужской губернии милы и привлекательны, правда, дуры дурами, но что поделать — не Москва и не Санкт-Петербург. Впрочем, глупых барышень и в столицах хватало сполна.

Так что поручик Корнеев расправил, как говорится, «грудь колесом» и получал удовольствия от жизни.

* * *

Дисциплина в гусарском полку явно хромала. Полковой командир был откровенно ленив и всячески пренебрегал своими профессиональными обязанностями, проводя время за карточной игрой или в заведении мадам Жужу, Венеры калужского масштаба.

Мадам Жужу, по паспорту Евдокия Жукова, — собственно, оттуда и Жужу, — вот уже пять лет содержала в Калуге небольшое заведение, особо почитаемое всем гусарским полком.

Молодые повесы, томимые скукой и бездельем — в 1832 году никаких боевых действий для полка, слава Богу, не предвиделось, — прожигали свою молодость в объятиях девочек мадам Жужу и исправно оставляли ассигнации за карточным столом.

Однажды Константин Корнеев и его несколько полковых друзей верхом возвращались из заведения. Они неспешно двигались по центральной улице, расточая пламенные взоры на местных барышень. Те же в свою очередь строили гусарам «глазки». По калужской статистике, каждая вторая барышня города на выданье, просто мечтала выйти замуж за красавца гусара.

Итак, гусары, удовлетворенные сполна в заведении Евдокии Жуковой, пребывали в дивном настроении, отчего все им казалось сплошным «шарман».

Мимо проезжала пролетка с откинутым верхом. В ней сидела миловидная барышня, одетая по последней весенней столичной моде: платье из тонкой шерсти дивного терракотового цвета, коричневую накидку, отделанную тесьмой в тон платья, и широкополую шляпку, дабы защитить лицо прелестницы от яркого весеннего солнца, а весна в этом году, надо сказать, выдалась ранней и не в меру теплой.

Поручик Корнеев взглянул на барышню и… обомлел: до чего же хороша!

Пролетка проследовала далее, а гусары не преминули задеть сотоварища:

— Что, поручик, хороша девица?

— Да, просто прелестна. И в столице такую красавицу не сыщешь! — восторженно воскликнул Корнеев.

Гусары дружно рассмеялись.

— Поручик, вы, право уж, отвыкли от столичной жизни, коли в любой смазливой барышне видите красавицу!

— Но позвольте заметить, сударь, — высказался один из гусаров, — сия девушка — явно из приличной семьи, возможно даже, дворянка. И, увы, вряд ли окажет услуги, которые мы привыкли получать у мадам Жужу.

Корнеев промолчал, так как был вполне согласен со своим однополчанином: на такой девушке можно только жениться, но…

* * *

С того самого дня, как поручик Корнеев увидел «барышню из приличной семьи в широкополой шляпке», он потерял покой. Ему было неловко сознаваться друзьям, что незнакомка поразила его воображение — непременно засмеют и обвинят в излишнем романтизме. Как говорил один из гусаров: мон шер, это же — сплошная «байровщина» [Имеется в виду английский поэт Байрон. В данном случае «байровщина» подразумевает излишнюю сентиментальность.]!

Постепенно поручик Корнеев поскучнел и всю середину апреля провел в тоске и ожидании грядущего чуда. И как ни странно, оно свершилось…

В один из погожих апрельских дней, когда солнце палило, как в июле, поручик Корнеев, решив скоротать свободное время, а надо сказать, при отсутствии должной дисциплины такового было слишком много, совершал конный променаж по Калуге.

Его привлекла внимание барышня — уж больно она напомнила ту незнакомку, — которая была поглощена платьем, выставленным на витрине модного магазина. Над изысканным туалетом красовалась табличка: последний фасон из Парижа…

«Да уж, — подумал поручик, — и откуда здесь могут быть наряды из Франции? Наверняка пошиты в местной портняжной мастерской…»

Неожиданно его размышления по поводу несоответствия таблички и наряда были прерваны. К барышне подошла то ли горничная, тот ли компаньонка, и до Корнеева донеслось имя предмета его мечтаний: Наталья Дмитриевна…

Гусар был просто уверен: перед ним девушка, сразившая его своей красотой, теперь ему известно и ее имя. Но что это даст? Поручик не знал…

Наталья Дмитриевна вошла в модный магазин. Корнеев спешился с лошади и, направившись к торговке цветами, купил огромный букет роз, выращенных, видимо, в это время года в оранжерее. Торговка удивилась:

— Сударь, вы на свадьбу собираетесь?

Корнеев растерялся: правда, а на что он рассчитывает? Он и сам не знал, решив действовать с Натальей Дмитриевной по-военному, как при взятии крепости. Чай, не выдержит напора и уступит… А может, и нет… В общем, как Бог даст.

Поручик ожидал предмет своих воздыханий недолго, вскоре Наталья Дмитриевна вышла из дверей магазина, ее компаньонка несла шляпную коробку. Корнеев понял: вот он, тот момент, когда надо действовать!

Он бросился к Наталье Дмитриевне и, встав на колени, театральным жестом протянул ей цветы, в душе ужасаясь свершаемому поступку, готовясь к тому, что «дама его сердца» возмутится или того хуже — начнет звать городничего на помощь. Правда, здешний городничий вяло реагировал на выходки гусаров, уж слишком они утомили почтенного служителя порядка.

Наталья Дмитриевна округлила глаза и откровенно растерялась, не зная, как реагировать на столь дерзкую выходку, причем на глазах калужан. Публика, завидевшая сию сцену, замерла, желая увидеть последующую развязку. И она не преминула последовать.

— Сударыня! — начал Корнеев тоном, словно в дурной пьесе. — Наталья Дмитриевна, молю, не гоните меня! Я не знал, как познакомиться с вами, ведь все, чтобы я ни сделал, показалось бы со стороны неприличным. Поэтому-то я и решился на неслыханную дерзость. Примите от меня эти цветы… Конечно, они не столь красивы, как вы… Но, увы, это все, что я могу подарить вам на данный момент…

Публика зашушукалась, женщины и юные барышни умилились: о мон шер, как он хорош и романтичен…

Корнеев, стоя на коленях, пребывал в ужасе: «Вот сейчас она закричит, начнет ругаться, оскорбится, и поделом мне, дураку…»

Но реакция Натальи Дмитриевны была весьма неординарной: она звонко рассмеялась. Публика, наблюдавшая за сценой, расслабилась, понимая, что девушка принимает ухаживания гусара.

— Сударь, вы, право же, поразили меня! — воскликнула красавица. — Это так неожиданно… Глаша, — обратилась она к компаньонке, которая застыла в ужасе от происходящего, — возьми цветы у господина… А как ваше имя? Да и поднимитесь с колен, в конце концов, уже вся Калуга на нас смотрит.

Гусар поднялся, опешившая Глаша приняла у него цветы.

— Я — Константин Владимирович Корнеев, служу в Семнадцатом гусарском полку, что расквартирован в Красном Городище.

— О! В том самом, где служат одни дуэлянты! — воскликнула восхищенная барышня.

Корнеев замялся.

— Собственно говоря, да… — протянул он.

Реакция Натальи Дмитриевны вновь была самой неожиданной:

— Ах, как это романтично, сударь. Вы непременно расскажете мне, из-за чего стрелялись!

— Я дрался на шпагах…

— Ах, неужели! Как французский дворянин из-за прекрасной дамы? — восхищению барышни не было конца.

— Почти…

— Ах, сударь, вы так скромны! Кстати, откуда вы знаете мое имя? Вы следите за мной?

Поручик опять растерялся, не зная, что и ответить, решив, что самое простое в данной ситуации говорить правду.

— Да, сударыня, каюсь, я следил за вами…

— Ах, как это напоминает мне романы Понсона Дю Терраль! Вы читали их?

— Да, «Прекрасную ювелиршу». — Правда, поручик здесь немного схитрил, ведь он так и не дочитал сей роман, который показался слишком уж наивным.

— Это мой любимый роман, — призналась Наталья Дмитриевна. — Но прощайте, я должна ехать домой в Погремцовку, иначе папенька будет сердиться. Он и так скрепя сердце отпускает меня в город с Глашей.

— Но, сударыня, насколько мне известно, в наших краях нет разбойников…

— Вы правы, Константин Владимирович, зато полно военных…

Девушка направилась к пролетке, поручик помог ей подняться, затем и Глаше, которая буквально утопала в цветах.

Немного отъехав, Глаша, придя в себя и набравшись смелости, высказалась:

— Наталья Дмитриевна! Какой позор! А если бы кто из ваших знакомых увидел?! Что бы сказал барин?

— Успокойся, Глаша. Из знакомых меня уж точно никто не видел. Папенька ничего не узнает. Про цветы скажем, что букет очень понравился и я его купила… И только-то! А по поводу позора… Разве это позор, если молодой, красивый гусар признается в своих чувствах?! А он красив, этот поручик Корнеев: высокий, статный, глаза так и пылают огнем страсти! Ах, Глаша…

Наталья Дмитриевна думала о поручике всю дорогу, покуда пролетка не въехала в ворота поместья. Некое, неизвестное доселе чувство переполняло девушку.

2

Супруги Погремцовы, Дмитрий Федорович и Мария Ивановна, почти двадцать лет прожили вместе, редко покидая пределы своего калужского имения. Имение Погремцовка было не очень большим, но и немаленьким, насчитывая двести пятьдесят крестьянских душ. Доходов, получаемых от продажи зерна, топленого масла, пеньки и льна вполне хватало супругам на достойное существование, содержание и образование дочери, Натальи Дмитриевны, которая, почитай, уже была на выданье, ей минул девятнадцатый год.

Все чаще в последнее время Дмитрий Федорович задумывался о достойном женихе для Натальи, но, увы, не видел подходящей кандидатуры. Соседи помещики, некоторые из которых были уже вдовцами с детьми, пребывали в более скромном состоянии, нежели супруги Погремцовы, многие даже не могли обеспечить своих сыновей, отчего отправляли их служить в армию в весьма невысоких чинах.

От такой перспективы Дмитрию Федоровичу становилось тошно до крайности, ведь Погремцов и его супруга были еще не стары, им едва исполнилось по сорок лет, хотелось пожить роскошной жизнью в Санкт-Петербурге или Москве, иметь приличный экипаж для выезда.

Наталья Дмитриевна уродилась на славу: складная, невысокого роста, имела приятное открытое лицо со здоровым деревенским румянцем, а не косметическим, как у городских барышень; темные волосы, обычно укладываемые на прямой пробор, струились блестящими аккуратными локонами с обеих сторон ее дивной головки.

Что и говорить, сия барышня, ко всем ее внешним прелестям, была еще и начитанна, с избытком увлекаясь французскими романами, правда, в пользе которых папенька ее весьма сомневался. Оттого и стала Наталья Дмитриевна к девятнадцати годам излишне сентиментальной и пылкой, постоянно переживая в душе любовные приключения героинь новомодных романов и веря в любовь с первого взгляда.

Дмитрию Федоровичу не хотелось выдавать дочь за кого ни попадя. И он ждал появления выгодной кандидатуры жениха, нисколько не сомневаясь, что его Наташенька сможет произвести благоприятное впечатление на кого угодно.

И вот терпения и надежды Дмитрия Федоровича были вознаграждены сполна. В конце апреля получил он письмо от старинного друга Павла Юрьевича Астафьева, с которым служил в артиллерии во время кампании 1812 года. Более того, Дмитрий Федорович и Павел Юрьевич принимали участие в Бородинском сражении. Давно это было…

В те годы Погремцову едва исполнилось двадцать лет, он только окончил Артиллерийский корпус. Полковник Астафьев был старше почти на двадцать лет и командовал тем самым полком, где и служил молодой артиллерист.

При Бородинской битве французы прорвали редут, смяли русскую пехоту, устремившись на ненавистную артиллерию. Полковник Астафьев получил тяжелое ранение и выжил лишь благодаря смелости молодого поручика Погремцова. Вынося с поля битвы своего командира, артиллерист был контужен разорвавшимся рядом снарядом, отчего и попал вместе с графом Астафьевым в лазарет. Денщик Пантелемон, верно служивший поручику и не покидавший своего барина даже на поле боя, и принес их обоих в лазарет.