— Колетт де Лебон, говорите, — встрепенулся доктор. — Ах да! Припоминаю, скверный случай. Вы говорите о племяннице мадам Бароже, верно?

— Именно. — Эдриан сделал первые пометки. — В чем, по-вашему, заключается скверность случившегося?

— Умерла юная красивая девушка, — мгновенно ответил Климент де Пероль.

— И все?

— А что, разве этого недостаточно? — удивился доктор, но в его словах и выражении лица интендант уловил скорее нахальство, нежели искренность.

«Вот наглец», — подумал он.

— Вы практикующий доктор, профессор медицины. У вас много опыта. Обычно, когда специалист такого уровня говорит «скверный случай», он подразумевает что-то большее, чем просто смерть. Значит, что-то привлекло особое внимание.

— Ничего такого, кроме жалости, я не имел в виду. Ей было всего восемнадцать, могла бы еще жить да жить.

— Вы были лично знакомы с Колетт? Насколько хорошо вы ее знали до того, как она умерла?

— Я видел ее всего лишь раз, когда посещал мадам Бароже.

Эдриан сделал необходимые записи.

— Не заметили ли вы в поведении или внешности Колетт чего-нибудь, что привлекло бы ваше внимание как медика? Скажем, болезненная бледность, желтизна глазных яблок, синева носогубного треугольника?

— Нет. Она показалась мне довольно здоровой молодой особой. — Доктор выпятил губы. — Знаете, Колетт будто была лишена изъянов. Красивая ровная кожа, блестящие волосы. Ее смерть — полная неожиданность для всего Вуарона. Настоящая трагедия. Наверное, поэтому я и назвал этот случай скверным.

«Ага, а еще так долго вспоминал о нем…» Эдриан записал на листе ответ собеседника.

— Опишите ваши действия в день смерти мадемуазель Лебон.

— А разве в деле об этом нет сведений? — доктор вновь фальшиво удивился. Разговор явно забавлял его.

Интендант едва улыбнулся, давая понять, что не собирается отвечать.

— Меня вызвали в особняк, когда мадемуазель Колетт уже умерла, — нехотя начал Климент де Пероль. — Горничная обнаружила ее в саду. Она посчитала, что госпожа упала в обморок, и сообщила мадам Бароже. Та послала за мной в город.

— А на самом деле мадемуазель Колетт уже была мертва?

— Да. Я так скажу, она была мертва уже как два-три часа к моменту, когда я увидел ее тело.

— Когда вы проводили вскрытие?

— Вечером того же дня.

— Какова причина смерти?

Глаза доктора нервно забегали, что не утаилось от интенданта жандармерии. Но собеседник тут же взял себя в руки.

— Сердечный приступ, — заявил Климент де Пероль, в его голосе как будто сквозила досада. — Месье, буду откровенен, я не совсем понимаю, по какой причине должен отвечать на эти вопросы еще раз. Меня уже допрашивали. — Он кивнул в сторону папки с делом. — К чему одни и те же вопросы? Вы же должны были ознакомиться с материалами дела прежде, чем прийти сюда и отнимать драгоценное время у меня и моих пациентов. Или я уже совсем не понимаю, как работает современная жандармерия.

— Кто проводил вскрытие тела мадемуазель Лебон? — Эдриан сделал вид, что пропустил возмущение доктора мимо ушей, однако необходимые пометки сделал в полном объеме.

Климент де Пероль с досадой вздохнул.

— Я.

— Вы исследовали внутренние органы?

— Разумеется. Я же должен был установить причину смерти.

— Как вы бальзамировали тело? — мягко спросил интендант, наблюдая за реакцией доктора. Тот сидел невозмутимо. Даже слишком невозмутимо, будто каменное изваяние. «Расслабленные люди так не сидят. Кажется, его сковало страхом».

Доктор картинно закатил глаза.

— Обработал раствором, а внутренние органы поместил в специальные сосуды с жидкостью.

— Замечательно. — Положив перо, Эдриан откинулся на спинку стула. Собеседник выглядел чрезмерно раздраженным.

«Переигрываешь, — подумал интендант. — Интересно, как же ты отреагируешь на следующий вопрос?»

— Тогда потрудитесь объяснить, почему в сосудах была смесь из муки, зерен и крови вместо органов?

Доктор нахмурился.

«А теперь явно не дотягиваешь даже до шута в балагане. Ты даже не удивился», — пронеслось в голове у Эдриана.

— Я правильно услышал? — Климент де Пероль скривился, видимо вспомнив о «верной реакции». — Мука, зерна…

— Да, все правильно. Мука, зерна и кровь. Вес был подобран идеально. Я все сопоставил по вашим данным в протоколе. Печень, сердце… Сосуды с ними весили ровно столько, сколько полагалось. Тот, кто насыпал туда смесь, не ошибся ни на одну унцию.

— Я не знаю, как такое могло произойти, — с легкостью отмахнулся Климент де Пероль.

«Опять наигранно».

— Дело в том, что так искусно совершить подлог мог только тот, кто знал данные. Вдобавок сосуды были опечатаны. Никто не мог совершить этого по дороге. Значит, изначально в сосуд положили смесь…

Эдриан подался вперед, изучающе глядя на доктора. Тот не мог спокойно сидеть на месте. Ерзал, водил нижней челюстью из стороны в сторону, стучал пальцами по столешнице, глядел в окно… Ему явно не хотелось продолжать разговор. Но интендант настойчиво буравил его взглядом, чувствуя, что скоро получит ответы.

— Вы в чем-то меня обвиняете? — наконец выдал Климент де Пероль, с обидой посмотрев на интенданта.

«О! Ты решил перейти в нападение».

— Нет. — Эдриан пожал плечами так, будто говорил, что совершенно не понимает, как доктору пришла в голову такая мысль. — Я только хочу понять, как так вышло, что вы поместили органы в сосуды, но… следствие подтверждает, что этого не было… Кто-то врет, и я склонен думать, что вряд ли столичный университет в лице лучших умов королевства ошибается.

Интендант ухмыльнулся, пристально вглядываясь в бледное лицо собеседника. Он наблюдал, как мечется взгляд доктора, как дрожат его руки, а подбородок дергается.

— Я проводил вскрытие не один. Мне помогал месье Люсьен де Варанте, консультант госпиталя.

— Почему о нем нет ни слова в протоколе?

— Боюсь, моя вина. Я не стал вписывать мальчика в документ, потому… Потому что… — Он тяжко вздохнул. — Месье Варанте — молодой специалист. Недавно окончил академию. Ему нужно набираться опыта, и я допустил его вопреки предписанию министерства о невозможности допуска мужчин младше двадцати пяти к вскрытию женщин. Ну, знаете, у нас нечасто случаются смерти, требующие изучения тела. Поэтому я решил предложить ему использовать эту возможность для практики. Хотя… это было опрометчиво с моей стороны.

— Да, нарушение предписания министерства может лишить вас лицензии, — прищурился интендант.

— Ой, я вас умоляю, — всплеснул руками доктор. — Это такая мелочь! Максимум, что меня ждет за такой проступок, — грозное письмо из министерства. Тут дело в другом: Люсьен был влюблен в Колетт. Я не знаю, сколь взаимно было это чувство…

— Хотите сказать, что от несчастной любви месье Варанте присвоил органы возлюбленной?

«Совсем рехнулся? Ты допустил юношу к вскрытию его возлюбленной, чтобы он набрался опыта? Либо ты очень туп, либо врешь первое, что приходит в голову», — подумал интендант.

— Ничего не хочу говорить по этому поводу, — покачал головой Климент де Пероль. — Я оставил Люсьена зашивать тело и помещать органы в сосуды, так как у меня был срочный вызов в шато Вуарон. К губернатору.

— Хорошо. — Эдриан черкнул пару строк в бумагах. — Знаете, в этом свете ваше нарушение становится вовсе не пустяком.

— У меня нет более ответственных помощников, кроме Люсьена. К тому же я уверен, что он не совершал… кражу, и говорю это лишь с целью быть искренним с вами. Надеюсь, что впредь вы будете больше верить мне и моим словам.

Интендант ничего не ответил, а лишь загадочно улыбнулся. «Земля разверзнется и поглотит все королевство прежде, чем я начну верить такому скользкому червяку, как ты», — пронеслось у него в голове.

— Где я могу пообщаться с месье Люсьеном де Варанте?

— Он в отъезде. В родной деревне. Авинь. Это на западе от Сент-Пьера, — не моргнув глазом, выпалил доктор.

Интендант одарил его оценивающим взглядом. «Валишь вину на своего помощника, которого сейчас и в городе-то нет? Ну-ну, мне даже интересно, что ты мне расскажешь, когда он опровергнет твои слова. Будешь утверждать, что Люсьен врет?»

* * *

Стефани крепко спала, свернувшись калачиком на больничной койке. Ее сон был так сладок, что она совершенно не замечала неудобств, из-за которых в иной раз не смогла бы сомкнуть глаз. Ни скрип кровати, ни бугристый матрац не могли прервать ночных грез.

Девушке снился лес. Могучие сосны с раскидистыми ветвями возвышались над нею, как высеченные из камня обелиски всех Первых Святых. В нос ударял терпкий запах хвои, сырости и чего-то жареного. Царил полумрак. Лунное свечение едва пробивалось сквозь пышные кроны, указывая на узкую тропку меж широкими стволами. В земле утопали темно-серые валуны, поверхность которых слабо виднелась через лесную подстилку.

Неся в руках корзинку с чем-то съестным, Стефани ловко перепрыгивала с камня на камень. В детстве ей нравилось заниматься подобным на пляже возле шато. Вот и сейчас, в этом мимолетном сне, она вновь стала ребенком. Маленькой, задорной девочкой без предубеждений и кучи вопросов о том, как жить эту жизнь.