— Ага. Она в банк ходила, там и встретились.

— И ты ей рассказал… — покраснела Даша.

— Нет. Это она мне рассказала, что у нее день неудачный: телефон дома забыла, Дашка заболела… Кстати, твоя мама никогда не ставит смайлики. Особенно с сердечками.

«Если я провалюсь, — подумала Даша, — окажусь прямо на диване. Тогда будет не больно».

— Я сначала хотел написать: «Даша, не надо», — рассказывал Игорь, — но ехал мимо и решил, что лучше зайти поговорить. Так что это за дрянь такая?

Даша рассказала все — то, что вспомнила, то, что случилось в последнее время. Игорь только хмыкал. Сценарист возился в клетке и ворчал.

Потом они пробрались в каморку — Игорю пришлось в три погибели согнуться — и выволокли оттуда машинку и бумагу.

«Все поступят правильно», — прочитала Даша первую строчку. Там еще много было напечатано, она хотела прочитать, но Игорь ее остановил:

— Не нужно.

Изорвал лист и смял обрывки в комок.

Сценарист опять взвыл, но было поздно, варвары изорвали все, что могли.

— Жаль, печки у вас нет, — сказал Игорь, — это сжечь бы.

— Зря порвали, — сказала Даша, — пачкой их выбросить было бы легче.

— Ничего, в мусорный мешок затолкаем.

Машинка выглядела довольно прочной, но Игорь принес разводной ключ, и с ней тоже справились.

— Что с ним делать будем? — кивнул Игорь на клетку.

Даша с ужасом покосилась на разводной ключ. До этой секунды она не сомневалась, что ненавидит Сценариста, но стоило представить, что Игорь сейчас размозжит тварюге голову ключом… Игорь, должно быть, угадал, о чем она думает, но понял не так, потому что предупредил:

— Имей в виду — я его убивать не стану. Хочешь — действуй сама.

— Еще чего! — взвилась Даша. — Я как раз за то, чтоб не убивать… Только он… он же опасный.

Опасным Сценарист уже не выглядел. После того как сломали машинку, он выглядел жалко. Выть перестал, даже пальцами не шевелил.

Так и будешь в клетке держать чертяку?

Даша представила, как она заботливо ставит Сценаристу мисочку с тертой морковкой или наливает свежую воду в поилку, и развеселилась.

— Клетку придется чистить, — сказала она, — не хочу. Чучело вот набить можно.

На чучело Сценарист не среагировал. Ему, похоже, было все равно.

— Ученым надо сдать, — осенило Дашу, — пусть изучают.

Игорь покачал головой:

— Вот уж не советую.

— Почему? Это ведь новый вид…

— Ты говорила, он ваши дни программировал?

— Не программировал, сценарии писал.

— Большая разница… Подумай, какие ученые его станут изучать и какие сценарии он еще напишет. Ты ж кино смотришь…

— Я не люблю кино, — созналась Даша.

Они еще немного поспорили, потом сволокли клетку вниз, собрали изорванные листы и поехали прочь из города. Добравшись до места, где весной жарили шашлыки, сожгли в мангале обрывки сценариев. Горело плохо, с черным дымом и чадом, — огонь словно не хотел это есть.

Когда пламя поглотило последний лоскуток бумаги, они открыли клетку и вытряхнули пленника на траву. Сценарист завертел башкой, словно не веря нежданной свободе.

— Ползи отсюда, — приказал Игорь.

— Может, ему еще пинка дать? — кровожадно предложила Даша.

— Ну, пинай, если очень хочется.

Пинать не хотелось, уполз так. Маленький, взмокший, раздавленный, он уходил прочь по густой траве, к деревьям, в глубь лесов. Сейчас он не выглядел ни зловещим, ни опасным. Просто скучным.

Трава перестала шевелиться, и они вернулись к машине.

— Во сколько твоя мама заканчивает работу? — спросил Игорь. — В шесть? Успеем до ее прихода…

Он сказал «успеем», не «успеешь». Даша хотела переспросить: «Ты ее дождешься?», но она понимала, что лучше промолчать. Лучше ничего не знать заранее, ничего не предвидеть. Все предписанное только что сгорело, начало будет с чистого листа. Игорь был прав, когда порвал страницу не читая.

И она была права, когда вынула из кармана последний листок, не разорванный, а заботливо сложенный вчетверо.

— Я не удержалась, — призналась она.

Игорь ничего не сказал, только нахмурился.

— Это пока я за ключом ходил?

— Угу… но ты не думай, я…

— Не нужно ничего рассказывать, — перебил он, и Даша рассказывать не стала. Просто сунула листок в огонь. Пусть все идет само, без сценариев.

Игорь, наверное, думал, что она опять пытается их с мамой помирить, но он ошибался. Хотя в остальном угадал верно: стоило ему выйти с чердака, как Даша выхватила из пачки чистый листок, заправила его в машинку — получилось не сразу — и напечатала:

«Они купили собаку».

…Собаку они так и не купили, потому что Игорь притащил щенка из приюта, но это случилось только через год.

Карташов

На четвертом уроке русичка превратилась в морскую свинку.

Мы писали сочинение, а она ходила по классу: шаг вперед — два назад. В руках все время вертела очки, время от времени останавливалась и пялилась на кого-нибудь. Иногда принималась покусывать дужку очков — если ей казалось, что мы списываем.

Мы и списывали — что греха таить?

И вот когда учительница нависла над второй партой, прямо над Карташовым — его соседка напряглась, стараясь прикрыть книжку с раскрытым предисловием, — и уже приготовилась произнести приговор…

Секунды две, а то и меньше, в воздухе висело платье, колготки подламывались, складываясь в гармошку. Одежда беспомощно взмахнула рукавами и рухнула на туфли.

Спустя мгновение складки пестрой ткани зашевелились и из-под них высунулась мордочка грызуна. Бело-рыжая свинка повела носом, съежилась было, но потом шустро рванула по проходу между партами, в сторону шкафа.

Спрятаться ей не удалось. Сбоку заорали, тот, кто сидел ближе к шкафу, затопал. Свинка метнулась в сторону, забегала по классу. И тут мы как с цепи сорвались и принялись ее гонять.

Ничего дурного мы бы ей не сделали, но орали и шумели так, что испугалась бы и зверушка похрабрее. Мы толкались, хватали руками воздух — свинка ускользала, потому что на ловца обязательно наваливался кто-нибудь, радостно вопящий: «Давай, держи ее!» Стасик ухитрился налететь коленом на какой-то твердый угол и ругался в голос, Динка и Полина требовали, чтобы он прекратил. Максим с Владиком сняли пиджаки и возили ими по полу, пытаясь захватить свинку в кольцо. Кто-то просто завывал в голос от удовольствия.

Как удалось свинке не получить разрыв сердца — не знаю. На ее счастье, беглянка ткнулась в ноги Димке Карташову, а он сгреб ее в охапку, выбежал из класса и помчался в сторону лестницы.

Мы дернули было за ним, но в дверях получилась свалка, да и нестись толпой по коридору не захотелось. Запал уже был не тот. Веселье разом исчезло, будто выключатель повернули. Мы даже замолчали и разошлись по местам.

Куча одежды так и валялась в проходе — только что мы по ней бегали, а теперь старательно обходили, словно боялись заразиться. Платье скомкалось, одна из туфель спряталась под ним, а вторая валялась рядом на боку, словно корабль, выброшенный штормом на берег. В горловине сиротливо виднелась лямка лифчика — это было немного смешно, немного противно и немного страшно.

В класс вошел директор.

Карташов держался на полшага сзади, свинки при нем уже не было, куда ее дели — не знаю. Директор оглядел нас так, словно собирался спросить: ну и кто это сделал? Мы прятали глаза, хотя с чего бы?..

— Дежурный, — произнес наконец директор, — собери одежду.

Он никогда не повышал голоса, мы к этому привыкли, но сейчас от этой вежливости было не по себе. А может, и не от нее.

— Ну же! — поторопил директор.

Дежурила в этот день я, но мне казалось, что проще дотронуться до раскаленной плиты, чем до этого платья… Все же я вышла вперед и стала собирать вещи, стараясь прикасаться к ним только кончиками пальцев. Класс смотрел на меня молча, потом Карташов подхватил туфли и очки. Многострадальная дужка, которую Людмила Юрьевна все время грызла, оказалась отломанной. То ли срок ее пришел, то ли мы наступили, когда гонялись за превращенной учительницей.

Мы шли за директором — до конца коридора, два пролета лестницы, а дальше прямо, до самого кабинета. Внутрь нам удалось только заглянуть — ни свинки, ни Людмилы Юрьевны я не заметила. Директор кивнул и не произнес больше ни слова. Дверь захлопнулась. Мы остались с Карташовым.

— Ну, идем, — сказал Димка.

Времени до конца урока оставалось всего ничего, поэтому возвращаться мы не стали, а отправились в столовую. Со звонком туда сбежался весь класс. Оцепенение прошло, начали теребить: что да как. Рассказывать было нечего, нас ведь сразу выставили.

Я мрачно смотрела на стакан с компотом. Только что мне хотелось сладкого, я даже купила пирожок с вареньем, но взять его не могла — рука еще помнила, как тащила тряпки и как старалась удержать через скользкий ацетатный шелк белье, чтоб не пришлось заново собирать исподнее с пола. В какую-то минуту меня затошнило, я выскочила из-за стола и побежала к уборной, предоставив Карташову отбиваться от одноклассников в одиночку.

Ему, наверное, было что им сказать. В конце концов, он приходился директору сыном.

С последних уроков нас отпустили, поэтому домой я заявилась часа на два раньше обычного. Родители были каждый за своим компьютером — они оба работают дома. Переговариваются по локальному чату, потому что сидят в наушниках: мама слушает джаз, а папа — металл. Когда я за уроками включаю музыку, родители принимаются ворчать, что она меня отвлекает.

— Что так рано? — Папа слегка сдвинул один наушник, не отрываясь от монитора.

— Отпустили, — буркнула я.

— Заболела? — без особой тревоги спросила мама.

— Ага. Чумой.

— Так почему школу-то прогуливаешь? — Мама продолжала яростно печатать.

Я пожала плечами:

— Просто Людмила Юрьевна превратилась в свинку.

— В морскую? — уточнил папа. — Или просто в свинью?

— В морскую. Рыжую. С розовым носом.

— Хм… ну, я бы ее во что погаже превратил…

— Виктор! — строго сказала мама.

— Ну правда ведь… если превращать учителей, то сразу в гадюку.

— Учеников перекусает…

— Так им и надо.

Я отправилась на кухню в надежде, что тошнота не вернется и можно будет поесть.

— Разогрей суп! — крикнула мама. — И принеси мне бутерброд.

— И мне! — попросил папа. — И колы.

Суп я греть не стала, тоже сделала себе бутерброд и распотрошила упаковку печенья.

— Так что случилось-то? — спросил папа, когда я поставила перед ним тарелку и стакан. — За что тебя выгнали?

— Заболела Людмила Юрьевна, — мама уже успела заглянуть в рассылку для родителей, — завтра им ко второму уроку.

— Понятно, — вздохнул папа, — со свинкой было бы интереснее.

Знали бы они!

Я отправилась к себе, открыла учебники и принялась честно в них тупить. Выучить хоть что-нибудь было невозможно даже под угрозой расстрела.

Просидев так минут двадцать, я не выдержала и открыла ноутбук. Наши вовсю общались в группе, но толку от их разговоров не было. Все дружно спорили, кто первый заорал, кто первый побежал и какого черта вообще было свинку гонять. Карташов не появлялся.

На сайте школы о директоре было сказано немного. Вернее, почти ничего — только имя и ученая степень. Появился он в сентябре — прежняя директриса ушла на пенсию. Учителя и родители боялись, что «новая метла» все вверх дном перевернет, но в школе мало что изменилось: разве что доски купили современные. Кто-то из учителей ушел, кто-то незнакомый работать стал, но так всегда бывает. Русичку нашу вот не тронули, хотя она, по слухам, боялась вылететь.

Но он ведь даже не удивился!

Мне стало жарко, я ушла в ванную и включила холодную воду. Вернулась, легла на кровать и врубила музыку.

Пусть меня ругают! Все равно не до учения.

У родителей, похоже, был дедлайн — одновременно, — поэтому они меня не трогали. Я так и заснула под «Мельницу», не раздеваясь, поверх покрывала. Во сне видела зимние улицы под скучным серым небом, опаздывала в школу и никак не могла вспомнить литовское стихотворение. Никакие свинки мне не мерещились.

Конец ознакомительного фрагмента