— Слушай, Свет, пошли сегодня после практики в поселок на рынок, — попросила ее Оля во время утреннего умывания. — Не могу, как творога хочу деревенского, и еще сметану. Сходишь со мной?

— Угу, схожу… — Свете после кошмара хотелось плакать. В горле стоял комок. В своих снах, где она видела себя ребенком, она очень сильно чувствовала жуткое ощущение отчаяния и безысходности. Мертвящей, безнадежной безысходности, когда хочется какого-то утешения, но рядом только страшная тетка, а безжалостный огонь готов сжечь тебя заживо. Но почему ей снится все это? Откуда эти сны взялись? И это страшное, адское чувство безнадежия… Хорошо, что она не кричала сегодня.

Они втроем, Света, Оля и Генка чистили зубы у длинного умывальника, представлявшего собой длинную трубу с врезанными в нее кранами. Вода утекала по желобу на землю.

Прополоскав рот, Оля, еще раз взглянув на грустную подругу, не выдержала:

— Свет, а ты чего такая?

— Какая? — Света подняла на нее глаза.

— Такая! Как будто тебя приговорили к смертной казни.

Генка с интересом посмотрел на Свету, улыбнулся Оле. Света же с новой силой ощутила ком в горле и просто молча покачала головой, мол, все нормально… Сказать о том, что ей приснился страшный сон она не могла. Почему-то эти сны наполняли ее душу не только безнадежием и безысходностью, но еще и стыдом. В этих снах она была какой-то полураздетой, грязной, оборванной, в каких-то заскорузлых трусах, а то и вообще без них, и саму себя она ощущала как что-то грязное, плохое, достойное всякого презрения и побоев…

После умывания они отправились на завтрак в столовую, располагающуюся неподалеку от общежития. Столовая была просторная, большая и вместе со студентами здесь обедали и строители, строящие в местном поселке коттеджи.

На завтрак была пшенная молочная каша, с таящим в ней большим куском сливочного масла. Такой вкусной каши Света нигде еще не ела. Но на этот раз есть ей не очень хотелось, и она уныло ковыряла ложкой так любимую ею здесь кашу и горько вздыхала.

В столовой было шумно. Одни студенты, позавтракав и отодвинув с шумом табуретки, уходили, другие, еще голодные, приходили. Все ели за длинными столами. А у окон, не за таким длинным столом, как у студентов, ела бригада строителей. Мужики здесь были разных возрастов, от совсем молоденьких до старых. Света обычно с опаской смотрела на них, помня родительские слова о том, что ей когда-то придется руководить бригадой мужиков. Нет, никогда она не сможет руководить такими, как эти работяги. К ним подойти-то страшно, не то, чтобы что-то сказать, а тем более руководить ими. Но сегодня Света даже не глядела в сторону рабочих, чувствуя себя практически уничтоженной приснившимся кошмаром. Снова ей снился тот старый деревянный дом с тряпьем на полу, закопченная печка, полумрак, мутные стекла на окнах, и та самая страшная тетка с щербатым ртом, спутанными длинными волосами, орущая хриплым, переходящим на визг истеричным голосом… Света чувствовала себя перед этой жуткой бабой беззащитной, маленькой, грязной, забитой… Ненависть в глазах тетки убивала ее морально, но, кажется, эта баба хотела убить ее и по-настоящему, потому что в руках ее было что-то жесткое, чем она хотела ударить Свету. И вот тетка замахивается, вот она целится в голову… А-а-а! Света вздрогнула и с отвращением отодвинула так любимую ею пшенную молочную кашу.

— Да, Светка! Что такое? Ты болеешь что ли? — снова, не вынося унылого вида подруги, спросила Оля. — Не ешь ничего! А нам сейчас в лесу до обеда бегать за Петром Валерьевичем! Может, тебе в медпункт сходить?

Участие Оли показалось Свете чем-то оглушающим. Она в смятении взглянула на подругу, и, отодвинув с шумом табуретку, поскорее поспешила вон из столовой. Оля с Генкой переглянулись.

— Ничего не понимаю… — пробормотала Оля.

— Да ладно! Просто человек не с той ноги встал. И потом, она же девушка, а у девушек бывает такое, когда настроение меняется с минуты на минуту. Это все гормоны!

— Знаток нашелся! Гормоны вообще-то у всех, но никто не швыряется при этом тарелками. Она даже не поела ничего! Пошли к ней. Я у нее сейчас все узнаю. Пусть только попробует не поделиться со мной!

Света стояла в это время у домика преподавателей. Все места за длинным деревянным столом были заняты, и потому она встала у дерева в ожидании остальных студентов и преподавателя Петра Валерьевича.

Дуб, о который она опиралась спиной, казалось давал ей свои природные силы, и она чувствовала, что немного успокоилась. Однако, как только к ней подошли Генка с Олей, она, снова увидев в глазах подруги участие и сочувствие, снова испытала смятение. Лучше бы Оля сделала вид, что ничего не замечает. Неужели она не понимает, что, глядя на нее с жалостью, она усугубляет ее душевную тяжесть?

— Ну, давай признавайся, что с тобой случилось? — с разлету налетела на нее с вопросами Оля. — Если заболела, то так и скажи! Тебя освободят от практики! Нельзя в лес идти больной! Так, лоб вроде нормальный — температуры нет, — приложила она бесцеремонно ладонь к Светиному лбу.

Беспокойство подруги воспринималось Светой, как что-то болезненное и неуместное. Ну что она из-за ерунды всполошилась? Дома ее никто не трогал никогда, когда ей снились страшные сны, никто не выяснял причин ее подавленности. Все вели себя, как обычно, и она постепенно сама успокаивалась. Сейчас она тоже бы потихонечку успокоилась, но волнение в больших глазах подруги снова и снова заставляло ее чувствовать свой страх. Однако Света поняла, что Оля так и будет беспокоиться, если она не скажет ей причину своего подавленного состояния.

— Мне приснился страшный сон, — как можно обыденней сказала она, надеясь, что такой ответ удовлетворит подругу. Страшные сны ведь снятся многим…

— И все? Только страшный сон? — удивилась Оля и посмотрела на рядом стоящего длинного Генку. Тот только хмыкнул скептически, будто говоря: «Я же говорил тебе, что она просто не с той ноги встала!»

Ничего себе «и все»! Света с удивлением посмотрела на друзей. А ведь для них и для всех остальных ее сны не имеют никакого значения! То отчаяние, безысходность и стыд, какие она испытывала во снах, были известны только ей одной.

— Ты не понимаешь, — всхлипнув, произнесла Света. — Это очень страшный сон.

— Расскажи.

Как? Вот так взять и просто рассказать? Света влажными глазами посмотрела на Олю, на Генку, на студентов, окруживших длинный стол… Расскажи! Оля не понимает, какие тяжелые чувства вызывают эти сны, какие мрачные образы они воскрешают! Разрушительные, уничтожающие, мрачные, болезненные сны… И это все ворошить? Все это выносить наружу? Ни за что!

— Петр Валерьевич вышел! — с облегчением произнесла Света, увидев долговязую худую фигуру пожилого учителя, вышедшего из преподавательского домика.

Оля с сожалением посмотрела на Свету, и у той неприятно сжалось сердце. И зачем подруга теребит ее? Зачем растравливает ей сердце? Думает, что она такая добрая и внимательная, а на самом деле только мучает ее…

Вслед за преподавателем появилась толстая лаборантка с огромными папками для гербария и начала раздавать эти папки студентам. Петр Валерьевич, между тем, отправил нескольких ребят и девушек переодеваться — они были шортах и шлепанцах, а в лес можно было ходить только в длинных штанах и закрытой обуви. Это были меры предосторожности от нечаянного нападения гадюк.

Скоро большая группа студентов во главе с преподавателем отправилась в лес. Света, Оля и Генка шли в первых рядах, чтобы слышать и видеть все, что говорит Петр Валерьевич. Они еле поспевали за длинноногим пожилым преподавателем, который бодрыми, огромными шагами перемещался по лесу. Ему примерно было лет шестьдесят, но шагал он очень резво. При этом он не уставал и не задыхался. Студенты же за ним неслись чуть ли не бегом, но все равно отставали. Света боялась пропустить хоть одно его слово и потому неслась за ним, не отвлекаясь ни на что. Увидев новый вид, Петр Валерьевич останавливался, срывал один экземпляр, показывал его студентам и сообщал сначала русское, потом латинское название растения.

— Мятлик Луговой! Poa pratensis!

— Горец птичий! Polygonum aviculare!

— Тысячелистник обыкновенный! Achilleae millefolii!

— Сныть обыкновенная! Aegopodium podagraria!

Света едва успевала сорвать нужную траву, заложить ее между листами газеты, записать ее русское название, потом латинское, и снова бежать за преподавателем, рвущего в этот момент очередную траву.

— Генк! Что он сказал? — постоянно спрашивала она более расторопного парня. — Че там он сказал? Achilleae mil…

— Achilleae millefolii! — бодро отвечал парень и гнался дальше за Петром Валерьевичем.

Маленькая ростом Оля совсем обессилила догонять долговязого учителя, и, в конце концов, вообще махнула рукой.

— Вы высокие, ноги у вас длинные, особенно у Генки, вот и бегайте за ним! Потом я у вас спишу все травы! Вы только и на мою долю нарвите экземпляров!

Света покорно кивнула головой, но траву для подруги не собирала, так как знала, что это сделает Генка.

А некоторые студенты умудрились при такой гонке еще и грибов по пути нарвать! Света просто диву давалась, как они все успевают.