Мы оказались в огромном зале, с невероятной высоты потолками. Наверное, сюда вошел бы какой-нибудь средненький небоскреб, потому что как я ни пыталась, так и не смогла рассмотреть потолок. Он уходил высоко-высоко во тьму, и вместе с ним туда стремились стеллажи.

Миллионы. Миллиарды. Проходы между ними расходились лучами от зала в центре. На каждой полке сотни тонких книг. В каждой — история души. Любовь, ненависть, страдания и счастье. Вся наша жизнь, которой мы так дорожим, умещается в тонкую книжечку и теряется среди миллиардов таких же.

— Это место напрасно назвали архивом. Это кладбище историй.

— На кладбище покоятся мертвые. А эти жизни еще не закончились.

Я старалась не думать, что где-то там есть и моя книга.

— Ладно, и как мне найти нужную? Не вижу указателей или лестниц.

Вместо ответа Дэваль потянулся к ближайшему шкафу, вытащил откуда-то из потайного ящичка стопку листов, ручку и протянул мне.

— Напиши все, что знаешь об отце. Имя, дату рождения, место рождения, место жизни, любые факты из биографии. Чем подробнее напишешь, тем быстрее найдешь.

Отойдя в сторону, чтобы не подглядывал, я с трудом — от волнения и недосыпа голова почти не соображала — написала все, что знала об отце. И поняла, что на самом деле не так уж много. Это заняло куда больше времени, чем я ожидала.

Можно ли назвать фактом его любовь к маме, я ведь ее почти не помню?

А ко мне? Может, папа лишь выполнял долг, давая мне столько любви, сколько полагалось давать дочурке-сиротке?

— Эй, ты чего застряла? — раздался голос Дэваля. — Провозишься до утра — попадемся.

— Ты не хочешь чем-нибудь заняться и не отвлекать меня? — огрызнулась я. — Можешь, например, почитать дело своей подружки. Вдруг там написано, как правильно за ней ухаживать?

— Что прочитать? Какой подружки? Даркблум, ты головой там в Аиде не билась?

— Я о Шарлотте. Она, кстати, придет к нам в гости. Самаэль предложил мне устроить вечеринку с друзьями.

— А я здесь при чем? Не обольщайся, то, что я с тобой говорю, не значит, что мы друзья. Просто когда у тебя рот занят беседой, ты им не доводишь меня до белого каления. И прошу оценить, как я сейчас мужественно сдержался и не пошутил про занятый рот.

— Попрошу Харона привезти тебе шоколадную медаль. Вообще была мысль, что ты решил быть поприятнее, потому что я дружу с Шарлоттой.

— Да при чем здесь какая-то Шарлотта?! — наконец рыкнул Дэваль, и я даже забыла, зачем вообще сюда явилась.

— Вы ведь встречаетесь.

— Нет, мы не встречаемся. Кто тебе это сказал?

— Шарлотта.

— Поздравляю. Твоя подружка — врунья. Под стать тебе. Понятия не имею даже, как она выглядит. Ты все? Написала? Дай сюда.

Пока я стояла открыв рот и пыталась осмыслить, что все рассказы Шарлотты об ее отношениях с Дэвалем — ложь, он забрал у меня листок, сложил из него самолетик и запустил куда-то в темноту.

— Сейчас он найдет нужное дело, и оно свалится прямо сверху. Обычно на это требуется пара минут.

Зачем Шарлотта соврала?!

— И осторожнее шарахайся по темным углам. Неизвестно, что там живет.

Если они не встречаются, то почему Самаэль предложил позвать друзей? Я думала, хочет под благовидным предлогом взглянуть на девушку брата.

— Ау-у-у! — Дэваль помахал у меня перед носом. — Ты уснула?

— Нет… хотя близка… Что?

— Я спрашиваю, не хочешь глянуть в свое дело? Может, будешь не такой стервой?

— Не буду, не переживай. А что насчет тебя? Есть здесь книжечка с прегрешениями Дэваля Грейва? Дай угадаю, под нее выделили отдельную комнату, потому что в эту не влезла?

— Иных здесь нет. За нашими жизнями никто не следит. Ну… по крайней мере официально.

Неподалеку, в одном из коридоров, что-то грохнулось.

— Иди, — кивнул Дэваль, — твое.

Я бы ни за что не призналась, что предпочла бы, чтобы он пошел со мной. Поэтому облизнула пересохшие губы и неуверенно двинулась в полумраке мимо полок с книгами.

— А если я заблужусь?

— Таков план, — фыркнула сволочь. — Оставлю тебя здесь и представлю все так, словно ты сама сбежала. Будешь блуждать здесь вечно. Умереть-то второй раз ты не можешь.

На средний палец, продемонстрированный ему, Дэваль только отмахнулся и, зевнув, прислонился к ближайшему стеллажу, всем видом показывая, что ему уже надоело тут со мной торчать. И снова из вредности я не стала просить пойти со мной, а решительно двинулась во тьму.

К счастью, я успела увидеть валяющуюся на полу тонкую книжку раньше, чем забыла, как вернуться обратно. Наклоняясь, чтобы поднять папино дело, я чувствовала, как кружится голова от волнения. Постояв несколько секунд, выравнивая дыхание, я поняла, что боюсь ошибиться. Найти там то, что мне не понравится и не позволит оправдать папу. Оказаться перед выбором: воспоминания о любящем отце или жестокая реальность.

Это походило на медленную пытку, и я открыла книгу.

— Эй! Это не папино дело!

— А? — отозвался Дэваль. — В каком смысле?

— Это дело Харриета.

— Того придурка, которому Сэм велел за тобой таскаться?

— Он не придурок. И да, его.

Я огляделась, но больше вокруг ничего не валялось.

— Ты точно писала об отце?

Раздались шаги — Дэваль решил убедиться, что я в своем уме и не забыла буквы. Он с недоумением полистал книгу и пожал плечами.

— Да, точно. Напиши еще раз.

Он протянул мне второй листок, и я, уже чувствуя неладное, снова написала об отце все, что знала. На этот раз Дэваль не запускал в темноту бумажный самолетик — лист вспыхнул в его руке, за секунду превратившись в пепел.

— Хм…

— Что? Что такое?

— Дела твоего отца нет в архиве.

— То есть как нет? Ты же сказал, здесь есть дела всех душ! Кроме тех, что отправили в Элизиум. Папу не отправили в Элизиум. Почему дела нет?!

— Ну-у-у… может, его кто-то взял. Из архива нельзя выносить дела, но… некоторые высшие иные имеют право.

— Зачем кому-то дело моего отца?

— Затем, что ты у всех в печенках уже сидишь со своими сопливыми воспоминаниями. Уси-пуси, ах какой папуся. Вот кто-то и решил выяснить, что там за папуся.

— И много тех, кто может вынести дело?

— Прилично. Судьи, магистры, старшие стражи, старшие проводники, некоторые студенты…

— Ладно, я поняла. Черт!

Почувствовав, что готова разреветься, я села на пол у стеллажа и опустила голову. В то, что кто-то взял дело, чтобы просто почитать вечерком, верилось слабо. Стоило подумать, что Самаэль не дурак и мой интерес к архиву не оставит незамеченным. Не сомневаюсь, что он забрал дело папы, чтобы я не смогла в него залезть. И вряд ли вернет в обозримом будущем.

А отец в Аиде! Ему плохо! Я должна ему помочь!

— Ох твою ж… А твой придурок не так уж прост.

Я подняла голову. Дэваль с интересом читал дело Харриета.

— Что там?

Парень не ответил и, поднявшись, я заглянула за его плечо. С портрета, чем-то напоминающего акварель, смотрел действительно Харриет — те же рыжие волосы, легкая улыбка, веснушки.

— А почему здесь написано, что его зовут Чарльз Черри?

— А это и есть неожиданный поворот. Чарльз Черри погиб вовсе не на «Титанике», как он утверждает. Он действительно там был, но пережил крушение и через год неудачно поучаствовал в пьяной драке.

— Ну и что? Не хочется ему рассказывать, что стал жертвой тупой поножовщины. Что такого? Красивая легенда. «Титаник» — это круто.

— А вот и не угадала. Когда корабль пошел ко дну и начался настоящий хаос, в давке за шлюпку твой приятель не дал сесть в нее какой-то девушке. И запрыгнул сам. Девушка утонула, и ее имя было — Харриет. Ей не было девятнадцати, это стало ее последним воплощением.

Я поежилась. Вспомнила Харриета, ставшего уже привычным обитателем Мортрума. Паренька, что пытался со мной дружить, боялся Самаэля, угощал коктейлями в баре.

— Почему его не отправили в Аид? Меня грозятся отправить за меньшее.

— Только грозятся, — хмыкнул Дэваль. — Здесь написано, что был суд. И Чарльза Черри приговорили к пожизненной работе здесь, в Мортруме. Его заставили взять имя Харриет, в память о душе, которая не получила свой шанс на Элизиум. Но мотивировки никакой нет. Почему его не отправили в Аид, не написано.

— Это жутко. Но не похоже на уникальный случай. Тысячи людей творят то, из-за чего погибают другие. Почему именно Хар… кхм… Чарльзу позволили остаться?

— Судьи не раскрывают ход процесса или свои мысли по этому поводу. Странно, что он вообще попал на суд. Обычно душу в момент перехода проводник оценивает кастодиометром и провожает туда, куда следует. Суд — это для… ну не знаю… тех, кого сложно оценить даже магическим прибором. Политики, ради своих государств принимающие жестокие решения. Целители… или как они называются у вас? Доктора, выбирающие, кого спасти, а кому помочь не получится. Я не нашел ничего, что может указать на то, что Чарльз Черри — уникальная неоднозначная личность.

— Бедная Харриет. Погибнуть в катастрофе по чужой вине, смотреть, как тот, кто лишил тебя шанса на спасение, получает право жить дальше и знать, что ты, скорее всего, погибнешь.

— Знаешь, я бы на твоем месте предъявил Самаэлю претензии. Он не мог приставить к тебе кого-то менее мерзотного?