Марина Крамер, Ольга Пряникова

Ретроградный Меркурий

Глава 1

Говорят, именно в это время — в начале мая — в Северном Ледовитом океане вскрываются льды, высвобождая огромные массы холодного воздуха. Именно в эти дни цветет черемуха и, по приметам, холодает. Воздух из Арктики приходит всегда. Но Катя не всегда чувствовала его так остро. Она сама казалась себе Снежной Королевой, в сердце которой застряли льдинки, и некому их растопить. Жизнь словно остановилась на этой холодной злой ноте, ни о чем больше не думалось, как только — о них.

Ночами вместе с холодным воздухом приходили ужасные сны — в них Катя видела то, что увидела у Сони дома, точнее, что осталось за кадром, но легко было додумать. Она и додумывала.

Пойти с этим всем было не к кому, один только Антон оставался преданным слушателем. Он по-прежнему подрабатывал съемкой обучающих фильмов для своих психологов, у которых учился, но диалоги с ним отсутствовали, скорее, это были диалоги с камерой.

Катя, как все эти годы, садилась на высокий стул посреди большой холодной студии и говорила все, что в голову взбредет.

— Знаешь, я заметила, что совершенно перестала смотреть комедии.

— Не отвлекайся. Скажи, как тебя зовут.

— Я серьезно, совсем.

— Ты и раньше их не смотрела.

— Да, я вообще не люблю кино. Особенно теперь.

— Расскажи, что произошло. Только сначала скажи, как тебя зовут, и смотри в камеру, хорошо?

— Ты знаешь, как меня зовут! — Катя разозлилась, спрыгнула с высокого табурета и пошла к выходу, на ходу надевая куртку.

— Старуха, ты не меняешься.

— Старухи уже не меняются, Антон.

— Ну что, что ты завелась-то? Я привык, что на позитиве ты не приходишь, но сегодня что-то особенное.

— Не получается, извини. Дай зажигалку. Отвыкла я, понимаешь? Как такое можно говорить на камеру?

— Я не психоаналитик, — он пожал плечами, — это же обучающий фильм для студентов. Ты же не в первый раз. У нас все по одной схеме, иначе это не возьмут. Я снимаю то, за что мне платят, это методика, они по ней учатся, станут психологами.

— Я в курсе.

— Пойдем просто выпьем тогда. Без камеры. Или еще попробуем? Ты же мне так хорошо все рассказала по телефону, а тут вдруг сорвалась.

— Мне раньше это помогало, Антош. А теперь перестало. Видимо, я все-таки меняюсь.

— Ну что ты загоняешься, сказала бы, что мужик твой тебе изменил. Рассказала бы, что чувствуешь, туда-сюда. Подружка увела мужика, тысячи баб ежедневно переживают что-то подобное, чем ты лучше?

— Я сейчас дам тебе по морде.

— За что, интересно?

— Ты все упрощаешь. Это даже не измена, это… Они просто за моей спиной. Все это время. Я ей плакалась, все рассказывала, она гладила меня по голове, утешала, а потом выходила и шла к нему. Или он стоял внизу у подъезда и ждал, когда я выйду, чтобы к ней подняться.

— Очень красиво смотрится, — Антон задумчиво выпустил колечки дыма в потолок, — снять бы такое. Но это чисто игровой фильм.

Катя поморщилась.

— А что в таких случаях советуют делать психологи?

— Не загоняться они советуют. Жить полной жизнью, в бассейн записаться, мужика нового завести.

— Как красиво ты куришь. И как отвратительно разговариваешь…

— Это не я, это ж психологи, — он противно засмеялся, широко раскрывая рот, — я тебе совсем другое бы посоветовал.

— Интересно, что же?

— Ты девка горячая. Не успокоишься, пока не отомстишь. Найми там кого-нибудь, пусть кости ему переломают.

— Ага. И сразу полегчает.

— Зря ты смеешься, полегчает.

— Я лучше найду настоящего психоаналитика. А кости переломаю тебе.

— Найди. Только психоаналитики — штука опасная, ты это учти.

— Чем же?

— Ну, как… Ты ему о себе — все. Он тебе о себе — ничего. Он у тебя — один-единственный, а ты у него — восьмая с утра. Он для тебя — облегчение, разгрузка, а ты для него — работа, рутина, объект наблюдения. Он домой приходит и жене со смехом рассказывает, как ты сегодня…

— Все, прекрати. Проводи меня до машины, а то фонарь во дворе не горит.

— Темного двора боишься, ты-то? Боишься кого-нибудь замочить в терапевтических целях? — Антон опять заржал.

— Я тебе позвоню. Может быть.

— Дай сигаретку напоследок, а то я допоздна тут без курева. — Антон обчистил ее на полпачки и, видимо, чувствуя себя виноватым, добавил: — А психотерапевта я тебе найду, я ж для института делаю программы, спрошу ребят… порекомендуют… Но ты, слышишь, сбрось пар, не оставляй этого так. Ты же женщина кавказская, должно полегчать.

— Я позвоню тебе.

«Кавказская? Что он может знать? Это просто предположение?»

Светофоры выкатывали ей навстречу зеленые горошины, но раздражение не унималось.

Дома она сразу же бросилась к тому единственному собеседнику, который уже много лет помогал ей разобраться со своими мыслями.

...

«Дорогой дневник! Надеюсь, у тебя все хорошо, потому что ты никого не любишь. Кроме, разумеется, меня. У тебя на душе спокойно, а душа у тебя точно есть, и эта душа — моя. Я часто задумываюсь о том, какую огромную часть себя человек отдает, фиксируя свои мысли на бумаге, невольно создавая новые образы, другую реальность. Даже устная речь иногда создает что-то, существующее физически отдельно от нас. Да, произнесенное слово имеет энергию.

Какая чушь. Как ужасно разговаривает Антон. Может, я, правда — кавказская женщина? Что же, проверим».

На следующий день она уже заняла свой первый наблюдательный пост — напротив Сониного подъезда. У Митиного дома сидеть было бесполезно — там ведь жена, не приведет же он туда любовницу.

Да и сколько времени уже потрачено на его окна! Все лавочки, бордюры и кусты в его дворе были Кате родными. И вот — она снова у подъезда, снова караулит его.

Сколько прошло времени? Четыре года? Да, уже почти четыре… А воз и ныне там, только поменялся подъезд.

Как раз с подъездом-то она и ошиблась — за трое суток почти непрерывного дежурства никто из них не появился.

Значит, уехали снимать. Значит, она рядом с ним.

Катя бесконечно прокручивала в голове болезненные сцены, представляя их вместе за завтраком, на работе, на прогулке… Как они держатся за руки.

Это была почему-то приятная боль. Ей казалось, что они должны быть страшно счастливы, особенно Соня. Каждый день быть с ним рядом, заботиться о нем, разговаривать с ним, знать, что вечером ляжете в одну постель — это ли не счастье?

Соня как раз так не считала. Точнее, это счастье ее изрядно измотало. Разговоры постоянно перерастали в ссоры на производственной почве, а до постели надо было еще дойти. Физически дойти. Если Митя в постели почему-то вдруг оказывался трезв, то моментально засыпал от усталости и нервного напряжения.

Соня тоже валилась с ног уже к обеду, поэтому они никогда даже не говорили о личных отношениях. Трудно было вообще сказать, почему они считались любовниками.

Знали, конечно, все — съемочная группа жила в другой гостинице, где был и Сонин номер. Но все знали, где ее искать, если она понадобится.

Разумеется, это никого не удивляло, съемочный процесс требовал вдохновения.

С этим вдохновением как раз обстояло труднее всего.

Соня и работала вдохновением — остальные специальности она пока освоила не так хорошо.

Еще работая над сценарием, Митя не позволял главному герою ни одной реплики без оглядки на Соню. Постоянно возникали вопросы о смысле каждого поступка, о смысле этой истории в целом. И Соня, не смущаясь даже редким присутствием живого автора сценария, объясняла им обоим — кто такой главный герой, «для чего он у нас именно такой», что будет дальше и чем сердце успокоится.

Иногда она просила время на раздумье. Но уже через несколько часов Митя звонил ей из дома и полузадушенным голосом, боясь разбудить Машу, спрашивал тревожно: «Ну?» И Соня выдавала очередную концепцию, новый поворот, лихо закрученную сюжетную линию. Митя тихо стонал от восторга, тут же требовал: «Напиши!» Автору сценария это почему-то не доверялось. Соня писала.

Разумеется, это был ее первый сценарий, но со своей задачей она справлялась отлично, поэтому список задач постоянно рос и ширился.

Никто в съемочной группе не догадывался, что это ее первый фильм, что раньше она даже не интересовалась кино, да и не мечтала, если говорить совсем уж откровенно.

Спортсмену обычно не до реализации своих творческих способностей, поэтому для нее самой стало открытием это «киноразвлечение», как она любила говорить.

Неожиданно для нее самой стало интересно, Митя многому ее учил, показывал все то, что можно сделать в кино руками и головой. Но вот то, что делается, как говорится, святым духом, было ему недоступно.

Оба они молчали об этом, пока Митя держался на ногах. И только в беспамятстве, в тщетных попытках поставить этого алкаша на ноги, вытаскивая его за шиворот из алкогольной лужи, Соня орала, как базарная баба: «Своолааачь! Бездарь несчастный! Феллини недоделанный!»

Митя поначалу агрессивно сопротивлялся, но слово «бездарь» сразу успокаивало, он безвольно повисал на ее шее, шлепался на пол, как неуклюжий кот, и принимался рыдать.