Ольга Пустошинская
Чёртово племя. Часть вторая
Экзамены
В город пришёл знойный август, сухой, с горячими ветрами, поднимающими с земли клубы пыли. Минька зажмурился, заслонил ладонью глаза и тихо ругнулся: «Чёртова песочница!» — и тут же прикусил язык. Во-первых, рядом в пролётке сидел батюшка, а во-вторых, в такой день поминать чёрта не полагалось.
Экипаж остановился у подъезда пятиэтажного дома, самого высокого в городе, и у Миньки зачастило сердце. Не раз и не два бывал он здесь, стоял у кованой ограды, глазел на парадный вход с садом и цветниками, обходил громадное здание в виде буквы «н» и замирал, наблюдая, как упражняются на плацу кадеты.
— Пятнадцать копеек, святой отец, — обернулся возница, получил монету и спрятал в карман.
Воробей спрыгнул с пролётки, одёрнул рубашку, перетянутую в поясе тонким ремешком. Следом сошёл отец Василий, подобрав полы рясы.
К подъезду ежеминутно подкатывали изящные экипажи с мальчишками — будущими кадетами и их важными отцами в мундирах с рядами блестящих пуговиц. Начинались обязательные вступительные экзамены.
О, как долго Минька ждал этого дня! Два года назад, едва успев приехать из Ефремовки, он стал упрашивать батюшку сходить в кадетский корпус. Их в городе было два. Первый назывался Неплюевским, по фамилии тогдашнего губернатора, а второй — просто Вторым. Именно туда отправились отец Василий с Минькой. Воробья тогда и на порог не пустили, он томился на крыльце.
Батюшка вернулся через полчаса.
— Записал? — бросился к нему Минька.
— Терпение, терпение, отроче Михаил. С девяти лет принимают в кадеты. Придётся подождать. Пойдёшь в приходскую школу, будешь старательно учиться… Репетитора тебе найду, чтобы к экзаменам подготовил.
Минька едва не разревелся от досады: он-то мечтал в скором времени надеть форму, фехтовать, ходить строем и отдавать честь.
Какой он глупый был, сейчас и не верится. Чуть не поругался с Егоркой, когда тот сказал, что Миньку в кадеты не возьмут. Стоял сентябрь, удивительно тёплый. Они гуляли по набережной, купили две порции мороженого у торговца с тележкой и уселись в беседке неподалёку.
У Водяных ворот с узкоглазыми ангелами расположились крикливые бабы с квасом, у киоска с фруктовым лимонадом собралась небольшая очередь. Тележку мороженщика окружили кадеты, выворачивали карманы, считали деньги. Минька не сводил глаз с из белых полотняных рубах и чёрных погон с цифрой «2» и буквой «О». Из-за них кадет называли двугривенными.
Егорка проследил за Минькиным восторженно-завистливым взглядом.
— Лучше не смотри, — посоветовал он и с причмокиванием облизал костяную ложечку, — в кадетский корпус только офицерских сынков берут, дворян. Мы им не чета… со свиным рылом да в калашный ряд.
— Как ты сказал? — поперхнулся мороженым Минька.
— Это не я, это тятька так говорит. Меня в корпус не взяли, велели в казачье училище идти.
— Тебя не взяли, а меня возьмут, — упрямо возразил Минька.
Он не поверил Егору: напутал, небось, приятель! Однако отец Василий подтвердил, что в корпус действительно принимают парнишек из семей военных, чтобы «сохранить династию». Воробей не знал, что такое династия, понял только — династии у него нет, сохранять нечего. И зашмыгал носом:
— Выходит, меня не примут?
— Разговаривал я с Александром Константиновичем, директором… Детей военных священников принимают. Я ведь, Миша, раньше благочинным был, служил при полку. Солдат воевал с ружьём, я — с крестом. Прямо в окопе, бывало, службу ведёшь или в сарае каком. Наскоро освятишь его — вот тебе и церковь.
Минька вытаращил глаза, он и помыслить не мог, что батюшка побывал на войне.
— А потом здоровье подвело, назначили меня в приютский храм к отрокам и отроковицам. Подрастёшь — директору прошение подам. Его рассмотрят и пришлют письмо, дескать, приходи на экзамен, отроче Михаил.
«Целых два года терпеть…» — взгрустнул Воробей.
Он думал, нипочём не дождаться ему этого дня, и сейчас, стоя у подъезда, Минька всё ещё не верил, что войдёт в широкие дубовые двери вслед за важными офицерами. Ему стало страшно.
— Батюшка, благослови!
Тот благословил, сложив пальцы так, как рисуют на иконах.
— Благословите, святой отец! — пропищал за спиной чей-то голосок.
Минька обернулся и увидел парнишку в курточке с вышитыми золотыми якорями.
Батюшка и его перекрестил:
— Господь благословляет!
Минька вслед за отцом Василием поднялся по каменным ступеням парадного крыльца. Взрослых дальше приёмной не пускали. Дядька сверял фамилии по списку, делал знак мальчишкам, чтобы проходили дальше, а их родителям почтительно предлагал подождать окончания экзамена на мягких диванах.
Воробей очутился в длинном и светлом коридоре, поделённом аркой на две неравные части, прижался спиной к подоконнику и стал разглядывать на стенах картины сражений и портреты полководцев — Кутузова с полосатой лентой через плечо, Суворова с белыми лёгкими волосами. Настоящих кадет, двугривенных, Минька не видел: они ещё не вернулись с каникул. В зале толпились притихшие ребята, светлолицые и смуглые, одетые пёстро и разнообразно.
Из застеклённых до половины дверей вышел лысоватый военный, прямой как струна, с бородкой и усами.
— Господа! — сказал он, заложив руки за спину, и Воробей присел от страха. Это он господин?
— Господа, прошу вас разделиться на пары и занять места в кабинете.
Мальчишка в курточке с якорями, который подходил к батюшке за благословением, протянул Миньке руку, и тот поспешно сжал её. Они вошли в класс, уселись за парту с чёрной толстой крышкой.
У грифельной доски за длинным столом сидели экзаменаторы, и среди них — седовласый протоиерей с орденами и наперстным золотым крестом, усыпанным драгоценными, страсть какими блестящими камнями.
— Чью фамилию назовут, тот встанет и подойдёт к преподавателю, — объявил лысоватый и поднёс к глазам список: — Алексеев, Баринов.
Из-за парты поднялись названные мальчики. Один попал к батюшке, другой подошёл к преподавателю в мундире статского советника, взял книгу и стал бубнить французские слова.
Не успел Минька разглядеть гипсовые бюсты на высоком застеклённом шкафу с пособиями, как называли его фамилию — Вознесенский. Он вздрогнул, так чуждо она прозвучала, а ведь за два года привык к ней и считал родной. Обмирая, Воробей приблизился к столу по натёртому, скользкому паркету.
— Как твоё имя, отрок? — спросил протоиерей.
— Михаил.
— Василий Вознесенский тебе не родственник?
— О-отец, — ответил запинаясь Минька и умолчал, что он батюшке приёмный сын: вдруг скажут, что неродные дети не считаются?
— Псалмы знаешь? Читай «Живый в помощи».
— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится… — зачастил Минька. Вспомнил, как ругала его мать: «Божье слово не комкай», продолжил медленнее: — Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище моё, Бог мой, и уповаю на Него…
Священник спросил о первородном грехе и чаше страданий Христа, Минька это знал и ответил с лёгкостью.
Батюшка кивнул с улыбкой:
— Хороший отрок. Сразу видно, что отец — настоятель храма, воспитал сына богобоязненного, послушного.
— Я ещё в церковном хоре пою, — осмелел Воробей. — Могу спеть «Благословлю Господа на всякое время».
— После, после я тебя послушаю.
Минька так обрадовался, будто услышал, что уже принят в корпус, и, воодушевлённый, перешёл к преподавателю французского.
Тот посмотрел оценивающе и прищурив глаза:
— Parlez-vous français? [Говорите ли вы по-французски?]
Блеск орденов на мундире ослепил Миньку, он сглотнул слюну и пролепетал:
— Oui, monsieur, [Да, месье]
— Прочтите это.
Воробей бойко прочёл отрывок из учебника про мальчика Пьера и его друзей.
— Проспрягайте глагол être, [être — быть] — велел учитель, и Минька с удовольствием проспрягал.
Подумать только: он, крестьянский парнишка, который два года назад и не знал, что существуют на свете французы, шпарит без запинки чужестранные глаголы! Не зря занимался дома с репетитором, найденным батюшкой по объявлению.
Минька проследил, какие баллы преподаватель ставит в экзаменационном листе. Вскоре Воробей появился в приёмной, взъерошенный, счастливый и немного смущённый из-за пристальных взглядов чужих матерей и отцов.
Батюшка поднялся навстречу:
— Ну как, отроче?
— Выдержал. Закон Божий и французский. Мне по двенадцать баллов поставили!
…Перед экзаменом по арифметике на другой день Миньку порядочно-таки напугали рассказами о злом полковнике, который не жалеет ребят и срезает — ставит низкие баллы. Воробей подошёл к столу бледный, на негнущихся ногах, получил половинку бумажного листа с задачей и примерами. Все они оказались несложными. Он взял кусок мела, быстро написал на доске условие и решение.
— Поясните, почему так, а не иначе, — поднял брови математик.
Минька это сделал с удовольствием, получил высший балл и вылетел из классной комнаты как на крыльях. Подумал, сбегая по лестнице: «Враки про злыдня… Видать, хороший мужик, умный…»
Ещё два дня приходил Воробей на экзамены. Писал диктант, пересказывал своими словами страничку из книги. Он видел, что некоторые из ребят с трудом читали, не говоря про арифметику и французский язык, а смуглые инородцы-киргизы не говорили по-русски совсем. Экзамены для них проходили иначе: учитель давал переписать что-то из букваря, просил прочесть наизусть стихотворение и молитву.