— Вот бы рыб в лужу напустить — удить можно.

— Не-е, — помотал головой Минька и вытер мокрое лицо рукавом, — лужа высохнет, подохнет рыба-то.

— А если из колодца воды доливать?

— Тогда не подохнет. И на речку ходить не надо, прямо на улице рыбачить зачнём.

Они ещё поиграли в пиратов, потом в морской бой, пока не услышали за анисимовским амбаром ребячьи голоса.

— Ребята в козны играть собираются, — определил Васька, — айда к ним!

Минька вспомнил, что прошлый раз просадил почти все бабки из-за плохой битки. Они с приятелем нашли на помойке кости, и из самых больших Васькин отец, дядя Семён, сделал заправские свинчатки. Битка у Миньки получилась что надо, тяжёленькая, и ему не терпелось её опробовать.

— Сейчас, за бабками сбегаю!

Матери дома не было, кажется, ушла в лавку или на подённую работу. Минька пробежал по чистым половицам, достал из деревянного ящика мешочек с бабками, схватил со стола кусок хлеба и заторопился на улицу.

* * *

За амбаром дядьки Семёна собралась ватага ребят. Минька с Васькой вытряхнули из мешочков бабки, поставили на кон гнёздами по три штуки. Заправлял игрой Архип, самый взрослый парнишка, уже учившийся в школе. Он прочертил палкой борозду за земле, сплюнул в сторону.

— У кого битка на спинку ляжет, тот первым бьёт.

Всего раз или два Воробью выпадала удача бить первым, а теперь с хорошей свинчаткой точно должно повезти. Он размахнулся, бросил битку и даже со своего места увидел, что кость легла, как ему хотелось, — на спинку, брюшком вверх.

— Здорово, повезло, — пихнул локтем в бок Васька.

Минька порозовел от похвалы. Сейчас он выбьет бабку, а то и всё гнездо сразу, с такой-то свинчаткой запросто! Воробей прищурил один глаз и прицелился, метнул тяжёлую битку. Кость полетела точнёхонько туда, куда он метил, и выбила три бабки зараз, ударилась о землю и, описав дугу, разнесла ещё одно гнездо рядом.

Минька возликовал, засвистел и не сразу заметил, как тихо стало у амбара. Архип подошёл к кону, оглядел раскиданные бабки и ехидно поинтересовался:

— Опять жульничаешь?

— Я не жульничал, Архипка. Отсохни рука!

Минька заметался взглядом по лицам, и сердце упало: все мрачные, глазами зыркают. Только Васька один не сердитый, но молчит, языком губы мусолит.

— Заливай! — скривился Архип. — Я что, слепой? Что ль я не видел, как битка упала, а потом сызнова поднялась? Не бывает такого, это всё твои проделки. Бей его, ребята, бей чёртово племя!

Они как будто этого и ждали, налетели гурьбой, повалили Миньку. Кто-то больно пинал его в живот и выкручивал ухо. Васька закричал и полез в драку, но разве одолеть одному стольких ребят?

Воробей вырвался кое-как, побежал прочь от амбара. Вслед полетел град камней, один сильно ударил между лопаток. Взвился Минька от боли. Хотел было домой метнуться, да не посмел. Мамка не пожалеет, ещё и добавит тумаков, чего доброго. Юркнул в сарай, бросился на кучу соломы, зарылся в стожок. Через худую крышу лился на Миньку ручеёк света, в нём медленно плавали пылинки.

Заскрипела и стукнула дверь.

— Мишка… ты где?

— Тута. — Минька сел и утёр кулачком слёзы.

Васька упал рядом на солому, помолчал.

— Миш, ты не плачь, я твою свинчатку забрал. Вот, держи… Ну этих ребят! Давай с тобой вдвоём играть? И в бабки, и в хоронушки… сперва я тебя буду искать, а потом ты меня. Ладно?

Он полез в карман и вытащил шаньгу с творогом. Минька почувствовала, что голоден, и в животе засосало. Он впился зубами в шанежку, стал жевать. Хорошо, что есть на свете Васька! Не из-за сахара и сдобников, которые он потихоньку таскал для Миньки, а потому что он надёжный друг.

— Айда нищих дразнить, — предложил Васька.

— Не хочу, мамка заругает.

— Ну тогда просто пойдём куда-нибудь, за околицу или на речку.

Минька потрогал опухшее ухо, поцарапал дырку на штанах и вскочил с соломы.

За околицу с воротами из трёх жердин убегала дорога, шла мимо поля и терялась вдалеке. Лес отсюда казался совсем тёмным. К реке спускалась широкая тропа между полосок с житом и картошкой.

— Смотри, богомольцы идут, — показал пальцем Васька на нескольких человек, бредущих по дороге.

— Или нищие, — возразил Минька и тут услышал негромкое пение. «Благословлю Господа на всякое время…»

Только богомольцы, часто проходившие через село, пели псалмы. Нищие ничего не пели, лишь тянули заунывными, противными голосами: «Пода-айте Христа ради!»

Приятели уселись на жердины. Солнце ласково припекало Миньке макушку, и он почти позабыл о невзгодах, засвистел, как скворец.

— Вырасту большой, тогда Архипку одолею. Пусть ужо подойдёт, я как ударю, он полетит до самого города.

Воробей не сводил глаз с богомольцев — мужиков и баб, пыльных и босых, с тёмными от солнца лицами, с палками в руках, чтобы собак отгонять. Странники остановились у околицы, сбросили заплечные мешки и, решив отдохнуть, расположились на траве.

— Ребятки, это Ефремовка? — спросил один из богомольцев, весь заросший курчавой русой бородой, в чёрном зипуне.

— Ефремовка.

— Значит, правильно идём.

Он развязал узелок с нехитрой едой: ржаным хлебом, луком и коричневыми варёными картофелинами, стал есть, макая пёрышки лука в тряпицу с солью.

— Дяденька, а вы куда идёте? — спрыгнул с жердины Минька. — В монастырь?

Лицо богомольца засветилось улыбкой.

— По святым местам ходим, намоленным. Много повидали.

Минькины глаза сверкнули любопытством.

— А чудеса какие-нибудь видели?

— А как же, милый, — ответила старушка, маленькая, беленькая, вся в морщинках.

Она размочила кусочек хлеба в чашке с водой и жевала его беззубыми дёснами.

— Много чудес видали… Как икона плачет слезами драгоценными, как миро. Ежели этим миро помазать больное место, то исцеление тому будет. Видали, как свечи сами собой загораются, как слепые прозревают и глухие слышать начинают.

— А ещё странника одного, у которого огонь из руки пышет, — вспомнил богомолец.

Он растопырил пальцы, сунул Миньке под нос:

— Смотри, вот так сделает, а оттудать огонёк как от свечки. Много на свете чудес всяких… Про Марка Пещерника слыхали?

Приятели замотали головами.

— Есть в Киево-Печерской лавре пещеры, где монахи упокоены. Преподобный Марк копал могилы для иноков. Было дело, не успел он выкопать могилу и говорит, мол, передайте брату, чтобы погодил умирать, место ещё не готово. А ему: «Помер уже, мы обтёрли покойного, хоронить надо-тка». А Марк опять: «Скажи умершему, чтобы побыл на этом свете ещё день, пока я приготовлю для него могилу. А когда возвещу, то и обретёт жизнь вечную».

Ребята рты раскрыли. Что же такое невообразимое просит этот Марк?

— Мёртвый послушался и открыл глаза. Молчал и не ел, только смотрел. А как могила была готова, так сразу испустил дух.

Богомолец очистил картошину, отправил её в рот и проговорил невнятно:

— Вдругорядь выкопал Марк тесную могилу, и монахи не смогли помазать елеем покойника. Иноки стали ругмя ругаться на Пещерника, а он смиренно покаялся и сказал усопшему: «Брат, возьми елей и полей себя», и покойный протянул руку, взял елей и вылил на себя. Все испужались, конечно… Слушались усопшие Марка, ибо ангелом он оказался в человеческом обличии.

Он отряхнул хлебные крошки с бороды.

Богомольцы отдохнули, надели заплечные мешки, подобрали палки и побрели по дороге через село.

Васька растянулся на траве, зевнул, засмотрелся на голубей.

— Как думаешь, люди летать умеют?

— Где ты видал, чтобы люди летали? — фыркнул Минька.

— Покойники воскресают, то уж тут-то… Небось, Мишка, ты смог бы полететь. Надо залезть на колокольню и прыгнуть. Давай попробуем, а? — загорелся Васька.

Воробей рассердился:

— Вот глупый! Как можно без крыльев летать? Кабы мне крылья всамделишные…

— А ты руками пошибче маши.

— Потом, как мамка в поле уйдёт, — уклончиво ответил Минька, подумав, что за полёты без спроса ему, пожалуй, здорово попадёт.

— Ладно, в другой раз обязательно полетаем. Давай на речку махнём, а?

Минька вспомнил, что ему велено было вернуться к обеду, и затряс головой:

— Мамка не разрешила.

— Да её ещё дома нету. Пойдём, Миш, — стал уговаривать приятель, но Минька ослушаться не смел.

Мать оказалась уже дома и гремела печной заслонкой, доставая чугунок. Минька умылся у рукомойника, перекрестился на икону, забормотал: «Отче наш, иже еси на небесех…» — и сел за стол. Мамка поставила тарелку щей, таких горячих, что приходилось дуть в ложку, и большой ломоть хлеба.

— Где бегал?

— Мы с Васькой кораблики пускали. Видала, какая там лужа?

Мать улыбнулась, и лицо у неё смягчилось, стало совсем как раньше, при тятьке.

— Детворе всякая лужа в радость, а нам, бабам, грязища. А ведь раньше, когда девчонкой была, и запруды с ребятами делали, и деревяшки-щепки пускали вместо корабликов. Весело было, что ты!

Минька, глядя на мать, сам повеселел, разнежился и принялся, болтая ногами, рассказывать про Марка Пещерника.

Мать слушала и кивала:

— Правильно странник сказывал. Бог даст, съездим мы с тобой в Киев, у мощей помолимся, чтоб ослобонили нас святые от всякой бесовщины…