Ольга Серова

Между Северной и Южной


Дорогой Лисичкин


— Лисичкин! Где форма? — крикнул физрук, остановившись передо мной.

Я стал тут же думать, что сказать на этот раз, но думать пришлось недолго, потому что он тут же продолжил:

— Ставлю сегодня двойку.

Все-таки двойка по физре — это позор.

Особенно когда ты умеешь бегать сто метров за четырнадцать секунд.

И забивать подряд четыре мяча, когда мы играем в конце урока в баскетбол.

Да, особенно, когда ты третий с конца по росту среди мальчиков нашего четвертого «А».

Но физрук моих достижений не знал, потому что вел у нас физкультуру всего месяц. Старый физрук уехал в другой город, и все мы ужасно жалели об этом: он был классный, с длинными усами и бакенбардами, как какой-нибудь сыщик. Все время шутил и громко смеялся. Никогда не ставил двоек и придумывал прикольные эстафеты.

А у этого был большой живот и лысина. Лысина, наверное, ни при чем. У моего дедушки Коли тоже она есть. И живот ни при чем. Просто он, наш новый физрук, не очень похож на спортсмена.

Честно говоря, вообще не похож.

А потом он засвистел в свисток, и мы побежали наматывать круги по залу. На третьем круге, когда мне стало совсем жарко и я вытирал рукавом рубашки под носом, тысячу раз пожалел, что забыл эту несчастную форму.

А что делать, если я ночевал у папы, потому что маме по срочным делам надо было уехать?

Мои родители в разводе уже три года, и я живу на два дома.

— У тебя два королевства, — шутила мама, когда я был помладше, — одно на Северной, а другое на Южной.

Северная — это наша с мамой улица. А Южная — на которой живет папа в высоченном шестнадцатиэтажном доме.

Как по мне, так лучше бы у меня было одно большое королевство.

Сами понимаете какое.

* * *

Вечером я делал домашку по математике и отмерял отрезки для параллелепипеда. Каждый по десять миллиметров. Я представлял, что год моей жизни — один миллиметр. Значит, сейчас я всего десять миллиметров? Один сантиметр? А когда я буду учиться в летном училище — будет всего два? А женюсь я, интересно, в двадцать пять или в тридцать пять миллиметров?

А исчезну с земли?

Нет, лучше буду чертить параллелепипед.

* * *

Если что, я — Миха. Так меня зовут мои друзья: Славка и Макар. В этом имени мне больше всего «ХА» нравится. «ХА» — это как будто ты такой смелый и все тебе по барабану. А если «Ми-ША» — то ты как плюшевый медведь, который у меня на полке сидит. Мне его подарили, когда я родился.

Мама зовет меня по-разному:

Утром:

— Мишаня, вставай!

Или:

— Мишука, подъем!

Пока я рос, из Мишутки вывалилось «т», и я стал Мишука. Мне нравится.


Если я не встаю, то мамин голос влетает в комнату, как реактивный самолет, и прямо в мое торчащее из-под одеяла ухо:

— Ми-Ш-Ш-Ша! Быстро вставай!

Ну, если она не слишком торопится, может пошутить:

— Срочная эвакуация, дорогой Лисичкин!

И сбрасывает с меня одеяло.


Папа зовет меня «сын». Иногда — Лисичкин-младший. Мама после развода тоже осталась Лисичкиной, хотя я сто раз слышал, как бабушка Оля — это мамина мама — советовала ей вернуть прежнюю фамилию.

— Зачем ты осталась Лисичкиной? Вы теперь не муж и жена, — ворчала бабушка. — Верни девичью фамилию — и жизнь начнется новая. Вот увидишь.

И зачем она это говорила, моя бабушка Оля? Ведь пока мы все были Лисичкины, я верил:

• что королевства Северное и Южное соединятся,

• и моя физкультурная форма всегда будет в одном месте,

• и больше не будет этого дурацкого позора на физре.

Самый грустный день


Это был день, который на самом деле должен был быть веселым. Я тогда как раз заканчивал детский сад, подготовительную группу, и к нам приехал планетарий. Два дядьки надули огромный синий купол в музыкальном зале, и мы по очереди группами забирались в этот купол и смотрели 3D-фильм про космос. Я представлял себя в невесомости: лежал и крутил руками и ногами, а потом стал переворачиваться и кувыркаться, пока наша воспитательница отвернулась, и докувыркался до того, что зацепился за веревку, и половина купола вместе с космосом рухнула на нас. Это было очень смешно, хоть один дядька и ругался:

— Кто это такой умный, а? Пять лет хожу по школам и садам, но еще никто не додумался свалить эту конструкцию.

Воспитательница тоже ругалась. Но не на меня, а на дядек:

— Что же у вас за конструкция такая, если шестилетний ребенок одним пальцем может ее свалить?

Я еле дождался папу, чтобы рассказать ему по дороге на тренировку, как на нас свалилось звездное небо. Но папа, вместо того чтобы помчаться со мной на занятия, зачем-то повел меня на скамейку к соседней площадке.

— Пап, — размахивал я руками, — сегодня на меня упало звездное небо! Ты веришь?

Но папа сам был как в космосе. Он выглядел как инопланетянин, потому что:

 забыл, что мы должны идти на тренировку,

 не принес мне кислого мармеладного червяка, как обещал,

 и вообще не слушал меня.


Он сел на скамейку, и я плюхнулся рядом. Потом папа взял меня за руку и сказал:

— Мы сегодня пропустим тренировку, ладно? Сын, нам с мамой надо пожить отдельно. Так будет лучше для всех. Я пока поживу у бабушки, а вы с мамой останетесь дома.

А потом он добавил:

— Я тебя очень люблю, Лисичкин-младший. Ты всегда будешь у меня номер один, понимаешь?

Вы представляете, что я ему тогда ответил?

— Я буду, как пожарная машина? Самая главная, потому что она «ноль-один»?

Я думал, что папа засмеется, а он опустил голову.

— Пап, — стал говорить я ему, — не расстраивайся, ты же ненадолго? Поживешь с бабушкой и вернешься. Она заболела, что ли?

— С бабушкой все в порядке, — сказал папа. — Но я не буду приходить домой. А ты будешь приходить ко мне.

И тут на меня как будто упал весь купол целиком.

— Пап, а как же башня? Мы же ее не достроили? А пещера динозавров? Ты же обещал на выходных, что мы из гипса слепим пещеру? А?

Папа молчал, и я заплакал.

Мы шли к нашему дому, и всю дорогу он говорил, чтобы я не переживал и что все наладится. Что он и так часто ездит в командировки и мы будем так же видеться. А я всю дорогу крепко сжимал его руку и придумывал, как мне его задержать дома, чтобы он остался и не уходил.

Дома я сразу побежал в свою комнату и вытащил ящик с игрушками.

Знаете, что я придумал? Выломал колеса у любимой пожарной машины. И еще лестницу. Вытащил батарейки и спрятал их под подушку. А потом принес раненую машину папе и попросил починить.

Я думал, что он останется и будет ремонтировать ее весь вечер. Но папа положил машину в пакет, обнял меня и ушел.

И тогда я снова разревелся. Мне было ужасно жалко машину, папу и маму. Я никогда не думал, что папа может куда-то деться и уйти от нас жить в другое место.

В тот вечер мама положила меня спать к себе. Она гладила мне спину и спрашивала, как прошел день в садике. Я лежал отвернувшись и совсем не хотел говорить про упавшее звездное небо. И тогда она сказала:

— Мишука, все будет как надо, потерпи. Мы с папой очень любим тебя. А еще у тебя теперь будет два дома. Две твои комнаты, два ящика с игрушками и две кровати. Представляешь? Всего в два раза больше.

А я лежал и думал, что буду терпеть. Как будто болит зуб, а я терплю.

— Мам, а сколько надо терпеть? Один день? Или два?

— Я не знаю, сынок… — шептала мама. — Но знаю, что все у тебя будет хорошо.

Ладно, думал я, лучше поскорее заснуть: вдруг проснусь утром, и окажется, что все это мне приснилось? Так бывает, я знаю.

А если нет, значит, у меня будет другая жизнь. С двумя домами и двумя ящиками игрушек.

А еще я пойду в школу, думал я тогда. И мне надо очень хорошо учиться, чтобы папа вернулся.