— Щасик, а Щасик, новенького зарезали! — вслед за криками и визгом кто-то стал барабанить в дверь, наполняя коридор гулким эхом.

Егорку, едва живого, унесли в лазарет, а Щасик с сожалением и завистью подумал, что он ни за что не смог бы так…. Ни за что! Уж лучше бы. И эта мысль так поразила его, что он весь день молчал, лежа на своем топчане, и разглядывая неровности потолка в камере. И все вокруг притихли, понимая, что столкнулись с удивительным мужеством и чувством собственного достоинства. Может, они и слов-то таких не знали, но что-то подсказывало им, что этого мальчишку они не забудут никогда. И если придется встретиться вновь, ни за что не дадут его…. Но тут мысли испуганно шарахались, представляя, как много нужно иметь силы в душе и в кулаках, чтобы следовать такому зароку. Но мечтать об этом хотелось. И они мечтали….

— Как бы не так, как бы не так, — ловил туман уходящего сознания Егорка. Он бормотал эти слова, только эти, как будто за всю свою жизнь он ничего больше не научился говорить.

Егорка потерял много крови, и жизнь его висела на волоске. Нет, она не висела, она уже парила над ним невидимым ангелом. Кровь у Егорки была редкая — первой группы да еще и с отрицательным резус-фактором. Такой не было даже на станции переливания крови в соседнем городке. Врач лазарета положил телефонную трубку и покорно и беспомощно махнул рукой:

— Всё…, кранты парню.

В палате, где лежал синюшный умирающий Егорка, он отчаянно повторил:

— Всё…, кранты парню.

— У меня возьми, док, — в углу зашевелился Щорс, старый вор в законе.

— У тебя?

Молодой врач, еще не привыкший к смерти, с жалостью смотрел на худенькое лицо мальчишки со смертельными голубыми отметинами на висках и вокруг глазниц. Он знал, что кровь у Щорса брать нельзя — туберкулез. Но чем он рисковал, вернее, чем рисковал этот мальчишка?

— А у тебя точно первая отрицательная? — врач прекрасно помнил, какая группа крови у старого вора, но ему хотелось поддержки. Обыкновенной поддержки.

— Да не бойсь, док, спасай парнишку. А ежели тубер мой к нему перейдет…. Ну…, его-то ты вылечишь?

Щорс и сам не понимал, почему ему так хотелось помочь незнакомому ребенку. Нет, он не отличался ни добротой, ни сентиментальностью и в другое бы время даже не повернулся в сторону малолетнего преступника, который, впрочем, вряд ли совершил что-то серьезное. Просто жрать хотел, как многие из таких вот бегунков. Но Егорку привезли в его палату в то самое утро, когда Щорс проснулся от кошмара. Ему снилось, что он умер и провалился в глубокое жерло горячего вулкана. Он летел вниз и чувствовал, как от жара начинали тлеть волосы на голове, груди, на руках. И когда он, казалось, достиг дна огненного озера, его вдруг неожиданно остудила мысль, что он так-таки ничего хорошего за свою жизнь не сделал. Ни-че-го! И эта мысль так ужаснула его, что он проснулся. Проснулся и застонал от безысходности, от невозможности искупления.

— Прости…, — прошептал он в тишину, сам до конца не понимая, Кого просит о прощении, — помоги…. Подскажи!

И теперь, когда у противоположной стены умирал этот маленький человек, Щорс вдруг до самой глубины своей измятой души осознал, что вот он — ответ на его просьбу о прощении.

— Бери, Григорий Михалыч! — скомандовал Щорс, закатывая рукав старого тельника.

Врач даже присел от неожиданной властности его голоса.

Через пять минут темная струя крови полилась по прозрачным трубочкам из вены старого вора в худое тело малолетнего преступника, вся вина которого была в нежданном сиротстве. Впрочем, сиротство всегда бывает нежданным.

Утром Егорка очнулся от взгляда. Этот взгляд жег его откуда-то сбоку, как будто там был источник тепла.

— Ну как ты, малец? — незнакомый старик рассматривал Егорку.

— Никак….

— Как зовут-то тебя, фамилия твоя какая?

Егорка равнодушно произнес фамилию:

— А отчество…, — вдруг растерянно спросил Щорс, — отца как звали?

Егорка опять равнодушно ответил….

Щорс растерянно смотрел на мальчишку, удивляясь превратностям судьбы. Вот это да…. Сын самого…. Вот это да….

— Ты поешь, Егор, нам с тобой обед как из ресторана принесли.

Рядом с Егоркиным лицом, прямо на большом коричневом табурете, стояли кружка с бульоном и тарелка с половиной вареной курицы. Застывшие капельки прозрачного жира на ее кожице дразнили больше, чем запах горячего бульона. И еще стояла кружка с молоком, рядом с ней лежали два вареных яйца и еще большущая плитка шоколада «Аленка». Егорка даже всхлипнул от желания съесть все это в один миг. И вдруг забинтованная рука напомнила о вчерашних событиях ноющей болью. Егорка беспомощно откинулся на подушку и тихонько завыл:

— У-у-у, гады, не дали умереть….. У-у-у, гады….

— Не бойсь, пацан, — сразу понял его отчаяние Щорс, — не тронут тебя теперь. Ты мой кровный, как сын, значит…. Моя кровь в тебе. Больная, но — моя! Так и назову тебя — Щорсик.

— Почему Щорсик? — утирая слезы и сопли, облегченно спросил Егорка.

— Я — Щорс, а ты, значит, Щорсик будешь, что б не сомневались, чей ты.

— А вы почему Щорс? Как красный командир, что ли?

— Да не…. Это меня братва прозвала, когда я чуть не околел от раны на голове. Долго ходил с повязкой.

Щорс ткнул заскорузлым пальцем в старый, выцветший от времени шрам на лбу.

— Да ты ешь, это для тебя теперь первейшая работа.

Егорка приподнялся над подушкой и протянул руку к шоколадной плитке.

— Ты на курицу, на нее налегай! — Щорс с трудом поднялся и подошел к Егоркиной кровати.

— Однако, много из меня крови ты вытянул, крестник, — он с удивлением и явным удовольствием прислушался к слову «крестник».

— Ешь, — Щорс отломил ножку от курицы и воткнул ее в здоровую Егоркину руку.

— А вы?

— Дак я свою половину умял уже. Слушай…, — Щорс немного подумал и решительно рубанул воздух рукой, — ты меня это…, на «ты» зови, и еще….

— Отец у меня есть. Был…, — почему-то испугался Егорка.

— Я знаю…, — Щорс помедлил и сказал, — крестным меня зови. Крестным можно…. А сынов у воров в законе не бывает. Не должно…. А крестным…. Годится?

— Годится, — легко согласился Егорка. Он уже понимал, что отныне ему в этих стенах не грозят никакие расправы. Быть «крестником» самого Щорса не снилось ни одному счастливцу. Но вот что будет, когда он выйдет на свободу? Ведь выйдет же когда-нибудь?

— Ты ничего не бойся, пацан, я теперь выправлюсь. Есть теперь дело у меня…. Да и обещал я….

В Щорса как будто вселились новые силы. И, главное, он ни на минуту не забывал удивительный и скорый ответ на просьбу о прощении.

— Ты в Бога веришь? — неожиданно спросил он у Егорки.

— Не знаю, — Егорка помнил молитву матери, помнил, как она все время говорила вслед отцу: «Храни тебя Бог!». Но Бог отца на земле не сохранил, забрал к себе… И сам Егорка о Боге не знал почти ничего.

— Не знаю! — уверенно повторил мальчик. Впрочем, курица и дразнящая плитка шоколада интересовали его сейчас больше всего на свете.

— Ты ешь, ешь, — Щорс присел на край Егоркиной кровати и задумчиво смотрел, как этот худенький пацан вонзал в куриную мякоть новенькие белые детские зубы и представил, как эти же зубы вчера рвали собственное тело в клочья, чтобы не пережить позора. Не сдаться….

«Я бы не смог», — вдруг признался про себя старый вор и сам содрогнулся от этого признания. Он с уважением и затаенным даже страхом смотрел на мальчишку и знал наперед, что никогда не поймет, откуда тот взял силы и мужество, чтобы совершить над собой такое.

«Да, старый я, чтобы понимать таких вот огольцов», — с сожалением признался себе Щорс. Впрочем, он вовсе и не был старым, ему сейчас было только-только за пятьдесят. И вдруг понял, что если этот звереныш с острыми зубами и стальным характером выживет, то достигнет таких высот, о каких никто по эту сторону колючей проволоки и мечтать не мог. Он уже знал фамилию мальчика, и знал, что сын — в отца.

«Сильна кровь», — он вспомнил волевое лицо Егоркиного отца и их последний разговор накануне его смерти. Умучили его…. Все добивались, где он заработанное схоронил. Вот именно, заработанное. Он не был ни вором, ни разбойником. Цеховики были трудягами, подпольными капиталистами, как звали их в зоне. И умер он с застывшей усмешкой на губах.

«Сильна кровь», — опять подумал Щорс. И он поклялся, что костьми ляжет, но поможет мальцу вырваться из тюремного капкана. Он ведь слово дал. Нет, старый вор не собирался использовать мальчишку в своих интересах. Наоборот, теперь, с сегодняшнего утра Щорс впервые мечтал пригодиться в другой жизни, в той, где царят те же законы, что и в зоне, только под другим названием. Мальчишка ведь чистый и наивный, его облапошат по ту сторону забора в два счета. А что это значит? А это значит, что и на свободе Щорсик должен быть под охраной своего крестного. И они найдут применение отцовским деньгам.

— Да и обещал я…, — Щорс опять вспомнил отца Щорсика, который доверился ему в такие отчаянные минуты, в которые человек вдруг обретает звериное чутье. Он понимал, что Щорсу можно верить. Да и был ли у него тогда выбор?