И тут мои руки оказались… в мисочке с дымящейся пеной.

— Что вы делаете? — то ли испугалась, то ли возмутилась я.

Но Марта Адольфовна прямо-таки садистским жестом осадила меня и удержала мои руки в мыльном растворе с какими-то щекочущими нос ароматами.

— Сидеть, — коротко приказал домашний фюрер.

— Ой, — растерянно сказала я в унисон с разочарованным урчанием моего пустого желудка.

— И нечего тут жалобно урчать, через час будет ужин, и вы приглашены разделить его с господином Власовым и его близкими, — подслушала Марта Адольфовна.

— Я думала… — но я тут же осеклась. Не хватало еще оправдываться перед этой домоправительницей. — Что вы намерены делать?

— А разве не понятно? Разве можно садиться за стол с такими… с такими, — Адольфовна так и не нашла подходящих слов, чтобы охарактеризовать мои руки. Ну что ж, они и вправду изрядно пострадали от работы на рынке.

К моему удивлению и даже удовольствию, Марта Адольфовна оказалась замечательной маникюршей. Через сорок минут мои ногти блестели натуральной полированной поверхностью, а кожа, жадно впитавшая давно забытый крем, разгладилась и нежно благоухала.

— Вот теперь вы готовы….

— К употреблению? — ни к селу ни к городу съехидничала я.

— К работе в обществе господина Власова, — торжественно заявил фюрер.

— Я думала, ему нужна моя голова.

— Голова… А голову-то вы поберегите. Она ведь у вас одна.

Марта вышла, оставив меня растерянной и чуть-чуть испуганной. И в самом деле, что это я растаяла…. Меня привели в порядок, наверное, для того, чтобы не чувствовать брезгливости. Ведь видочек у меня до этого был еще тот…. Я как-то сразу забыла невероятное обаяние Власова, мое неожиданное доверие к нему. Это у меня-то — и доверие? Неужели жизнь меня мало учила? Ах, эти русские грабли, как они любят стучать по одним и тем же лбам!

Я почувствовала себя униженной, как будто меня действительно приготовили к употреблению. И если бы не уверения Власова в том, что я ему нужна как профессионал, как опытный журналист, я… я бы, в общем, я не знаю, что бы сделала.

А внутри меня уже проснулась жадность к работе, я прошла за ширму и включила компьютер, который торжественно пропел майкрософтскую мелодию приветствия.

— Привет, дружок, — я погладила глянцевую клавиатуру и улыбнулась плосколицему монитору с веселым зеленым полем.

— Привет… — растерянно ответил кто-то за моей спиной.

— Это не тебе, Георгий, — улыбнулась я, — разве я посмела бы назвать тебя дружком?

«Что-то я стала много улыбаться, — тут же осадила я сама себя. — Дура ты, Дуня, разбежалась и мчишься в неизвестном направлении к неизвестно какой цели! А вокруг совершенно незнакомые люди».

«Когда ты была у чеченцев, вокруг тебя тоже были чужаки, но ты не трусила и не осторожничала», — тут же завопило мое израненное самолюбие.

«Это было в другой жизни. Я думала, что самое худшее зло на свете — это смерть».

«А оказалось?»

«Подлость, предательство друзей…»

«Ладно уж, трусь понемногу, — снисходительно разрешило самолюбие, — я потерплю».

— Что это вы нашептываете, молитесь, что ли? — усмехнулся Георгий.

— Да, вот и молюсь! Пусть Бог меня убережет от неприятностей в вашем доме!

— Пусть! — вместо «аминь» произнес Георгий.

Пока я шла следом за Георгием в столовую, даже мой желудок устал урчать.

— А почему мы так далеко и — пешком? — решила пошутить я.

Но Георгий уже открывал створки последней высоченной двери:

— Прошу… — Я видела, что он не собирается входить вместе со мной, и мне стало как-то не по себе.

— А ты?

— Обслуга обедает отдельно, иди, не трусь, — и его рука почти втолкнула меня в ярко освещенную столовую.

Я только и успела сообразить, что я — не обслуга и что Георгий нечаянно сказал мне «ты». И меня это почему-то ободрило. Вопреки моим ожиданиям столовая была вполне нормальных размеров, светлая и уютная. Просторная, конечно, но ведь в таком доме все должно быть просторным. Белые атласные шторы на окнах, ажурный тюль, больше похожий на вологодское кружево, такая же скатерть на длинном столе… Мой взгляд пробежал по строю маленьких плоских букетиков, украшавших столешницу, и уткнулся в хозяина дома.

Я только сейчас почувствовала, что оказалась в центре внимания. Власов стоял у большой барной стойки в окружении нескольких человек. Все они застыли, разглядывая меня, и я невольно подумала, что, если сделать снимок, их совсем не нужно было бы переставлять. Все стояли идеально, и все смотрели в одном направлении — на меня. Поэтому я мысленно «сфотографировала» всех, а это означало у меня: «хранить вечно».

Мое самолюбие было на страже, и не позволило изобразить ни одну из сценок, которые чередой повторялись в сериалах с преображения «красотки»: я не оступилась на высоких каблуках, не одергивала блузку, и не теребила нервно пряди волос. Мне казалось, что я уверенно прошла к этой живописной группе и так же уверенно произнесла дежурное «здравствуйте».

— Добрый вечер, Евдокия Матвеевна, — Власов с каким-то странным прищуром посмотрел на меня.

— Здравствуйте, — кроме Власова мне ответила только старуха, которая смотрелась на фоне немыслимой роскоши как… смерть.

Ей было лет сто или немного больше, и жизнь сделала с ней все, на что бывает способна долгая и жестокая жизнь. Почти лысая голова была покрыта легким пухом короткой стрижки, скрюченные руки спокойно висели вдоль длинного и очень худого тела… Если бы не ее красивый кашемировый костюм, она была бы без всякого грима готова к съемкам сказки про Бабу-Ягу. Да, нужно только сменить одежду.

— Мама, это Евдокия Матвеевна.

Эта мумия — его мать?

— Познакомьтесь, Евдокия Матвеевна, это моя мама, фрау Эльке, — в голосе Власова было столько гордости и одновременно столько нежности, что я невольно позавидовала этой старухе. Обо мне с такими интонациями никто еще не говорил, да и вряд ли когда-нибудь скажет.

Впрочем, мой профессионализм сразу же включился в работу и стал вычислять, сколько же тогда лет самому Власову, если его мама — замшелая старушка. Нет, никакая арифметика не могла сделать эту женщину матерью совсем еще нестарого Юрия Сергеевича.

Между тем пора было обратить внимание и на другую публику. Кто же из двух роскошных дам, стоявших вполоборота ко мне и старавшихся, по-видимому, продемонстрировать свою недосягаемость, жена всемогущего Власова? Они обе были красивы той стандартной выхолощенной красотой, которая ежечасно мелькает на экранах в каждой второй программе. Их невозможно было не заметить и невозможно было запомнить. Если бы они были куклами и продавались в магазинах, то я так и не смогла бы выбрать из них какую-нибудь особенную, запоминающуюся и тронувшую сердце. Наверное, после раздражающей яркости этого сонма красавиц я отошла бы к теплым и добродушным «лялькам» — разным, не всегда красивым, но удивительно симпатичным. Вот так и с живыми людьми — красота редко греет. И сейчас эти две дамы у меня не вызвали ни малейшей симпатии. И не из ревности, нет, я никогда не ревновала ни к красоте, ни к уму или обаянию. Я всегда считала, что мир не может быть прекрасен сам по себе, его должны согревать и украшать люди. Эти две сосульки жизнь Власова не грели, а только украшали. Мне кажется, это понимала не только я. Но об этом позже. Единственное, что я отметила: слово «жена» так и не было произнесено.

Я слегка улыбнулась высокомерным красоткам и повернулась к двум мужчинам, с интересом наблюдавшим мое вступление в эту навязанную игру знакомства.

Единственный, кто сидел и так и не встал при моем приближении, был толстый мужик (слово «мужчина» как-то не пришло мне в голову) с огромными ручищами, в глубине которых прятался казавшийся крошечным стакан. Он один был одет в широкий трикотажный пуловер с коричневыми кожаными нашлепками на локтях, плечах и там, где обычно у людей ютятся карманы. Нашлепки не соответствовали своему предназначению, потому что ни одна из них не попала в цель. Слишком нестандартной была, так сказать, фигура владельца пуловера…. Лицо у толстяка как будто дремало, и только яркие шоколадные глаза сделали за хозяина все, что обычно делают губами и вообще выражением лица: они улыбнулись, поздоровались и даже, кажется, подмигнули мне, как единомышленнику. Ха-ха, это мы еще посмотрим. В мои единомышленники так вот запросто не попадешь. Глаза обиделись и прищурились, а лицо у хозяина так и не дрогнуло.

— Это Женька, Евгений Кириллович, мой друг. Не обращайте на него внимания, он ехидный. Правда, у него есть и хорошее качество — он молчун.

— Я заметила, — а мои глаза вдруг взяли и созорничали: они совсем слегка подмигнули ехидному Женьке.

— А вот этот господин — мой первый помощник: Григорий Ильич Красновский, мой адвокат и большой умница.

Красновский на меня посмотрел вскользь, только из вежливости. «Ну и ладно. Что он такое для меня, и что я — для него?», — пискнуло мое неусыпное самолюбие. Ох, доберусь я до него, допищится; так ведь и комплексы во мне развить можно….

— А это… просто Дарья и Надежда.