На «просто» дамы не обиделись. Ну, так пусть и остаются «просто дамами».

И все? Ну и ладно. Но где-то в самой глубине у меня булькнуло от удовольствия.

«Ты на кого губу раскатала, девушка?» — кто-то внутри меня привычно съехидничал. «Вот уж и нет, и ничего подобного, — я точно знала, что у меня никаких таких расчетов и в голове-то не было, — я здесь не за этим!». «Вот и занимайся тем, за чем тебя наняли!». Это «наняли» сразу охладило мою голову, и я окончательно пришла в себя, когда в столовую наконец вошла Марта Адольфовна и слегка кивнула матери хозяина.

— Хозяйка просить всех к столу, да, добро пожаловайт, — голос фрау Эльке со странным каким-то акцентом прогудел, как колокол. Все невольно вздрогнули. Все, кроме, разумеется, Евгения Кирилловича.

Во главе стола стоял довольно массивный стул с подлокотниками, и я была уверена, что там сядет сам Власов. Однако я ошиблась: он подвел к нему мать и усадил, а сам сел справа от нее, рядом. Напротив него неожиданно шустро уселся толстяк Женька. Стул под ним жалобно скрипнул, пухлые Женькины губы слегка скривились:

— Сломаю я твою мебель, Юрка, предупреждаю. Прикажи стул для меня человеческий сделать, да поширее и поширче, — все-таки улыбнулся он, — а то я табурет к тебе притащу. Помнишь, какие Михалыч делал?

— Помню….

— А ты, барышня, садись рядом со мной, не бойсь, не укушу. — К моему удивлению это предложение было сделано мне. А ведь пока еще никто из гостей не сел. — Да ты не смущайся, здесь все свои, каждый знает свое место.

Фраза была явно с «двойным дном», и это мне почему-то понравилось. Наверное, это во мне родилась классовая неприязнь. Правда, на слова «не смущайся» мое треклятое самолюбие хотело пискнуть, но я быстренько щелкнула его по носу. Я знала, что действительно выглядела смущенной. И стыдно сказать почему! Я просто была страшно голодна, и вид разнообразных закусок на овальных и круглых плоских блюдах опять заставил мой безжалостный желудок урчать.

— Садись, садись, все будут думать, что это мое ненасытное урчит, — подслушал мою проблему Женька.

А я вдруг рассмеялась. Я поняла, что он видит меня насквозь, этот толстяк с умнющими смешливыми глазами. И он — на моей стороне. По крайней мере — пока.

Уже потом, засыпая в непривычно широкой и мягкой кровати, я принялась анализировать поведение всех, кто присутствовал на ужине. Но ничего значительного не вспомнила. Ужин и правда прошел как-то обыденно и даже скучно. Один мой сосед позволял себе то и дело отпускать шуточки в адрес то одного, то другого гостя. Гораздо интереснее было вспоминать другое….

Власов сам подошел ко мне, когда я отошла к маленькому столику за чашкой кофе. Вся компания разбрелась на молчаливые группки, и только неугомонный Женька громко хохотал над какой-то шуткой, им же сочиненной для улыбчивого внимания хозяйки ужина. Хозяйкой дома я так и не смогла ее назвать. Даже про себя. Что-то в ней было инородное всему этому очень русскому дому-усадьбе. Что-то выдавало в ней принадлежность к какому-то другому кругу людей. Настолько другому, что даже я не могла разгадать — какому…. И ее возраст здесь был ни при чем.

— На молчуна ваш друг совсем не похож, — не удержалась я.

— Сам удивляюсь; вообще-то наш Женька — наблюдатель. Сидит обычно как добрый сыч в углу, наблюдает, потом съехидничает разок-другой, вот и все. А сегодня… не знаю, что с ним сегодня.

— «Добрый сыч»? Впервые слышу, чтобы сыча считали добродушным созданием.

— Да всяким он был, всяким. Жизнь у него была… всякая, — видно было, что хозяин больше не расположен обсуждать сегодняшнее поведение своего друга.

— Может, пройдем в мой кабинет и начнем работу? — в два глотка расправившись с кофе, неожиданно предложил Власов.

— А это удобно? — невольно посмотрела я в сторону «просто Дарьи и Надежды».

— Мне — удобно, — впервые непривычная жесткость прозвучала в его голосе.

— Зачем они тогда вам, если вы так…?

— А зачем елочные украшения или красивые шторы на окнах?

— Ну, скажите еще — комнатные собачки.

— И комнатные собачки, — даже не улыбнулся Власов, — они не против, поверьте. Еще вопросы есть?

Я прищурилась и внимательно посмотрела на него. Что-то в его лице сказало мне, что он действительно ответит сейчас на любой вопрос. Ну, почти на любой.

— А… ваша жена, где она? Я познакомлюсь с ней? Даже ваш разговорчивый друг только хмыкнул в ответ на этот вопрос.

— Ну и правильно сделал, — и это было все.

А я поставила первую «галочку» в своей памяти.

Когда мы выходили из столовой, чей-то взгляд как будто ожёг мне спину. Я хотела было оглянуться, но Власов небрежно сказал:

— Не обращайте внимания.

«Вот это интуиция! Будь внимательной и осторожной», — посоветовала я сама себе. «Вот-вот, а то расслабилась, эта самая… во дворянстве, — ехидничало мое внутреннее вреднючее «я», — давно ли на рынке стояла с обветренными руками». «Недавно, — согласилась я, — утром, но ведь могу я себе позволить немного расслабиться и отдохнуть!». «Не можешь, — был жесткий ответ, — отработаешь — тогда и отдохнешь!».

— И то правда, — согласилась я, не заметив, что разговорилась вслух.

— Что — правда? — удивленно остановился Власов.

— Никогда не стоит оглядываться, надо помнить сказки, оглянешься — окаменеешь, — не растерялась я, а про себя подумала, кто же это так жег своим взглядом наши спины? «Просто дамам» — это явно не по силам.

— И библию.

— Вы знаете библию?

— Знаю, но понимаю — не всё. Но про Лотта и его жену — знаю. Перечитывал не раз.

— И?

— И, однако, вы здесь.

Я только удивленно подняла брови, я действительно ничего не понимала.

— Я хочу оглянуться назад и записать, чтобы никогда не забыть уже.

— Оглянуться на свою жизнь? — наконец-то догадалась, а внутри себя ругнулась: надо же быть такой дурой, чтобы сразу не догадаться, что богатый дядька, нувориш русского производства задумал написать мемуары. А самому то ли некогда, то ли дара литературного нет. Хорошо хоть трезво оценил свои способности. А то бы книжные полки украсились еще одним «мэканьем и бэканьем» о том, как можно «честно» заработать начальный капитал. Если он думает, что я помогу написать ему сказку времен малиновых пиджаков, то он ошибается. Врать я не буду. Или буду писать правду или…. А потом я с грустью подсчитала, что аванс отработаю на своем рынке лет эдак за двадцать. Ну и что! Двадцать, так двадцать! Еще не совсем старуха буду….

— Не на свою. На жизнь совсем другого человека. Совсем другого. Но я не хочу его забывать, — разрушил мои умозаключения Власов, — начнем?

Я и не заметила, что мы уже находимся в его кабинете, и он подает мне толстый красивый блокнот и фантастический набор ручек.

— Мне не нужно повторять, почему именно на вас я остановил свой выбор?

— Не нужно. Но меня смущает…. Я могу переодеться?

— В этом нет нужды, потому что меня ваш наряд — не смущает. У меня для вас час времени.

Опять эти жесткие нотки. Ну и фиг с тобой, если ты не видишь во мне женщину, то и я не буду видеть в тебе мужчину. Давай, колись, толстосум, что там тебе спать спокойно не дает…. Но ни напускная грубость, ни несвойственный мне цинизм не помогли. Сердце мое колотилось от предчувствия проникновения в тайну. А тайны я любила больше всего в своей профессии. Невольный озноб заставил меня поежиться. Как будто мне предстояло набрать побольше воздуха и прыгнуть с обрыва, на дне которого ждали то ли пушистое облако, то ли вкопанные в землю колья. И сейчас я этого тоже не знала, была полна азарта, даже щеки зажглись давно забытым румянцем.

— Вы как хищница на охоте, — пристально оглядел меня Власов, — но вам идет.

И я опять зачем-то почувствовала себя женщиной. «Забудь, забудь, ты — журналист, и это все, что ему нужно от тебя», — твердила я себе, но понимала, что помаленьку-помаленьку мое сознание втекает в лабиринт отношений, которые мне до сих пор были неведомы. Я знала, что сказки про Золушку — не для меня. На то они и сказки. И что мое самолюбие никогда не смирится с судьбой «просто Дарьи и Надежды». Представляете — «Просто Дуня»! Ужас!

Внезапно я поняла, что Власов уже давно стоит ко мне спиной, и взгляд его, скорее всего, направлен в никуда. Потому что перед ним было окно, выходящее в зимний сад. И там была темень. Такая густая и черная, что казалась краем вселенной, где не было даже звезд.

— Егор. Его действительно звали Егор. Поверьте, я не придумал это имя. Говорю это для того, чтобы вы знали — история Егора не придумана. Итак, он помнил себя с такого возраста, когда большинство детей еще не осознают себя. Помнил мать, отца и еще собаку. Она казалась ему большой. И все казалось большим, ведь он сам был еще так мал. И еще он помнил счастье беззаботности.

Меня поразила обдуманность каждой фразы Власова. Видимо, все, что он говорил сейчас, Юрий Сергеевич давно вынашивал в своем сознании, вспоминал, раскладывал по полочкам, редактировал. И сейчас можно было записывать каждое его слово, каждое предложение, и ничего не менять в них. Его рассказ был так безупречен по стилю, что потом, когда я «набивала» его, мне приходилось всего лишь пользоваться своей памятью. А она у меня работала, как хороший диктофон.