— Понимаю, ты недовольна своей участью, но клевета ниже твоего достоинства, Фэллон.
— Разве ты не слышал? У вороньей подстилки больше нет достоинства.
Катон морщит нос.
— Не называй себя так.
— О, не я себя так прозвала, твои соотечественники наградили меня этим прозвищем. И другими: Багровая Шлюха, Шаббинская Стерва.
— Какие соотечественники?
— И мне хотелось бы знать, но Данте с Таво сочли, что искать их и наказывать нет никакой необходимости, поэтому их личности еще некоторое время будут для нас загадкой.
Сердце дрожит от злости при воспоминании о том, как Эпонина предложила восстановить мой маленький голубой домик в Тарекуори на неббинские деньги. Надеюсь, она в безопасности. Надеюсь, она нашла союзника получше меня, и он поможет ей свергнуть отца.
— Скоро вернется твой дедушка и принесет наряд. Если не хочешь, чтобы он присутствовал при купании, следует поторопиться. — У Катона низкий и напряженный голос — он недоволен или задумался?
Я молюсь, что второе. Катон обладает не только добрым сердцем, но и умом. Несомненно, свет, который я пролила на произошедшие в Монтелюче события, проникнет глубоко в голову и заставит понять, что он поставил не на того монарха.
Мы возобновляем путь.
— Что насчет Эпонины? — спрашиваю я.
— В каком смысле?
— Она осведомлена о том, что ее суженый женился на другой?
— Эпонина вернулась с отцом в Неббе после того, как… — Катон поджимает губы, обрывая окончание фразы.
— После чего?
— Можешь искупаться здесь. — Он толкает дверь, открывая очередное обсидиановое помещение, на этот раз не больше, чем спальни в «Дне кувшина».
Посредине стоит медная ванна. Рядом — ночной горшок и стул с двумя аккуратно сложенными полотенцами.
— Полотенца чистые. Вода тоже. — Катон пытается улыбнуться, но губы не складываются в нужную форму. — Можно вывести солдата из казармы, но вот казарму из солдата не выведешь никогда. — Я лишь вопросительно приподнимаю бровь. — Нам прививают чистоплотность.
Я медленно киваю.
— Жаль, что это ограничивается казармами. Представьте, как армейская чистоплотность помогла бы Раксу.
У Катона хватает порядочности вздохнуть.
— Как только закончится война, поставь эту проблему в верх списка королевских дел.
Упоминание войны, охватившей страну, вызывает мурашки. Как жаль, что я теперь свободно владею шаббинским, но не знаю, как выбраться их этого гигантского гроба. В следующий раз, когда Юстус будет рисовать печати, я глаз с него не спущу.
Катон приглашает меня войти во влажное помещение.
— Я отвернусь.
— Мериам не удалось пробудить мою магию. У меня нет сил, Катон.
— Это когда-нибудь мешало тебе сеять хаос в Люче?
Я улыбаюсь, и впервые с тех пор, как я очнулась в аду Данте, улыбка искренняя.
— Церере следовало дать тебе прозвище Хаос, а не Дождинка, — добавляет Катон.
Сердце болезненно екает, улыбка увядает. Катон неловко потирает затылок.
— Вот я болван. Должно быть, ты по ней скучаешь.
— Еще как, — хрипло отвечаю я. Да, скучаю, однако не мысли о нонне вызвали такую бурю эмоций, а воспоминание о видении, показанном мне Лором в день гибели Марко.
В день, когда я впервые увидела свою биологическую мать.
В тот день, когда я услышала от нее имя, которое мама прошептала при моем рождении и которым нарекла меня нонна: якобы из-за хрупкого телосложения. Однако то не истинное происхождение моего имени. Фэллон означает «дождинка» на языке воронов, как и Гокколина.
Я сглатываю комок, застрявший в горле, думая о том беззаботном утре, которое провела с отцом в таверне. Кажется, с тех пор прошло столетие.
«Почему же ты назвал меня Дождинкой, дайи?»
Он улыбнулся, и все резкие черты его лица стали нежнее.
«Твоя мама, она…»
«Она?..»
Он закрыл глаза и сжал пальцы. Я накрыла его кулак ладонью, чтобы вернуть в настоящее.
Его ясные глаза, ставшие ярче от горя, открылись, взгляд сфокусировался на мне.
«Твоя мама была убеждена, что ты обрушишься на наш мир, словно ливень. И ведь так и произошло, не так ли, моя маленькая Дождинка? Она будет гордиться тобой».
В отличие от нас с Лором, отец никогда не терял надежды увидеть ее вновь.
Подумать только, ведь скоро она к нему вернется!
И ее спасла Мериам!
И да, возможно, она сделала это ради собственного спасения, тем не менее факт остается фактом: моя мама жива. Нетерпение от предстоящей встречи затмевает все тревоги. Знать бы только, где она.
Мериам знает. Вдруг я осознаю, что с нетерпением жду возможности побыть чернильницей: ведь рядом будет Мериам. Не уверена, удастся ли поговорить, если мы будем не одни, но я что-нибудь придумаю. Мне хорошо удается импровизировать.
Я представляю, как Сибилла с Фебом закатывают глаза от моей самоуверенности. При мысли о друзьях сердце глухо ноет. Развязывая перепачканную рубашку, я молюсь, чтобы они не посмели и шага ступить за пределы Небесного Королевства.
Катон начинает закрывать дверь, но мешкает.
— Если я выйду, обещаешь ничего не вытворять?
Я киваю, опасаясь, что вербальный ответ привяжет обещание к его коже и раскроет мое двуличие.
— Если ты попытаешься, Суматоха, наказан будет не только Энтони.
Увы, я не сомневаюсь, что за мой бунт поплатится также и верный Катон.
— Я ничего не вытворю. И «суматоха» — это что, теперь моя кличка?
Его губы растягиваются в улыбке.
— Она тебе подходит.
— Интересно, что о ней подумает нонна…
При упоминании женщины, по которой он по-прежнему тоскует, у него дергается кадык.
— Несомненно, сочтет нелепым. Как и многое из того, что я говорю.
— Неправда. Нонна просто… старше, Катон. Она пережила страшные события, и они сделали ее черствой, но это лишь панцирь, которым она себя окружила для защиты. — Да, я даю Катону лучик надежды, который нонна может развеять, едва они воссоединятся, но не лучше ли жить с надеждой, чем с отчаянием? — Тебе бы поспешить в Шаббе, пока она не сбросила этот панцирь ради какого-нибудь шаббина.
— Ты серьезно полагаешь, что она хотя бы посмотрит на меня, если я оставлю тебя здесь без дружеской поддержки?
Я рада, что он по-прежнему стойкий и добрый, ему не промыли ни мозги, ни сердце.
— У меня есть Энтони. — У меня есть Мериам. И, как ни дико это звучит, у меня, возможно, даже есть Юстус. Конечно, я не озвучиваю имена этих двух потенциальных союзников. — Если можешь выбраться из Люче, Катон, беги.
Спасай себя…
— Я дал клятву защищать корону, Фэллон.
— Магическую клятву?
— Магия — не единственное, что важно.
Значит, он в самом деле здесь по собственной воле…
— В общем, купайся спокойно, но не задерживайся. И ничего…
— Не вытворять. Говорила же, не буду.
В самом деле не буду. Уж точно не без Энтони и не узнав, где прячут Зендею Шаббинскую. Да, именно прячут. Прячься бы мама сама, она бы появилась в ту же секунду, как ожил мой отец, не в силах противостоять зову парных уз.
Я стягиваю рубашку, затем штаны и нижнее белье. Вода в ванне холодная. Как жаль, что Катон не управляет стихией огня!
Опускаясь в ванну с кусочком мыла в руке, я раздумываю над тем, чтобы прикусить кончик пальца. Возможно, если капнуть в ванну кровь, вода нагреется? Но вдруг кровь подействует каким-то другим образом? Вдруг превратит воду в кислоту? Вдруг не получится остановить кровь и активируется некое ужасное заклинание?
Со вздохом я решаю не экспериментировать и воспользоваться прелестями чистой воды. Тщательно намылив тело и волосы, я погружаюсь под воду полностью, чтобы смыть пену. Хотя в купальне тихо, ничто не сравнится с тишиной под водой. Очередная шаббинская фишка?
Веки резко взлетают от внезапно возникшей мысли. Я теперь бессмертная? Ну настолько, насколько бессмертны шаббины.
Глаза раскрываются еще шире при виде стоящего над ванной и пялящегося на меня мужчины.