— Хотя бы изобрази скрытность, Брамбилла, чтобы не позорить честь сержанта.

На лице Катона вспыхивает румянец, который кажется ярче из-за резкого контраста со светлыми волосами и униформой.

— Я-я собирался постучать. Я вовсе не…

— Успокойся. У меня есть дела поважнее, чем понижать тебя до рядового солдата.

Я чуть не фыркаю. К счастью, успеваю поймать звук. Нельзя веселиться, иначе вызову подозрение у людей, которые должны оставаться в абсолютном неведении.

По пути обратно в камеру я не спускаю взгляда с раскачивающегося из стороны в сторону хвостика генерала, однако мысленно перебираю те клочки прошлого, которые мне только что преподнес Юстус.

Мама сама отрезала себе кончики ушей. Мерзко и душераздирающе. Кроме того, нисколько не уменьшает чувство вины за то, что я вторглась в ее чрево.

Внезапно я жалею, что пока нас защищала печать Юстуса, я не воспользовалась возможностью, чтобы узнать, есть ли надежда вернуть ей разум. Может, Мериам знает подходящее заклинание? Или Зендея? Способна ли она исправить причиненный ею ущерб? Где она?

Из всех вопросов, которые у меня есть к Юстусу и Мериам, этот самый насущный. Я решаю, что при следующей же встрече с Мериам заключу с ней сделку. В обмен на снятие ее проклятия я потребую встречу с матерью.

Минуют бесконечные дни, и единственные живые души, которых я вижу, — охраняющие мою клетку спрайты и солдаты. Я пытаюсь силой мысли заставить Юстуса открыть мою дверь. Бесполезно. Таким же образом пытаюсь заставить Бронвен завладеть моим взглядом — или как там работает наша глазная связь? — но столько бы я ни старалась, Небесного Королевства мне не видать как собственных ушей.

Единственное развлечение — наблюдать за спрайтами Данте, которые в поте лица летают туда-сюда по винным стеллажам, чтобы установить четыре шеста, поднятые Катоном и другим солдатом. Мое веселье от зрелища заметно ослабевает, когда до меня доходит смысл их занятия — шесты должны поднять мою клетку над полом. В ближайшем будущем больше никаких кружений.

Огненный фейри только что закончил приваривать тяжелые цепи к установленным столбам, когда Юстус наконец появляется в дверном проеме подвала.

— Мериам пробудилась. Настало время для первого урока Данте.

Данте? Или моего?

Скорее все же Данте: как бабушка сумеет одновременно учить его неправильным печатям, а меня — правильным?

Возможно, она и не намерена учить меня магии. В конце концов, они с Юстусом прекрасно понимают, что едва я овладею заклинаниями, то возьму свою магию в охапку и пущусь наутек, точнее, на утес — к Лору.

Глава 18

Я встаю как вкопанная, едва вынырнув из туннеля. В помещении вырастили дерево с толстыми ветвями, которые торчат во все стороны. Но не оно приковало мое внимание. От чего замирают и ноги, и сердце — так это от вида моего друга.

Энтони сидит на корявом корне, запястья и лодыжки связаны лозами, на шее толстая цепь — темная, как потускневшее серебро. Хотя между металлом и его тяжело вздымающейся грудью есть ткань, звенья, должно быть, задевают его кожу, поскольку вдоль шеи виднеется сыпь. Кожа приобрела землистый оттенок, как кости рыб, волосы спутанные, как морские водоросли, глаза затравленные, как у Катрионы в ту ночь, когда ее жизнь была оборвана стрелой.

Стиснув зубы, я провожу взглядом вдоль цепи до того места, где она крепится к самой большой ветке, прежде чем вновь обратить взор на Энтони.

— Что все это значит? — рычу я.

— Полукровка здесь на случай, если ты начнешь доставлять мне неприятности. — Данте выходит из хранилища, двери которого распахнуты, так что полностью виден трон Мериам.

— Не начну.

— Тогда тебе не о чем беспокоиться, мойя.

Данте опускает белый рукав, поправляя манжету поверх повязки, вероятно, пропитанную лечебной мазью, судя по тому, что у ткани зеленоватый оттенок, а в воздухе витает режущий глаза смрад.

— Умоляю, Данте, не нужно ему угрожать! Я буду самой послушной чернильницей в истории чернильниц. — Мои ногти впиваются в ладони, оставляя следы в форме полумесяцев на татуировке в виде переплетенных колец.

Юстус поворачивается к высокому зеленоглазому целителю.

— Можешь идти.

Я вскидываю брови, только сейчас обратив внимание на целителя. Я ожидала увидеть фейри с длинными локонами, однако у стоящего рядом с Данте мужчины волосы до плеч и округлые уши. Надо полагать, лечение лошадей — работа гораздо менее престижная, чем лечение фейри, тем не менее как странно, что великая Ксема Росси, которая души не чает в своих питомцах и заостренных ушах, наняла полукровку.

— Ластра, помоги ему свернуть бинт, иначе он тут весь день проторчит! — Данте явно не терпится выпроводить лекаря.

Или же ему не по нраву то, как мужчина пялится на меня.

— Не нужно. Я закончил. — Тот берет поднос, уставленный склянками. Его плечи обтянуты простой льняной туникой, на ногах — видавшие виды широкие штаны, заштопанные и перештопанные, чем напоминают мне мои детские платья, которые нонне приходилось зашивать пару раз в месяц, поскольку я вечно за что-нибудь зацеплялась.

— Проводите дотторе Ванке в его покои, — велит Данте одному из солдат.

Я замираю. Довольно странное имя у целителя.

— Идем. Мериам ждет. — Юстус касается моего запястья, отвлекая внимание от необычного целителя.

— Не пойду, пока с Энтони не снимут цепь, — бурчу я.

Глаза Юстуса становятся жесткими, как и поза. Условно добрый генерал исчезает, и на его месте появляется тот, который вселяет страх во весь Люче.

— Ластра, отойди! — Он бросается к дереву.

Неужели Юстус намерен освободить…

— Я сам буду держать веревку.

Я пытаюсь прочитать его намерения по лицу, но между нами встает Данте.

— Лучше будь паинькой, Юстус Росси славится не добротой.

Данте протягивает мне руку.

Мысли прикоснуться к нему вызывают примерно те же ощущения, что прикосновения ко внутренностям животных в «Дне кувшина».

— Возьми меня за руку, — говорит он низким отрывистым тоном.

Я не беру.

— Росси, погреми цепями заключенного!

— Нет! — Я хлопаю Данте по руке одновременно с тем, как Юстус дергает за цепь Энтони.

Мой друг издает лишь слабый стон, однако его лицо искажается от боли, когда железные звенья скатываются с испачканной рубашки и впиваются в кожу.

— Прошу, перестаньте, дженерале! Умоляю… — Мое карканье разносится по обсидиановой комнате.

— Тогда отныне делай, как велено, или я продолжу играть со своей новой марионеткой.

Резкие перемены в поведении древнего фейри бьют наотмашь, словно пощечина. То он друг, а через мгновение уже враг. Я молюсь, чтобы его жестокость оказалась притворством. Молюсь, чтобы он не стал жертвовать Энтони ради укрепления своей позиции.

Данте наклоняется к моему уху и шепчет:

— Этот твой дедушка совсем бессердечен, не находишь? Не хотел бы я перейти ему дорожку. — Он сжимает мою руку своей забинтованной ладонью.

Хотя на моей шее нет петли, а конечности не скованы лозами, я такая же муха в паутине этих пауков, как и Энтони.

Данте тащит меня к Мериам. Я оглядываюсь и бросаю на Юстуса взгляд, как бы молящий: не мучай его. Если фейри и понимает мой немой посыл, то никак этого не показывает: лишь смотрит на Энтони, который тяжело дышит, отчего у меня веки наполняются жаром и влагой. Боги, как бы мне хотелось освободить его!

Я впиваюсь взглядом в его светло-каштановую гриву в поисках целебного кристалла, подаренного Лазарусом, который защищает от отравления железом, однако среди немытых локонов ничего не блестит. А значит, если металлический ошейник нарушит кожаный покров… Если железо соприкоснется с кровью…

Я отгоняю мрачные мысли. Я буду вести себя как чертова паинька, и другу не причинят вреда.

— Тебе идет золотой. — Низкий голос Данте касается ушей, но не сердца.

Я ношу одно и то же жуткое платье уже несколько дней, не снимая. Корсет и жесткая юбка мне уже поперек горла встали.

— Приступим, Маэцца? — Голос Мериам прыгает по драгоценностям в хранилище, подобно мячику.

Данте толкает меня в кресло, затем подносит мою руку к стеклянной чаше. Достает кинжал из-за пояса и делает надрез на моем запястье.

— Позже. — Он щелкает пальцами.

Один из солдат у стены приближается к нам, в руках у него повязка из черного бархата. Я предполагаю, что ею он намерен закрыть рану, но я ошибаюсь. Данте намерен завязать мне глаза.

Я взираю на Мериам. У нее белое как мел лицо, отчего глаза выделяются еще сильнее. Я молча умоляю ее вмешаться… напомнить Данте, что в моей крови нет силы, поэтому в повязке на глазах нет надобности.

— Я с радостью заколдую ее веки. — Ее голос почти заглушается биением моего сердца.

— Не стоит расточать магию, когда есть идеально подходящая ткань.

Солдат закрывает мне глаза мягкой тканью и завязывает до тех пор, пока тьма не становится настолько полной, что проступает испарина.

— Уверяю тебя… — продолжает Мериам.

— Пока не пробудим у Фэллон магию, нельзя тратить впустую твои силы, стрега.

Дыхание Данте скользит по моему липкому лбу, как те зловонные порывы ветра, которые поднимаются с ракоччинских каналов в летний зной.