Ораз Абдуразаков
Шпага д'Артаньяна, или Год спустя
Эту книгу я посвящаю моим детям: Мерану, Лейсан и Айлин.
От автора
Жизнь припасла для вас множество сюжетов. Возможно, не все они безупречны, но одно несомненно: любой из них вам дано изменить к лучшему.
«Серьёзно?! История про мушкетёров заканчивается вот так?! И это всё?..» Примерно с такой тирадой тринадцатилетний я пришёл к отцу, перевернув последнюю страницу «Виконта де Бражелона». Тогда, в середине 90-х, папа не подозревал о как минимум 100 продолжениях романа Дюма разной степени популярности. Так что он лишь понимающе улыбнулся, развёл руками и ответил: «Сынок, если не нравится — допиши сам».
Что-что, а проза меня, начинающего поэта, вообще не привлекала, и, разумеется, дописывать или переписывать что-либо я тогда и не подумал. Положа руку на сердце, разочарование концовкой трилогии продлилось не так уж и долго: зарождалась эпоха книжного изобилия, и я поглощал без разбора все литературные новинки, до которых удавалось дотянуться. Во всяком случае, до тех пор, пока года через три в руки мне не попала книжица, довольно путано и бестолково описывающая похождения Атоса, Портоса и Арамиса накануне знакомства с отважным гасконцем. «Ну, если даже такое издают, то, может, и впрямь лучше дописать самому?» — подумал я без ложной скромности и…достал с полки всё те же «Десять лет спустя». Медленно и вдумчиво перечитывая самую объёмную часть мушкетёрской саги, я будто заново открывал для себя гениальный замысел Дюма. Нет, её финал больше не казался ни бледным, ни скомканным — вот только горький привкус несправедливости, памятный по первому знакомству с книгой, так меня и не покинул. Именно тогда и были сделаны первые наброски «Шпаги д’Артаньяна».
«Если что-то делаешь, то делай это хорошо!» — этому буддийскому принципу я старался следовать во всём, а потому обзор исторических материалов занял у меня пару лет, что сейчас, в эру Википедии и «поколения большого пальца», кажется просто безумной тратой времени. Я и сам, вспоминая себя тогда, осознаю как собственную расточительность, так и её неизбежность. Ну да, я познавал XVII век по увесистым словарям, справочникам, тем же историческим романам, однако именно эти трудности в том числе и стали для меня отличным стимулом приступить-таки к созданию продолжения — в конце концов, не зря же я убил столько времени на изучение эпохи Людовика XIV.
В 2002 году первая редакция книги была готова, а первые главы — даже опубликованы в журнале, в лучших традициях Дюма. А потом… потом случилось то, что, увы, нередко бывает в таком возрасте: меня с головой поглотила работа, а творчество пало в неравной борьбе с карьерой. И лишь пятнадцать лет спустя я не без внутренней дрожи сдул пыль с рукописи, завершённой ещё в студенческие годы.
Есть несомненные плюсы в том, что «Шпага д’Артаньяна» выходит в свет сейчас, а не в далёком 2002-м. За эти годы я успел побывать и в Версале, и в Лондоне, и на бельгийских полях сражений Деволюционной войны. Книга тем самым, бесспорно, выиграла в аутентичности, но… в глубине души я всё же надеюсь, что, читая её, вы услышите того мальчика, который четверть века назад явился к своему папе с томиком Дюма и возмущённым вопросом: «Серьёзно?! И это всё?..»
Пролог
Весной 1668 года прекрасная Франция ощетинилась штыками: Королю-Солнце шёл тридцатый год, и его «золотому веку» становилось тесно в родных пределах. В апреле корпус под началом графа д’Артаньяна вторгся в Нидерланды. А поскольку союз с англичанами и нейтралитет Испании развязали руки Людовику XIV, то французские войска, проглатывая крепость за крепостью, уже заставляли Европу задуматься над загадкой монарха, ещё каких-нибудь семь лет назад столь заурядного, а сегодня — подчинявшего себе армии, флоты и державы.
Впрочем, говоря об испанском нейтралитете, мы имели в виду лишь устную договорённость, достигнутую в ходе пребывания герцога д’Аламеда в Блуа полгода назад. Что до подписания соответствующего соглашения (ну конечно, его следовало прежде составить!), то эта честь выпала на долю преподобного д’Олива, о чём внимательный читатель, несомненно, помнит из заключительной главы романа «Виконт де Бражелон». Не забыл он, видимо, и о том, что упомянутый прелат стал даже временным генералом общества Иисуса… о, то было самым кратким назначением в истории ордена. Курьер, нагнавший иезуита у границы, передал ему высочайшее повеление немедленно вернуться в Мадрид: слабеющий Филипп IV желал видеть своего духовника подле себя в смертный час. Ужасная агония короля затянулась на месяцы, но ещё страшнее были её последствия: трон достался ребёнку — инфанту Карлосу. Шестилетний эпилептик, страдавший размягчением костей, то и дело бился в лихорадке и был так слаб, что не мог обходиться без молока кормилицы. С трудом передвигаясь на помочах гувернёра, отпрыск повелителей мира едва мог пролепетать несколько слов. То был роковой удар по Габсбургскому дому, и Арамису, вновь принявшему титул магистра, не без труда удалось удержать в повиновении мировую Испанскую империю. Однако в конце концов, послушные воле дона Рене, кастильские сановники созвали Королевский совет, утвердивший регентшей Марианну Австрийскую.
Одним из первых действий нового правительства стало посольство в Версаль для переговоров о нейтралитете Испании во франко-голландском конфликте. И вновь всё тот же отец д’Олива поспешил во Францию, верный приказам Эскориала и напутствиям генерала. День его отъезда запомнился Арамису ещё одним событием: вестовой из Тарба доставил ему новость, уже облёкшую в траур дворянские фамилии Беарна. Великий д’Артаньян пал на полях Фрисландии, и это стало для бывшего мушкетёра куда большим потрясением, нежели уход Филиппа IV.
Наше повествование начинается через пять месяцев после того, как Небеса услышали последние слова отважного гасконца:
— Атос, Портос, до скорой встречи. Арамис, прощай навсегда!..
Часть первая
История — это гвоздь,
на который я вешаю свои картины…
А. Дюма
I. Старость Арамиса
Замок Аламеда поражал воображение соседей и случайных путников своей изысканной мрачностью. Казалось, даже птицы избегали ухоженного парка, овеянного пугающим величием абсолютной тишины. Редкие гости не задерживались надолго, но и они большей частью наведывались сюда, исполняя волю Королевского совета или хозяина поместья.
Внутреннее убранство покоев подчёркивало страсть владельца к сибаритской роскоши. Однако особое впечатление производили безлюдные залы дворца: слуги старались не показываться в галереях без нужды, зная, что герцог предпочитает полное одиночество. Целыми днями просиживал он в библиотеке, а по ночам, измотанный бессонницей, выходил в парк в лазурном плаще французского мушкетёра, весьма нетривиальном для Кастилии. Ибо последний из отважной четвёрки лишь в таком одеянии, и только под неуловимым звёздным сиянием предавался грёзам.
А воспоминаний, скрытых под длинными белыми волосами, которые некогда с любовной нежностью перебирали пальцы прекрасных герцогинь, и впрямь хватило бы на множество томов исторических хроник, если бы автор чувствовал себя вправе изложить их на бумаге. Короли и королевы, великий Ришелье и скользкий Мазарини; Испания, Австрия, Англия — лишь он один знал теперь все хитросплетения генеалогических ветвей, дипломатических секретов, пороков и слабостей сильных мира сего. Да, этих тайн нельзя было доверить даже духовнику. Но Арамис и не нуждался в исповеди, поскольку мощь ордена возвышала его над миром, избавляя от общепринятых таинств и позволяя вершить судьбы людей и империй.
Старость, подкравшаяся незаметно, как пантера, и одним злобным рывком настигшая могучего и энергичного человека; старость, вызванная беспредельным отчаянием и рухнувшими надеждами честолюбивого епископа; старость, согнувшая его спину и посеребрившая голову, ничуть не коснулась ни гибкого ума, ни острого взгляда прелата. Именно она, неумолимая старость, делавшая грядущее столь туманным, побуждала его этой ночью размышлять о былом:
— Закат, — шептал старик, — как похож он на рассвет, и до чего же легко их перепутать. Где вы, мои рассветные дни? Был же и я молод… Пусть назовут это безумием, пусть, коль скоро это так: я-то лучше других знаю, что был безрассудно пылок. Зато жизнь моя была полна, а я, простой солдат, рвался сражаться с целым светом. Шевалье д’Эрбле не то, что юный Арамис: он твёрдо знал, чего хотел, бунтуя против обнаглевшего итальянца. Ваннский епископ… да что и говорить: нищая духом, прирастал я изощрённостью ума. А кем стал в итоге? Впрочем, известно кем… И генерал общества Иисуса, как прежде, мушкетёр де Тревиля, тоже может противопоставить себя всему миру — уже всерьёз. Только у него, совсем как у д’Артаньяна, нет больше аппетита. Да и стал ли я прежним? Нет, и это невозможно: слишком велика преграда между герцогом д’Аламеда и Арамисом. Слишком велика, чересчур тяжела… даже для Портоса.
Как обычно, с мыслью о дю Валлоне на него нахлынул целый сонм противоречивых чувств, и одинокая слеза, вскипев в огненном взоре, скатилась по окаменелому лицу прелата. Сейчас он не видел ни звёздного неба, ни раскидистой черноты деревьев — перед ним возвышался громадный утёс на морском песке.
