Поднимаясь по лестнице в свою комнату, Цин-чжао услышала, как Ванму с опаской спросила:

— Я чем-нибудь рассердила мою новую госпожу?

Ответил ей Ю Кун-мэй, охранник дома:

— Говорящие с Богами чаще прислушиваются к другим голосам, малышка.

Это был очень добрый и милосердный ответ. Цин-чжао зачастую восхищалась мягкостью и мудростью людей, которых отец принял на работу в дом. Она подумала, достаточно ли мудро поступила сама, не ошиблась ли в своем первом выборе.

Впрочем, важно другое — она знала, что все равно поступила нехорошо, приняв решение, не посоветовавшись перед этим с отцом. Наверняка окажется, что Ванму абсолютно ей не подходит, и отец отругает ее за опрометчивый и глупый поступок.

Стоило ей подумать об упреках отца, как она мгновенно вызвала гнев богов. Цин-чжао почувствовала себя грязной и недостойной. Она опрометью кинулась в комнату и заперла дверь. И горько, и смешно, но она могла сто раз повторять в уме, как ненавистны ей эти ритуалы, на которых настаивали боги, как пусто в своей основе поклонение им, но, как только она допускала еретическую мысль об отце или Звездном Конгрессе, ей немедленно приходилось исполнять ритуал очищения.

Обычно она могла на полчаса, иногда на час и дольше, отложить поклонение богам, сопротивляясь непреодолимому желанию очиститься. Однако сегодня Цин-чжао сама жаждала этих минут. Ритуал основывался на своего рода логике, он имел четкую структуру, начало и конец, имелись определенные правила, которым надо было следовать. Не то что проблема с флотом на Лузитанию.

Встав на колени, она нарочно выбрала самую узкую, практически невидимую жилку, какую только смогла найти на половице. Ритуал обещал быть нелегким; возможно, хоть тогда боги сочтут ее достаточно очищенной, чтобы открыть решение проблемы, поставленной отцом. Ей потребовалось целых полчаса, чтобы добраться до противоположной стены комнаты, ибо она то и дело теряла жилку и приходилось начинать все заново.

Под конец ее безудержно начало клонить в сон, тело ныло от праведных трудов, исполненных днем, глаза слезились от напряжения. Однако, вместо того чтобы уступить желанию отдохнуть, она опустилась на пол перед терминалом и вызвала на экран итоговые результаты проделанной работы. Внимательно изучив и отбросив в сторону все нелепые теории, возникавшие в ходе расследования, Цин-чжао пришла к трем возможным выводам относительно исчезновения флота. Во-первых, исчезновение могло быть вызвано каким-то естественным явлением, которое, произойдя на скорости света, просто пока не успело проявиться для астрономов-наблюдателей. Во-вторых, обрыв связи между ансиблями мог стать результатом либо саботажа, либо приказа, отданного командованием флота. И в-третьих, обрыв связи мог быть делом рук какой-то тайной межпланетной группировки.

Первый вывод практически не имел смысла, судя по тому, как перемещался флот. Суда шли слишком далеко друг от друга, чтобы какая-нибудь естественная катастрофа могла уничтожить всех разом. Флоту незачем было собираться в одном месте перед высадкой на Лузитанию — ансибли обеспечивали мгновенную связь и качественную передачу изображения на расстоянии, поэтому корабли окружали Лузитанию со всех сторон, направляясь к планете прямо оттуда, где их застал приказ присоединиться к флоту. Даже сейчас, когда до выхода на орбиту вокруг солнца Лузитании оставался год с небольшим, космические корабли находились настолько далеко друг от друга, что ни одно естественное событие, знакомое человеку, не могло одновременно задеть весь флот.

Вторая причина также отметалась, потому что исчез весь флот без исключения. Какой реализуемый людьми план мог сработать с подобной эффективностью и быстродействием, не оставив к тому же никаких свидетельств готовящегося заговора в банках данных, в личных делах персонала или в устройствах связи, вмонтированных в используемые на планетах компьютеры? Не существовало ни малейшего доказательства, что кто-то подменил или скрыл какую-то информацию, зашифровал переговоры, чтобы не дать повода для подозрений. Если заговор родился на борту кораблей флота, то бунтовщики не оставили после себя ни одной улики, не совершили ни единой ошибки.

Такое же отсутствие доказательств делало еще более невероятным существование межпланетной группировки. И совсем неправдоподобными выводы становились в свете того, что все корабли исчезли одновременно. Как свидетельствовали показания очевидцев, все космические суда отключили ансибли практически в одну и ту же секунду. Может быть, и существовала какая-то разница во времени — секунды, даже минуты, но, во всяком случае, разрыв составлял не больше пяти минут; таким образом, ни одно судно не успело заметить пропажи остальных.

Итак, напрашивался вывод, просто элегантный по своей простоте: не оставалось ровным счетом никаких причин. Были собраны все доказательства, все улики, какие только можно, но в их свете каждое разумное объяснение происшедшего сразу становилось неразумным.

«Почему отец поручил это именно мне?» — в который раз безмолвно вопросила Цин-чжао.

И сразу — впрочем, как обычно — почувствовала свою никчемность. Вопрос был задан риторически, но она посмела усомниться в правильности решений своего отца. Ей необходимо было принять душ, чтобы смыть с себя нечистоты сомнений.

Но она не пошла в ванную. Она заперла внутри себя голос богов, ожидая, когда их приказы приобретут неодолимую силу. На этот раз она сопротивлялась их зову вовсе не из праведного желания самоусовершенствования. На этот раз она нарочно пыталась привлечь к себе внимание богов. Только когда она начала задыхаться от жажды очищения, только когда начала содрогаться всем телом от малейшего прикосновения к своей плоти — рука случайно задела колено, — только тогда она задала вслух вопрос.

— Ведь это ваших рук дело? — обратилась она к богам. — Только вы можете такое, что не под силу обыкновенному человеку. Вашей волей была прервана связь с флотом на Лузитанию.

Ответом ей явилась усилившаяся тяга к очищению.

— Но Конгресс и Адмиралтейство не следуют Пути. Они не могут представить себе золотую дверь, ведущую в Город Нефритовой Горы, что на Западе. Если отец скажет им: «Боги забрали ваш флот, чтобы наказать вас за неправедные поступки», они презрительно высмеют его. Если они начнут презирать его, нашего величайшего деятеля, живущего ныне, они также запрезирают нас. А если через моего отца будет унижен Путь, тогда Путь уничтожит его. Вы поэтому избавились от флота?

Она разрыдалась:

— Я не позволю вам уничтожить моего отца. Я найду решение. Я найду ответ, который устроит Конгресс. Я вызываю вас на бой!

Стоило только ей произнести эти слова, как ее охватило такое сильное ощущение собственной нечистоты, какого она никогда прежде не переживала. У нее даже перехватило дыхание, она безмолвно повалилась вперед, хватаясь руками за терминал. Она пыталась говорить, молить о прощении, но вместо этого из губ вырывались жалкие хрипы. Она постоянно сглатывала, чтобы удержать выворачивающийся наружу желудок. Ей казалось, что руки покрывают все, чего бы она ни коснулась, жиром; пока она поднималась на ноги, платье прилипло к телу так, будто все было пропитано черной маслянистой грязью.

Но она не побежала в ванную. Не упала на пол, чтобы искать трепещущим взглядом жилки в дереве. Шатаясь, она двинулась к двери, намереваясь спуститься вниз, в комнату отца.

Дверь не пустила ее. Не физически — она распахнулась легко, как обычно, только Цин-чжао не смогла перешагнуть через порог. Она слышала о подобном, как боги никуда не пускают ослушавшихся слуг, воздвигая перед ними великие преграды, но раньше с ней никогда такого не случалось. Она никак не могла понять, что ее держит. Ее тело свободно двигалось. Она не ощущала никакого сопротивления. Но при мысли о том, чтобы пройти в дверь, ее пронизывал ужасный страх, она понимала, что ей нельзя этого делать, чувствовала, что боги требуют искупления, какого-то очищения, иначе они никогда не выпустят ее из комнаты. Ни жилки, ни мытье рук здесь не помогли бы. Что же нужно богам?

И вдруг она осознала, почему боги не пускают ее в дверь. Дело было в той клятве, когда она именем матери поклялась перед отцом. Поклялась в том, что всегда будет исполнять волю богов, какой бы она ни была. А сейчас она чуть не отступилась от своего слова. «Мама, прости меня! Я никогда не стану бросать вызов богам. Но я должна пойти к отцу и объяснить ему затруднительное положение, в которое нас поставили боги. Мама, помоги мне пройти в дверь!»

Как бы в ответ на мольбу, ей на ум пришел способ, каким образом она выйдет из комнаты. Ей нужно было зафиксировать свой взгляд на точке рядом с верхним правым углом двери, не сводя глаз с этого места, шагнуть за порог правой ногой, перенести туда левую руку, затем изогнуться и вытолкнуть за дверь левую ногу, подтягивая правую руку. Это было очень запутанно и сложно, словно какой-то экзотический танец, но, исполняя все очень тщательно, она справилась с заданием.

Дверь отпустила ее. И хотя Цин-чжао по-прежнему ощущала свои мысли как нечистые, давление на нее несколько уменьшилось. До предела терпимости. Она свободно дышала, могла говорить, не давясь словами.

Она спустилась вниз по лестнице и позвонила в маленький колокольчик, висящий рядом с дверью отцовского кабинета.

— Это ты, дочь моя, моя Во Славе Блистательная? — спросил отец.

— Да, о великий, — ответила Цин-чжао.

— Я готов принять тебя.

Она открыла дверь и ступила в комнату. От нее не требовалось исполнять при этом какой-нибудь ритуал. Она немедля направилась к креслу Хань Фэй-цзы перед терминалом и опустилась перед отцом на колени.

— Я провел беседу с твоей Си Ванму, — сказал отец, — и хочу сказать, что твоя первая служанка оказалась очень стоящей и талантливой девочкой.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем говорит отец. Си Ванму? При чем здесь эта древняя богиня? Она удивленно взглянула на него, затем перевела взгляд туда, куда смотрел отец, — на девочку-служанку в чистом сером платье, скромно потупившую глаза и коленопреклоненную. Только тогда она вспомнила о девочке с рисовых полей, вспомнила, что та должна была стать доверенной служанкой Цин-чжао. Как же она могла забыть?! Прошло всего несколько часов с тех пор, как Цин-чжао рассталась с ней. Но за это время Цин-чжао успела бросить вызов богам, и если не выиграла сражение, то, по крайней мере, пока и не проиграла. Что значит прием на работу служанки в сравнении с противостоянием богам?

— Ванму дерзка и честолюбива, — продолжал отец, — но также она честна и обладает куда большими способностями, чем я ожидал. Насколько я понял по ее светлому уму и обостренному честолюбию, вы обе хотите, чтобы она стала не только твоей служанкой, но и ученицей.

Ванму судорожно втянула воздух, и когда Цин-чжао взглянула на нее, то увидела, что девчушка выглядит до смерти напуганной. «Ах да, она, должно быть, подумала, что я сочла, будто это она рассказала отцу о наших тайных намерениях».

— Не стоит волноваться, Ванму, — успокоила ее Цин-чжао. — Отец почти всегда догадывается о том, что от него скрывают. Я знаю, ты ни словом не обмолвилась об этой части нашего уговора.

— Если бы все секреты были настолько просты, как этот! — добавил отец. — Дочь моя, я восхищен твоей благочестивой щедростью. Боги отметят твой поступок, как отметил его я.

Его похвала целебной мазью легла на кровоточащую рану. Наверное, именно поэтому она не была уничтожена во время своего бунта, именно поэтому какой-то бог сжалился над ней и показал, как перешагнуть через порог комнаты. И дерзкий поступок самой Цин-чжао стал в глазах богов не столь святотатственным только потому, что она отнеслась к Ванму с мудростью и состраданием, простив дерзость девочки.

«Но Ванму не раскаивается в своих честолюбивых устремлениях, — подумала Цин-чжао. — Как не раскаиваюсь в содеянном я. Я не должна позволить отцу погибнуть потому, что не смогла найти — или изобрести — основанного не на участии высших сил объяснения исчезновения флота на Лузитанию. И, кроме того, кто я такая, чтобы оспаривать устремления божьи? Они скрыли от людей флот. А деяния богов должны сразу узнаваться их преданными слугами, пусть даже они останутся сокрытыми от неверующих, заполнивших остальные миры».

— Отец, — обратилась к нему Цин-чжао, — я хотела бы поговорить с тобой относительно той задачи, что ты мне поручил.

Отец неправильно истолковал ее колебания:

— Мы можем говорить при Ванму без стеснения. Она теперь твоя доверенная служанка. Ее отцу была переведена плата за наем, в ее мозг уже введены первичные барьеры, отвечающие за безопасность и сохранение тайны. Мы можем доверять ей, она не выдаст ни единого слова из сказанного здесь.

— Да, отец, — согласилась Цин-чжао. По правде говоря, она снова забыла, что при их разговоре присутствует Ванму. — Отец, я знаю, куда девался флот на Лузитанию. Но ты должен обещать мне, что никогда не выдашь этой тайны Звездному Конгрессу.

Лицо отца, обычно безмятежное и мирное, заметно напряглось.

— Я не могу обещать этого, — произнес он. — Я потеряю уважение к себе, если предам своих хозяев.

Что же ей тогда делать? Как объяснить? И в то же время она не могла не сказать ему.

— Кто твои истинные хозяева? — сорвалась она на крик. — Конгресс или боги?

— Прежде всего боги, — ответил отец. — Они всегда стоят на первом месте.

— Тогда я должна сказать тебе, отец, я обнаружила, что именно боги укрыли от нас флот. И если ты передашь мои слова Конгрессу, то правители высмеют тебя и твоя жизнь будет разрушена. — Внезапно ей на ум пришло еще одно доказательство ее правоты. — И, отец, если флот остановили боги, значит он, по сути своей, был послан против их воли. А если Звездный Конгресс, отправив флотилию, пошел против воли…

Отец поднял руку, приказывая ей замолчать. Она сразу замолкла и склонила голову. Она ждала.

— Конечно же это боги, — промолвил наконец он.

Его слова принесли с собой и облегчение, и новое унижение. Он сказал «конечно». Стало быть, он знал все наперед?

— Все происходящее в нашей Вселенной свершается волей богов. Но не заблуждайся, считая, будто знаешь почему. Ты говоришь, скорее всего, они остановили флот потому, что решили таким образом помешать исполнению отданного ему приказа. Но я говорю, что Конгресс не смог бы даже собрать флотилию, не будь на то воли богов. Так почему бы не предположить, что боги остановили флот потому, что его миссия была настолько велика и благородна, что человечество просто не заслужило ее? Или что они спрятали от нас флотилию для того, чтобы я смог поручить тебе разгадать эту тайну? Несомненно одно: боги дозволили Звездному Конгрессу управлять значительной частью человечества. И пока Конгресс располагает благословением небес, мы, люди Пути, беспрекословно будем выполнять приказы нашего правительства.

— Я вовсе не хотела восставать… — Она не смогла закончить предложение — в ее слова закралась очевидная ложь.

Отец, разумеется, прекрасно ее понял:

— Я слышу, как срывается твой голос и твои слова уходят в ничто. Это потому, что ты сама понимаешь: то, что ты сейчас говоришь, — неправда. Забыв все, чему я тебя учил, ты решилась восстать против Звездного Конгресса. — В голосе его прозвучала нежность. — Ради меня ты пошла против Конгресса.

— Ты мой прародитель. Я обязана тебе бо́льшим, чем им.

— Я твой отец. Я стану твоим предком, только когда умру.

— Тогда я сделала это ради матери. Если правители когда-нибудь лишатся благоволения небес, я стану самым заклятым их врагом, ибо я буду служить настоящим богам.

И когда она произнесла это, Цин-чжао сама почувствовала, что ее слова превратились в опасную полуправду. Всего считаные минуты назад — перед тем, как ее остановила дверь, — разве она не готова была пойти даже против богов, чтобы спасти отца? «Я ужасная, самая нечестивая дочь во всей Вселенной», — подумала она.

— Я хочу сказать тебе, моя Во Славе Блистательная дочь, что противостояние Конгрессу ничего хорошего мне не принесет. И тебе тоже. Но я прощаю твою бесконечную любовь ко мне. Это наиболее невинное и неопасное из всех прегрешений.

Он улыбнулся. Его улыбка несколько успокоила ее, хоть она и говорила себе, что не заслуживает одобрения. К Цин-чжао вернулась способность размышлять, и она вновь обратилась к волнующей ее загадке.

— Ты знал, что это дело рук богов, и все же заставил меня искать ответ.

— Однако правильно ли ты поставила перед собой вопрос? — спросил отец. — Вопрос, ответ на который мы ищем, звучит так: «Каким образом боги совершили это?»

— Откуда мне знать? — удивилась Цин-чжао. — Они могли уничтожить флот, спрятать его где-нибудь или перенести в потайное местечко к себе, на Запад…

— Цин-чжао! Посмотри на меня. И внимательно выслушай.

Она подняла глаза. Отданный резким тоном приказ принес ей необходимое успокоение, направил мысли в нужное русло.

— Одной-единственной вещи я пытался научить тебя всю свою жизнь, Цин-чжао, и сейчас тебе пришла пора осознать ее. Боги ответственны за все, что происходит, но они никогда не действуют в открытую. Только в обличье. Ты слышишь меня?

Она кивнула. Он повторял ей эти слова сотни раз.

— Ты слышишь, но не понимаешь меня, даже сейчас, — вздохнул отец. — Боги избрали в слуги людей Пути, Цин-чжао. Только мы можем слышать их голоса. И только нам дозволено увидеть и понять, что они первопричина всего, что было, есть и будет. Для других людей их деяния остаются в тайне, превращаются в загадку. Твоя задача заключается не в том, чтобы открыть истинную причину исчезновения флота на Лузитанию, — весь Путь сразу понял, что так пожелали боги и случилось это только по их воле. Твоя задача — открыть тот лик, который создали себе боги на этот раз.

Цин-чжао ощутила небывалую опустошенность, голова ее слегка кружилась. Она была уверена, что нашла ответ, что справилась с заданием. А теперь все начиналось сызнова. Ее ответ был верным, но теперь изменилось само задание.

— Сейчас, когда мы не можем найти естественного объяснения, боги предстают обнаженными перед глазами всего человечества — как верующего, так и неверующего. Боги наги, и мы должны облачить их. Мы должны выявить ту цепь событий, которая была создана ими для объяснения таинственного исчезновения флота, чтобы придать ему естественный вид в глазах неверующих. Мне казалось, ты понимаешь это. Мы служим Межзвездному Конгрессу, но, служа Конгрессу, мы также почитаем богов. Боги желают, чтобы мы обманули Конгресс, а Конгресс просто жаждет быть обманутым.

Цин-чжао кивнула, онемев от охватившего ее разочарования — задача по-прежнему осталась невыполненной.

— Ты считаешь меня бессердечным? — спросил отец. — Или нечестным? Может, я слишком жесток к неверующим?

— Как может дочь судить своего отца? — прошептала Цин-чжао.

— Может, — утвердительно кивнул отец. — Каждый божий день одни люди судят других. Вопрос только в том, мудры ли мы в своих суждениях.

— Тогда я считаю, что в том, чтобы говорить с неверующими на неверном языке, особого греха нет, — ответила Цин-чжао.

Не мелькнула ли улыбка в уголках его рта? Или она ошиблась?