— Ты действительно поняла, — торжественно произнес отец. — Если когда-нибудь Конгресс придет к нам, смиренно вопрошая об истинной правде, тогда мы научим их Пути, и они станут частью его. До того времени мы служим богам, помогая неверующим обманывать себя мыслями, будто все на свете имеет естественное объяснение.

Цин-чжао низко поклонилась, чуть не коснувшись головой пола:

— Ты не раз пытался научить меня этому, но до сегодняшнего дня передо мной никогда не стояло проблемы, которая основывалась бы на этой истине. Прости глупость недостойной дочери.

— У меня нет недостойной дочери, — улыбнулся отец. — У меня единственная дочь, и она Во Славе Блистательная. Истиной, которую ты познала сегодня, владеют лишь немногие из живущих на Пути. Вот почему только избранные из нас способны непосредственно общаться с людьми из других миров, не вводя их в смущение своими словами. Ты удивила меня сегодня, дочь моя, не тем, что до сих пор не поняла сказанного мной, а тем, что пришла к пониманию этой истины в таком юном возрасте. Я был почти на десять лет старше тебя, когда открыл ее для себя.

— Как могу я научиться чему-то раньше, чем познал это ты, отец? — Сама идея о том, что она превзошла одно из его достижений, была практически невыносимой для нее.

— Потому что у тебя есть я, чтобы объяснить это, — ответил отец, — тогда как мне приходилось все открывать самому. Но я вижу, что мысль о том, что ты научилась чему-то раньше меня, пугает тебя. Неужели ты думаешь, что превосходство моей дочери обесчестит меня? Напротив, на свете не может быть большей чести для родителя, чем иметь ребенка, который более велик, чем он сам.

— Я никогда не стану такой великой, как ты, отец.

— В каком-то смысле ты права, Цин-чжао. Потому что ты мое дитя, все твои деяния сплетены с моими; ты продолжение меня, тогда как все мы продолжение наших предков. Но внутри тебя заложено такое величие, что я искренне верю: наступит время, когда мне в заслуги будут ставиться больше плоды твоих работ, нежели моих собственных. Если когда-нибудь люди Пути сочтут меня достойным почестей, твои достижения будут составлять половинную долю моего успеха.

Произнеся эти слова, отец поклонился ей не обычным поклоном вежливости, свидетельствующим о том, что он разрешает ей удалиться, а глубоким, уважительным поклоном, почти коснувшись головой пола. Но все же не коснувшись, потому что иначе было бы оскорбительно. Это могло бы сойти за издевку, если бы он действительно коснулся головой пола перед собственной дочерью. Но он склонился настолько низко, насколько позволял кодекс чести.

На секунду его жест смутил, испугал ее, а затем она все поняла. Когда он настаивал на том, что его шансы быть избранным богом Пути основываются на ее величии, он не имел в виду какое-то отдаленное будущее. Он говорил о настоящем. Он говорил о поставленной перед ней задаче. Если она сумеет распознать обличье богов, найти естественное объяснение исчезновению флота на Лузитанию, тогда его, безусловно, изберут богом Пути. Он полностью доверял ей. Поэтому таким важным стало ее первое задание. Что такое ее вступление в зрелость по сравнению с божественностью отца? Она должна упорнее трудиться, больше раздумывать и одержать победу там, где оказались бессильны лучшие умы вооруженных сил и Конгресса. Трудиться не ради себя, а ради матери, ради богов и ради отца, который станет одним из них.

Цин-чжао выскользнула из кабинета отца. В дверях она задержалась на секунду и быстро взглянула на Ванму. Одного взгляда, брошенного Говорящей с Богами, было достаточно, чтобы девушка направилась за ней следом.

К тому времени, как Цин-чжао достигла своих покоев, ее всю колотило от еле сдерживаемого желания очиститься. Сегодня она направилась по неправильному пути: она восстала против богов, отказалась сразу принять очищение и проявила глупость, не поняв истинного значения поставленной перед ней проблемы, — все это теперь слилось воедино. Не то чтобы она чувствовала себя особенно грязной, она не чувствовала нужды умыться, не ощущала отвращения к самой себе. Кроме того, похвала ее отца и расположение бога, который научил ее, как пройти через дверь, несколько уменьшили всеобъемлющее чувство самоуничижения. И, взяв к себе Ванму, она поступила достойно — с этим заданием она успешно справилась. Поэтому не собственная греховность вызывала в ней дрожь. Она просто жаждала очищения. Цин-чжао не могла дождаться мгновения, когда боги соединятся с ней на время ритуала. Однако она не знала ни одного испытания, которое утолило бы ее стремление к чистоте.

А затем пришел ответ: она должна была проследить по жилке на каждой половице в комнате.

Она немедля определила место, с которого начнет свой путь, — юго-восточный угол; она будет двигаться вдоль восточной стены, в сторону запада, в направлении богов. Последним ее испытанием станет самая короткая половица в комнате — не больше метра длиной, в северо-западном углу. Это послужит ей наградой — последняя жилка будет такой короткой и легкой.

Она слышала, как в комнату вошла Ванму, мягко ступая вслед за ней, но сейчас Цин-чжао было не до смертных. Боги ждали ее. Она опустилась в углу на колени и окинула взглядом половицу, отыскивая жилку, которую назначат ей боги. Обычно ей приходилось выбирать самой, и тогда она всегда останавливала выбор на самой трудной жилке, чтобы боги не отнеслись к ней с презрением. Но этим вечером ее переполняла уверенность, что боги сами сделают за нее выбор. Первой стала довольно толстая прожилка, волнистая, но ее не составило труда проследить. Боги уже являют ей свое милосердие! Сегодняшний ритуал должен превратиться в подобие разговора между ней и богами. Сегодня она преодолела невидимую преграду, еще на шаг приблизившись к совершенному пониманию отца. Очень может быть, что когда-нибудь боги смогут говорить с ней просто и ясно, ведь послания богов туманны, тогда как простые люди считают, что все Говорящие с Богами без труда различают суть их посланий.

— О святая! — окликнула ее Ванму.

Радость Цин-чжао словно была создана из тончайшего хрусталя, и Ванму своими словами будто нарочно разбила ее вдребезги. Неужели она не знает, что, когда ритуал прерван, приходится начинать с самого начала? Цин-чжао поднялась с колен и повернулась к девочке.

Ванму, должно быть, увидела ярость, написанную на лице Цин-чжао, но не поняла ее причины:

— О, прости! — сразу воскликнула она, падая на колени и отбивая земные поклоны. — Я совсем забыла, что мне не следует называть тебя «святой». Я всего лишь хотела спросить, что ты потеряла, может быть, я смогу помочь тебе в поисках.

Цин-чжао чуть не рассмеялась — настолько заблуждалась Ванму. Конечно же, Ванму понятия не имеет, что Цин-чжао сейчас беседует с богами. И теперь, когда ее гнев бесследно испарился, Цин-чжао устыдилась при виде того, как она напугала Ванму своей яростью. Нельзя, чтобы девочка билась в поклонах головой об пол. Цин-чжао не любила, когда люди так унижались.

«Неужели я ее напугала? Я была исполнена радости, потому что боги так отчетливо заговорили со мной, но моя радость была настолько самодовольной, что когда Ванму невинно прервала меня, я выплеснула на нее ненависть. Так я отвечаю богам? Они обращаются ко мне с любовью, а я превращаю ее в ненависть к другим людям, особенно к тем, которые находятся в моей власти. Боги всего лишь еще раз продемонстрировали, насколько я недостойна считаться чистой».

— Ванму, ты ни в коем случае не должна отвлекать меня, когда увидишь, что я склоняюсь над полом.

И Цин-чжао объяснила Ванму суть ритуала очищения, которого требуют от нее боги.

— Я тоже должна исполнять его? — спросила Ванму.

— Нет, только в случае, если боги тебе прикажут.

— Но как мне определить, боги это или нет?

— Если этого не случилось с тобой до сих пор, Ванму, значит вряд ли когда-нибудь такое произойдет. Но если все-таки это случится, ты сразу поймешь, потому что не сможешь противиться гласу богов, звучащему в твоей голове.

Ванму мрачно кивнула:

— Чем я могу помочь тебе… Цин-чжао?

Имя хозяйки она произнесла очень осторожно и почтительно. Впервые Цин-чжао поняла, что ее имя, которое звучало нежно и страстно, когда его произносил отец, может прозвучать столь величественным, когда его произносят с благоговением. Она ощутила почти физическую боль — ее назвали Во Славе Блистательной, когда внутри она была недостойной и грязной, лишенной своего сияния. Но она не могла запретить Ванму называть ее по имени — ведь как-то девочка должна называть ее, и, кроме того, почтительный тон Ванму послужит Цин-чжао постоянным насмешливым напоминанием о том, насколько недостойна она своего титула.

— Ты очень поможешь мне, если не будешь отвлекать меня, — ответила Цин-чжао.

— Может, мне тогда уйти?

Цин-чжао почти сказала «да», когда вдруг поняла, что почему-то боги хотят, чтобы Ванму стала частью ее очищения. Как она это поняла? Просто сама мысль о том, что Ванму сейчас уйдет, терзала ее не меньше, чем желание побыстрее вернуться к исполнению ритуала.

— Прошу тебя, останься, — произнесла Цин-чжао. — Ты можешь вести себя тихо, просто наблюдать за мной?

— Да… Цин-чжао.

— Если ритуал слишком затянется и ты почувствуешь, что устала, можешь уйти, — продолжала Цин-чжао. — Но только тогда, когда увидишь, что я двигаюсь с запада на восток. Это значит, что я буду находиться между двух жилок и твой уход не отвлечет меня, но все равно не заговаривай со мной.

Глаза Ванму расширились.

— Ты собираешься проследить каждую жилку на каждой из половиц пола?

— Нет, — покачала головой Цин-чжао. Боги никогда не были настолько жестоки к ней! Но, подумав об этом, Цин-чжао поняла, что когда-нибудь может наступить день, когда боги потребуют от нее такого искупления. Ее кинуло в дрожь при одной мысли об этом. — Только по жилке на каждой половице в комнате. Следи за мной взглядом, хорошо?

Она заметила, как Ванму украдкой бросила взгляд на мерцающие над терминалом цифры, указывающие время. Наступил час отхода ко сну, а обе девушки сегодня пропустили полуденный отдых. Человеку несвойственно так долго обходиться без сна. Дни на Пути были вполовину короче, чем на Земле, поэтому они никогда не совпадали с внутренними ритмами человеческого организма. Пропустить полуденный сон, а затем допоздна не ложиться в постель — нелегкое испытание.

Но у Цин-чжао не было выбора. И если Ванму не выдержит и заснет, то лучше ей уйти сейчас, как бы боги ни противились этому.

— Ты не должна спать, — сказала ей Цин-чжао. — Если ты заснешь, мне придется заговорить с тобой, чтобы ты подвинулась и дала мне проследить те жилки, до которых я еще не добралась. А если я заговорю с тобой, мне придется начинать все заново. Ты выдержишь? Ты не должна ни спать, ни говорить и в то же время по возможности не двигаться.

Ванму кивнула. Цин-чжао поняла, что девочка твердо намерена в точности все исполнить, но Цин-чжао была не совсем уверена, что ей это удастся. Однако боги настаивали, чтобы при ритуале присутствовала новая доверенная служанка. Кто такая Цин-чжао, чтобы перечить воле богов?

Цин-чжао вернулась к первой половице и начала все снова. К величайшему облегчению, она обнаружила, что боги по-прежнему остались с ней. На половицах ей доставались самые толстые, самые легкие жилки; а когда она вдруг получала приказание проследить жилку потруднее, то неизбежно получалось, что самая легкая на вид жилка на доске вдруг истончалась до невидимости либо вовсе обрывалась прямо посредине половицы. Боги были милосердны к ней.

Что же касается Ванму, то девочка мужественно боролась с собой. Дважды, когда Цин-чжао двигалась обратно на восток, чтобы выбрать очередную жилку, она мельком кидала взгляд в сторону Ванму и обнаруживала, что та спит. Но когда Цин-чжао прошла совсем рядом с тем местом, где сидела Ванму, то краем глаза заметила, что ее доверенная служанка уже проснулась и так тихонько движется в тот угол, который Цин-чжао уже оставила, что она даже не слышит шороха ее платья. Хорошая девочка. Достойный выбор на должность доверенной служанки.

Наконец, по прошествии долгого времени, Цин-чжао добралась до начала последней половицы, коротенькой, в самом углу комнаты. Она чуть не вскрикнула от радости, но вовремя сдержалась. Звук ее голоса и неизбежный ответ Ванму сразу порвут паутинку ритуала, и ей придется начинать вновь — невообразимая глупость. Цин-чжао склонилась над краем половицы, находясь меньше чем в метре от северо-западного угла комнаты, и остановила взгляд на самой толстой прожилке. Она привела Цин-чжао, верно и четко, прямо к противоположной стене. Ритуал был исполнен.

Цин-чжао бессильно прислонилась к стене и с облегчением рассмеялась. Но она настолько ослабла и устала, что, должно быть, для Ванму ее смех прозвучал словно плач. В следующую же секунду девочка оказалась рядом с ней, тихонько дотронувшись до плеча.

— Цин-чжао, — позвала она, — тебе больно?

Цин-чжао взяла ручку девочки и задержала в своей:

— Нет, не больно. По крайней мере, если и больно, то хороший сон залечит все раны. Я закончила. Я чиста.

Во всяком случае, достаточно чиста, чтобы не чувствовать невольного отторжения, сжимая ручку Ванму и прикасаясь к ее коже. Это был дар божий, что после исполнения ритуала она может вот так подержаться за чью-то руку.

— Ты молодец, — сказала Цин-чжао. — Мне было легче сосредоточиться на жилках, когда ты осталась со мной в комнате.

— Мне кажется, я один раз задремала, Цин-чжао.

— Один-два раза, не больше. Но когда нужно было, ты проснулась, так что никакого вреда это не причинило.

Ванму внезапно расплакалась. Она закрыла глаза, но не отняла от Цин-чжао руку, чтобы спрятать лицо. Слезы покатились по ее щекам.

— Ванму, почему ты плачешь?

— Я не понимала, — ответила она. — Это действительно нелегко — быть Говорящей с Богами. Я не знала.

— И не менее трудно быть настоящей подругой Говорящей с Богами, — улыбнулась Цин-чжао. — Вот почему я не хочу, чтобы ты становилась моей служанкой, звала меня святой и пугалась при звуке моего голоса. Такую служанку мне пришлось бы отсылать из комнаты каждый раз, когда боги захотят обратиться ко мне.

Несмотря на ее утешения, слезы у Ванму хлынули с новой силой.

— Си Ванму, неужели тебе так нелегко со мной? — спросила Цин-чжао.

Ванму покачала головой.

— Если когда-нибудь ты почувствуешь, что уже не выдерживаешь, я пойму тебя. Тогда ты можешь оставить меня. Я и прежде была одна. Я не боюсь остаться в одиночестве.

Ванму снова покачала головой, только на этот раз с некоторым ожесточением:

— Как я могу покинуть тебя, после того как увидела, насколько нелегко тебе приходится?

— В один прекрасный день будет написана целая история о том, как Си Ванму неизменно присутствовала в комнате во время очищения Хань Цин-чжао.

Внезапно на лице Ванму заиграла улыбка, и, несмотря на то что по щекам все еще текли слезы, ее глаза открылись и полыхнули весельем.

— Ты сама-то поняла, как удачно сейчас пошутила? — спросила Ванму. — Меня зовут Си Ванму. Когда люди будут рассказывать эту историю, они не будут знать, что с тобой находилась твоя доверенная служанка. Они подумают, что это была Владычица Запада.

Цин-чжао тогда тоже рассмеялась. Но в голове у нее мелькнула мысль, что, возможно, Владычица и в самом деле прародительница Ванму и, взяв Ванму себе в подруги, Цин-чжао вместе с тем обрела новую близость с богиней, чуть ли не самой старшей из всех богов.

Ванму, готовясь ко сну, разложила циновки — Цин-чжао только пришлось показать ей, как это делается; это входило в обязанности Ванму, и теперь каждый вечер она будет расстилать циновку для Цин-чжао, хотя сама Цин-чжао никогда особо не тяготилась этим занятием. Когда они улеглись, их циновки находились близко-близко друг к другу, так что ни одной жилки не виднелось между ними. Цин-чжао заметила, что сквозь щели в окнах просачивается серый свет, они оставались на ногах весь день и всю ночь. Ванму многим пожертвовала ради нее. Она станет настоящей подругой.

Несколько минут спустя, когда Ванму уже заснула, а Цин-чжао только погружалась в пучину сновидений, Цин-чжао вдруг подумала: как это Ванму, нищей девчонке, удалось подкупить мастера, чтобы тот не прерывал ее разговора с Цин-чжао. Может быть, какой-нибудь шпион заплатил за нее, чтобы она внедрилась в дом Хань Фэй-цзы? Нет, Ю Кун-мэй, охранник дома Хань, сразу бы узнал об этом и Ванму никогда бы не приняли на работу. Си Ванму дала взятку не деньгами. Ей всего четырнадцать, но она превратилась уже в настоящую красавицу. Цин-чжао прочла достаточно исторических книг и биографий знаменитых людей, чтобы знать, чем именно дают взятки женщины.

Про себя Цин-чжао мрачно решила, что это дело надо тайно расследовать и, если все окажется правдой, немедленно и с позором изгнать мастера; правда, в ходе расследования не следует упоминать имени Ванму, чтобы защитить ее от дурной молвы. Цин-чжао расскажет все Ю Кун-мэю, а тот уже проследит, чтобы все было исполнено должным образом.

Цин-чжао взглянула на милое личико спящей служанки, своей новой подруги, и почувствовала, как ее переполняет печаль. Цин-чжао больше всего печалил не сам факт, что Ванму пришлось заплатить мастеру, а то, что она заплатила телом, чтобы добыть себе такую неблагодарную, тяжелую, ужасную работу — стать служанкой у Цин-чжао. Если уж женщине приходится продать путь в свое чрево — в истории человечества многие женщины вынуждены были так поступать, — то боги должны воздать ей за такой подвиг.

Вот почему Цин-чжао заснула тем утром с твердым намерением посвятить себя обучению Си Ванму. Правда, она не позволит, чтобы занятия с Ванму помешали ее работе над разгадкой исчезновения флота на Лузитанию, но все свободное время отдаст девочке, чтобы достойно воспитать ее, помня о жертве, которую та принесла. Да и боги будут ожидать от Цин-чжао того же, ведь они послали ей такую замечательную доверенную служанку.

Конец ознакомительного фрагмента