Орсон Скотт Кард

Тень Гегемона. Театр теней

Тень Гегемона

Часть первая

Добровольцы

1. Петра

Кому: Chamrajnagar% sacredriver@ifcom.gov

От: Locke% espinoza@polnet.gov

Тема: Что вы делаете, чтобы защитить детей?

Уважаемый адмирал Чамраджнагар!

Ваш адрес дал мне один наш общий друг, который когда-то работал у Вас, а теперь стал видным администратором, — уверен, Вы догадались, о ком идет речь. Я понимаю, что в данный момент Ваши задачи носят не столько военный, сколько организационный характер и космос занимает Ваши мысли больше, чем политическое положение на Земле. Как бы то ни было, Вы нанесли решительное поражение националистическим силам, которые возглавлял Ваш предшественник в войне Лиги, и этот вопрос, по-видимому, урегулирован. Межзвездный Флот сохраняет независимость, и за это все мы Вам благодарны.

Но чего, очевидно, никто на Земле не понимает — это что мир является всего лишь иллюзией. Дело не только в давно уже сдерживаемом экспансионизме России, но и в том, что многие другие страны строят планы агрессии против своих соседей. Силы Стратега расформировываются, Гегемония стремительно теряет свой авторитет, и Земля стоит на грани катастрофы.

Наиболее ценными кадрами для любой страны в грядущих войнах будут дети, обученные в Боевой, Тактической и Командной школах. Логичным решением для этих детей будет решение служить своим странам, но неизбежно и то, что по крайней мере некоторые государства, у которых нет МЗФ-сертифицированных гениев, или такие, которые сочтут, что командиры противника более талантливы, предпримут упреждающие действия — либо чтобы захватить ценные кадры для собственного пользования, либо чтобы лишить противника этих кадров. Проще говоря, над этими детьми нависла серьезная угроза похищения или убийства.

Я понимаю, что Вам сейчас проще всего отмахнуться от политических дрязг Земли, но все же именно МЗФ разыскивал и обучал этих детей, тем самым превратив их в мишени. Что бы ни случилось с ними, ответственность за их судьбу ляжет на МЗФ. Очень многое было бы сделано для их защиты, если бы Вы издали приказ, берущий этих детей под защиту Флота, предупреждающий любое государство, что попытка причинить этим детям вред встретит суровое и быстрое военное возмездие. Большинство стран никоим образом не сочтут это вмешательством в дела Земли, и Вы получите мою полную поддержку, как бы мало она ни значила, на всех общественных форумах.

Я надеюсь на Ваше скорейшее решение. На промедление нет времени.

С уважением,

Локк [Сетевой псевдоним Питера Виггина взят в честь английского философа, выдающегося мыслителя эпохи Просвещения Джона Локка.].


Петра Арканян наконец вернулась на родину, и оказалось, что это совсем не та Армения. Горы по-прежнему были величественны, но это не были горы ее детских воспоминаний. Ничто не вызывало отклика в душе, и только уже в Маралике забрезжило что-то узнаваемое. Отец встретил ее в Ереване, а мать осталась дома с одиннадцатилетним братом и новым младенцем — явно зачатым еще до того, как после войны смягчились законы об ограничении рождаемости. Конечно, все смотрели прибытие Петры по телевизору. Везя дочь по узким улицам на старой развалюхе, отец сказал извиняющимся тоном:

— Тебе все это уже не интересно, Петра, ты весь мир повидала.

— Мир нам особо не показывали, папа. В Боевой школе окон нет.

— Ну, я имел в виду космопорт, столицу, всех этих важных людей, огромные дома.

— Мне здесь нравится, папа.

Ей пришлось сделать вид, будто Маралик — это лучший подарок, который отец мог ей сделать, чтобы он был уверен, что ей понравилось. А она пока еще не знала, понравился ей Маралик или нет. Боевая школа ей не нравилась, но к ней Петра привыкла. К Эросу привыкнуть было невозможно, и она выдержала его. И как же может не понравиться место, где небо открыто и люди ходят где хотят?

И все-таки она была разочарована. Последний раз она видела Маралик пятилетней девочкой, глядящей на высокие дома снизу вверх, через широкие улицы, по которым проносятся громадные машины на бешеных скоростях. Теперь она стала намного старше, достигла почти полного своего роста, и машины стали меньше, улицы сузились, а новые дома — рассчитанные на землетрясение, которого не выдержали старые, — выглядели приземистыми. Не уродливыми, нет, — в них было свое очарование, эклектика, в которой сливались турецкий и русский стили, Испания и Ривьера, и, как это ни странно, Япония. Но странно было видеть, насколько же они единообразны из-за выбора цвета, близости к улице и почти одинаковой высоты, поскольку все стремились к разрешенному законом максимуму.

Все это Петра знала, потому что увидела и прочла еще на Эросе, куда ее с остальными детьми забросила война Лиги. Она рассматривала картинки в Сети. Но ничто не могло изменить того факта, что уехала она в пять лет, а возвращается в четырнадцать.

— Что? — переспросила она, потому что отец что-то сказал, а она не расслышала.

— Я спросил, не хочешь ли ты по дороге домой заехать в кондитерскую, как мы с тобой всегда заезжали.

Кондитерская. Как она могла забыть это слово?

Очень просто. Кроме Петры, в Боевой школе был только один мальчик из Армении, на три класса старше. Он ушел в Тактическую школу через несколько месяцев после прихода Петры, так что они почти не встречались. Из подготовительной земной школы в Боевую космическую она пришла в семь лет, а ему было десять, и он ушел, даже не покомандовав армией. Удивительно ли, что у него не было охоты болтать по-армянски с какой-то пигалицей, только что вылетевшей из родного дома? Так что Петра не говорила по-армянски практически все девять лет. Ее армянский язык был языком пятилетнего ребенка. Очень трудно было сейчас говорить на нем и еще труднее — понимать.

Как сказать отцу, что он очень облегчил бы ей жизнь, если бы говорил на общем, языке Флота, фактически на английском? Естественно, отец его знал — они с матерью специально говорили дома по-английски, когда Петра была маленькой, и у нее не возникло языковых трудностей в Боевой школе. И этим, как теперь сообразила Петра, объясняются ее теперешние трудности. Как часто отец произносил армянское слово «кондитерская»? Когда они бывали в городе, заехать в кондитерскую он предлагал по-английски и все сласти тоже называл по-английски. Смешно — зачем ей в Боевой школе могли понадобиться английские названия армянских сластей?

— Что ты смеешься?

— Кажется, папа, я за годы в космосе утратила интерес к сластям. Хотя, ради старых добрых времен, я надеюсь, что ты будешь опять брать меня с собой в город. Только ты не будешь уже такой высокий, как тогда.

— И твоя ручка тоже не будет такой маленькой в моей руке. — Он тоже засмеялся. — Нас лишили тех лет, что могли бы оставить бесценные воспоминания.

— Да, — согласилась Петра. — Но я была там, где должна была быть.

«Так ли это? Это ведь я сорвалась первой. Я прошла все тесты, кроме тех, которые были по-настоящему важны, и на них я сорвалась первой. Эндер меня утешал, говорил, что полагался на меня больше всех и потому нагружал больше всех, но ведь он нагружал нас всех и полагался на нас всех, а сорвалась именно я». Никто никогда об этом не говорил, а на Земле, наверное, вообще ни одна живая душа об этом не знает. До той самой минуты, когда Петра заснула посреди боя, она была одной из лучших. А после этого, хотя Петра больше не срывалась, Эндер уже никогда не доверял ей. Ее всегда кто-нибудь подстраховывал, чтобы, если она вдруг перестанет командовать своими кораблями, ее тут же подменили. Она была уверена, что кто-то назначен на подмену, но не спрашивала кто. Динк? Боб? Боб, да. Поручил ему это Эндер или нет, но Петра знала, что Боб всегда за ней следит, готовый взять на себя управление. Она перестала быть надежной. Они больше ей не доверяли. Она сама себе не доверяла.

Но она не расскажет своим родным об этом, как не рассказала премьер-министру и журналистам, армянским военным и школьникам, которые собрались встречать Великую Армянскую Героиню войны с жукерами. Армении нужен был герой, а Петра была единственным кандидатом. Ей показали сетевые учебники, где ее имя стояло в одном ряду с величайшими героями Армении всех времен. С портретом, биографией и цитатами из полковника Граффа, майора Андерсона и Мейзера Рэкхема.

И Эндера Виггина. «Это Петра первой встала за меня, рискуя собой. Это Петра обучила меня тому, чему никто другой не смог бы. Всем, чего я достиг, я обязан ей. А в последней кампании, когда бой шел за боем, на нее я полагался как на командира».

Эндер понятия не имел, как больно ей от этих слов. Конечно, он хотел ее убедить, что по-прежнему на нее полагается. Но она знала правду и эти слова воспринимала как жалость. Как ложь из доброты.

И вот она дома. Нигде на Земле она не была такой чужой, потому что здесь ей полагалось чувствовать себя дома, а у нее не получалось. Здесь ее никто не знал. Здесь помнили талантливую девочку, которую увезли прочь от прощальных слез и ободряющих слов любви. Знали героиню, вернувшуюся в ореоле славы, освещающем каждое ее слово и каждый жест. Но здесь не знали и никогда не узнают девочку, которая сломалась под неимоверным напряжением и посреди боя… просто заснула. Гибли корабли, гибли люди — настоящие люди, не компьютерные персонажи, а она спала, просто спала, потому что ее тело больше не могло бодрствовать. Эта девочка будет навсегда скрыта от всех глаз.

И от всех глаз будет скрыта и та девочка, что следила за каждым шагом окружающих ее мальчишек, оценивая их способности, просчитывая их намерения, решительно настроенная использовать любое преимущество, отказываясь склониться перед кем-либо из них. Здесь же ей полагалось снова стать ребенком. Ребенком постарше, конечно, но все равно ребенком. Зависимым от своих родных.

Но ведь после девяти лет настороженности разве не отдохновением будет отдать свою жизнь в руки других? Разве нет?

— Мама хотела приехать, но боялась. — Отец чуть засмеялся, будто это было забавно. — Ты понимаешь?

— Нет, — ответила Петра.

— Не тебя боялась, — сказал отец. — Своей перворожденной дочери она никогда бояться не будет. Но камеры, политики, толпы… Мама — женщина кухни, а не базара. Ты понимаешь?

Петра вполне понимала его армянскую речь, если это отец имел в виду, потому что он сообразил и стал говорить простым языком, делая едва заметные паузы между словами, чтобы ее не захлестнул речевой поток. За это она была ему благодарна, но и смущалась, что ей нужна такая помощь и что это так заметно.

А чего она не понимала — это страха перед толпой, который может помешать матери встретить дочь после девяти лет разлуки.

Петра знала, что мать боялась не толпы и не камер — ее пугала сама Петра. Утраченная пятилетняя дочка, которой никогда уже не будет пять лет, которой с первыми месячными помогла справиться флотская медсестра, которой мама никогда не помогала делать уроки, которую не учила готовить. Нет… Она же когда-то пекла пирожки с мамой. Вспоминая, Петра понимала, что ничего важного мама делать ей не позволяла, но тогда ей казалось, что это она печет пирожки. Что мама ей доверяет.

Это вернуло ее мысли к тому, как Эндер в конце кампании берег ее, притворяясь, что доверяет, как раньше, но на самом деле вынужденный все контролировать сам.

Поскольку эта мысль была невыносима, Петра выглянула в окно.

— Мы уже подъезжаем к дому? Мне кажется, я здесь играла когда-то.

— Еще нет, — ответил отец, — но скоро. Маралик — город не такой уж и большой.

— Мне все тут кажется новым.

— Ничего нового тут нет. Здесь никогда ничего не меняется — только архитектура. Армяне живут по всему миру, но лишь потому, что когда-то бежали, спасаясь от смерти. А по натуре мы домоседы. Горы — это утроба матери, из которой нам неохота вылезать. — Отец засмеялся собственной шутке.

Он всегда так смеялся? Петре слышалось в этом смехе не веселье, а неуверенность. Не только мать слегка боялась дочери.

Наконец машина подъехала к дому, и Петра узнала его. Дом был маленький и обшарпанный по сравнению с тем, что ей запомнился, но она, по правде говоря, не часто его вспоминала все эти годы. Он перестал сниться, когда ей исполнилось десять. Но теперь, когда она увидела его наяву, вернулась и память обо всем, что с ним связано, — слезы, которые она проливала в первые недели и месяцы в подготовительной школе, а потом новые слезы, когда ее отвезли с Земли в Боевую школу. Именно сюда она рвалась тогда всем сердцем, и вот она здесь… и ей это больше не нужно. Суетливый человек в автомобиле не был тем высоким богом, который так гордо вел ее за руку по улицам Маралика. А женщина, ждущая в доме, — совсем не та богиня, чье волшебство творило вкусную еду и чья прохладная рука лежала у Петры на лбу во время болезни.

Но больше ей некуда податься.

Мать стояла у окна, когда Петра вышла из машины. Отец приложил ладонь к сканеру. Петра подняла руку и чуть помахала матери, улыбнувшись сначала застенчиво, потом во весь рот. Мать улыбнулась в ответ и тоже помахала рукой. Петра взяла отца за руку и пошла с ним к дому.

Дверь распахнулась им навстречу. Открыл Стефан, брат Петры. Она бы не узнала его — он запомнился ей двухлетним пухлым малышом. А он, конечно, вообще ее не знал. Он сиял, как сияли школьники, восхищенные встречей со знаменитостью. Но это был ее брат, и Петра обняла его, а он ее.

— Ты и в самом деле Петра! — сказал он.

— А ты и в самом деле Стефан! — ответила она. Потом повернулась к матери. Та все еще стояла у окна, глядя на улицу. — Мама?

Женщина обернулась. По щекам ее текли слезы.

— Я так рада тебя видеть, Петра.

Но она не двинулась навстречу, даже руки не протянула.

— Похоже, ты ждала увидеть ту девочку, что уехала девять лет назад.

Мать разразилась слезами и теперь уже протянула руки, и Петра быстро шагнула в ее объятия.

— Ты совсем большая, — сказала мама. — Я тебя не знаю, но я тебя люблю.

— И я люблю тебя, мама, — сказала Петра и была рада осознать, что говорит правду.

Они провели вчетвером час — впятером, когда младенец проснулся. Петра отмахнулась от их расспросов. «Обо мне все уже сказано и по телевизору показано. Я про вас хочу услышать», — и узнала, что отец все еще занимается редактированием учебников и переводов, а мать все так же заботится о семье и соседях. Она знала всех в округе, носила еду больным, сидела с детьми, чьи родители на работе, и кормила любого ребенка, которому случалось оказаться поблизости.

— Я помню, однажды мы с мамой завтракали вдвоем — она и я, — усмехнулся Стефан. — Почему-то никого больше не оказалось, и столько еды осталось!

— Я помню, — сказала Петра. — Помню, как гордилась, что мою маму так любят все дети. И ревновала, потому что она тоже их любила!

— Совсем не так, как вас, родные мои, — возразила мама. — Но я люблю детей и не стыжусь этого. Каждый из них бесценен в глазах Господа, и всем им открыты двери моего дома.

— Ну, я знала многих, кого бы ты не стала любить, — сказала Петра.

— Может быть, — ответила мать, не желая спорить, но явно не веря, что такой ребенок вообще может быть.

Младенец загукал, и мама подняла рубашку дать ребенку грудь.

— Я тоже так громко хлюпала? — спросила Петра.

— Да нет, — ответила мать.

— Ты правду говори! — потребовал отец. — Она соседям спать не давала.

— Такая я была обжора?

— Да нет, просто невоспитанная девочка, — утешил ее отец. — Совершенно не умела вести себя за столом.

Петра решила задать щекотливый вопрос прямо — и сделала это:

— Ребенок родился всего через месяц после снятия ограничений рождаемости?

Мать с отцом переглянулись — мать с блаженной улыбкой, отец слегка вздрогнул.

— Понимаешь, нам тебя не хватало. Мы хотели, чтобы в доме была девочка.

— Ты мог потерять работу, — сказала Петра.

— Не так сразу, — отмахнулся отец.

— Наши армянские чиновники не слишком торопятся исполнять законы, — объяснила мать.

— Но вы могли потерять все.

— Нет, — твердо ответила мать. — Половину всего мы потеряли, когда ты уехала. Все — это дети. А остальное — это ничто.

Стефан рассмеялся:

— А если я есть хочу? Еда — это что-то!

— Ты всегда хочешь есть, — сказал отец.

— А еда — всегда что-то.

Они рассмеялись, но Петра отметила, что у Стефана нет иллюзий насчет того, к чему могло привести рождение ребенка.

— Очень здорово, что мы выиграли войну.

— Всяко лучше, чем проиграть, — сказал Стефан.

— И так хорошо иметь ребенка, не нарушая при этом закон, — добавила мать.

— Но девочки у вас все равно нет.

— Нет, — согласился отец. — Зато есть наш Давидик.

— А девочка у нас опять есть, — сказала мать. — Ведь ты вернулась.

«Не совсем, — подумала Петра. — И ненадолго. Четыре года или даже меньше — и я уеду в университет, и тогда вы по мне скучать уже не будете, потому что поймете, что я не та девочка, которую вы любили, а пропахший порохом и кровью ветеран войны, выпускник военной школы, обученный отвратительному ремеслу».

Семья провела вместе час, а потом стали подтягиваться соседи, дальние родственники, друзья с работы отца, и только за полночь отец наконец объявил, что завтра не выходной, а перед работой надо хоть сколько-нибудь поспать. Еще час ушел на то, чтобы выпроводить всех гостей, а Петра к этому времени хотела лишь свернуться под одеялом и спрятаться от мира по меньшей мере на неделю.

К концу второго дня Петра поняла, что в доме ей делать нечего. Она не вписывалась в быт. Мать ее любила, но жизнь ее вертелась вокруг младенца и соседей, и, когда она пыталась занять Петру разговором, видно было, что дочь ее отвлекает и что для матери было бы облегчением, если бы Петра днем ходила в школу со Стефаном и возвращалась по расписанию. Петра это поняла и вечером объявила, что хочет записаться в школу и со следующего дня начать ходить.

— Вообще-то, — сказал отец, — люди из МЗФ говорили, что ты могла бы поступать прямо в университет.

— Мне всего четырнадцать, — возразила Петра. — И у меня серьезные пробелы в образовании.

— Она даже про «Дога» никогда не слышала, — сказал Стефан.

— Про кого? — спросил отец. — Какого дога?

— «Дог»! — нетерпеливо объяснил Стефан. — Шумовой оркестр. Ну ты же знаешь!

— Очень известная группа. Послушаешь их — будто в автомастерской побывал, — сказала мать.

— Ах, про этого «Дога», — протянул отец. — Вряд ли Петра имела в виду образование такого рода.

— На самом деле именно такого, — сказала Петра.

— Она как с другой планеты, — продолжал Стефан. — Я вчера сообразил, что она вообще ни про кого не слыхала.

— А я и есть с другой планеты. С астероида, если быть точной.

— Да, конечно, — сказала мать. — Ты должна быть со своим поколением.

Петра улыбнулась, но внутренне вздрогнула. Поколением? У нее нет поколения, только несколько тысяч детей, однокашников по Боевой школе, ныне рассеянных по всей Земле и ищущих свое место в мирной жизни.

Со школой, как вскоре выяснилось, все оказалось не так просто. Курсов военной истории и стратегии не было. Уровень преподавания математики — детсадовский по сравнению с тем, что узнала Петра в Боевой школе, но по литературе и языкам она очень отстала. Армянский она знала на уровне детского сада. Она бегло говорила на том варианте английского, что был в ходу в Боевой школе, а он был насыщен жаргонными словами, которые использовали тамошние ребята, и правил грамматики она почти не знала и совсем не понимала смешанный армяно-английский сленг, на котором общались школьники Армении.