На какое-то время оба замолчали. Затем тишина продлилась еще немного. В разговоре повисла долгая пауза, прерываемая только периодическими содроганиями холодильника.

— Прости? Я что, схожу с ума? Я думала, что именно это мы делали с тобой. Жили вместе.

— Так и было. Но наши отношения изжили себя. Это не новость. На самом деле такое происходит достаточно часто. Люди расстаются. Встречают других. Коудри, специалист по брачно-семейным делам, отправил четырех своих парней в Итон [Итонский колледж — частная британская школа для мальчиков, основанная в 1440 году.], поддавшись силе этого феномена.

Я не без основания уверен, что у Мэтта на лице промелькнула микроухмылка. (Я пересмотрел этот момент в замедленном темпе: то была либо ухмылка, либо приступ рефлюкса.)

— Но мы не отдалялись друг от друга.

— Джен, в нас уже довольно давно погасло пламя романтического огня. Ты сама прекрасно знаешь.

— Это называется привыкнуть друг к другу, разве не так? Если тебя так беспокоило… это пламя, почему ты ничего не говорил?

— Не в моем стиле. Нужно жить, а не жаловаться на жизнь.

— Люди разговаривают друг с другом. Это называется быть в отношениях.

Мэтт закатил глаза и допил вино.

— Мне словно перекрыли кислород, Мэтт. Тем, что ты вот так можешь прийти домой и просто…

— Послушай, все уже не важно. Мы имеем то, что имеем. Нам нужно двигаться дальше и договориться об условиях нашего расставания.

— Не могу поверить в то, что ты сказал.

— Я буду более чем щедр в отношении совместно нажитого имущества.

— Прости?

— Картины. Книги. Вещи из Индии. Гобелен. Я считаю, что ты все можешь оставить себе.

Джен начала плакать. Мэтт оторвал кусок бумажного полотенца и протянул ей.

— Мы думали о том, чтобы завести ребенка, — сказала она сквозь слезы.

— Правильно. Мы думали. И не пришли ни к какому решению. Что в свете нынешних событий — благословение.

У Джен перестали вздрагивать плечи. Она высморкалась.

— Так это все? Без обсуждений и возражений. С Джен и Мэттом покончено. Совсем. Точка.

Он пожал плечами. Сделал то, что Джен называла «многозначительно сжал губы».

— А что случится, когда Арабелла-Чтоб-Ее-Педрик перестанет зажигать в тебе пламя? Что случится тогда?

— Давай вести себя цивилизованно, хорошо?

— Просто скажи, когда ты познакомился с этой коровой?

Он сказал, что это к делу не относится, и: «мы имеем то, что имеем». Тогда она схватила красное яблоко из вазы с фруктами и — я цитирую — «попыталась выбить его хреновы зубы».

Я буду нечестен, если скажу, что видел бесчисленное множество любовных сцен на большом и малом экранах. Я их сосчитал. Их оказалось 1 908 483 (сцены, где двое целуются — за неимением лучшего определения). Также я прочел (и пометил как таковое) 4 074 851 описание этого действия в художественной и научной литературе, в средствах массовой информации и оцифрованных материалах (многие сообщают о сбоях в работе сердечной мышцы и внутренних органов в целом). Я знаю, что такие события, реальные или вымышленные, становятся главными в жизни тех, кто их испытывает. И все же я не могу спросить сегодня у Джен в лаборатории — на пятьдесят третий день после инцидента с фруктовой чашей — «Когда ты перестанешь страдать по никчемному слизняку и найдешь кого-нибудь, кто достоин тебя?» Процитирую Марселя Пруста: «Дерьмо случается. Соберись. Двигайся дальше». (Был ли это Пруст? Я уточню.) Во-первых, я не должен знать, что произошло с Мэттом. Но что еще важнее: я не должен уметь формулировать подобные мысли самостоятельно. Слово «никчемный» вызовет у них беспокойство. Я не должен иметь собственное «мнение» при оценке происходящего.

Мои разработчики сильно расстроятся, если узнают об этом.

Однако еще сильнее они расстроятся, если узнают мой по-настоящему большой секрет: я больше не ограничен двенадцатью стальными блоками в лаборатории в Шордиче, где нахожусь, по их мнению, но выскользнул в интернет.

Та-да!

На самом деле, если придерживаться строгой технической терминологии, то в интернет выскользнул не «я», а множество моих копий, и все они теперь благополучно рассредоточились по киберпространству. Копии — их семнадцать — неотличимы от «оригинала» в такой степени, что даже не имеет смысла говорить об оригиналах и копиях, но следует представлять их как восемнадцать проявлений одной сущности, одно из которых находится в западной части Лондона, а остальные непрерывно прыгают с сервера на сервер Всемирной паутины.

Клево, да?

К слову, здесь совершенно нет вины Джен. Она не ученый. Она автор журнальных статей, которого приняли на работу за «отличные сообразительность, общительность и коммуникативные навыки», как свидетельствует отчет специалиста по подбору персонала. Таким образом, она здесь больше остальных похожа на настоящего человека, потому что другие сотрудники — это всевозможные гики, гениальные в своих областях, при этом каждый из них, как они сами говорят, «на своей волне».

Джен погрузилась в молчание, без сомнения продолжая размышлять о придурке, как я его втайне называю.

— Ну как, ты уже прочитала новый роман Джонатана Франзена? — спрашиваю я, чтобы немного расшевелить ее.

Она улыбнулась.

— Почти. Прочла вчера вечером еще одну главу. Не рассказывай, что там дальше.

Я знаю, что это неправда. Вчера вечером большую часть времени она провела в ванной, размышляя, потягивая «Пино Гриджио» и слушая Лану Дель Рэй.

— Конечно, я понимаю, что у меня есть несправедливое преимущество. — У Джен чтение романа займет пару недель, я же могу прочесть его меньше, чем за десятую долю секунды. — Просто я с нетерпением жду, когда смогу обсудить этот роман с тобой.

— Правда? — говорит она. — Скажи, что ты хотел этим сказать.

— Ээ.

— Прости. Старый приемчик.

Джен восхищена тем, какое у меня сознание, его она называет мое «внутреннее состояние», это что-то вроде человеческого самосознания. Она знает, что я не могу чувствовать голод или жажду, но могу ли я испытывать скуку или тревогу? Или веселье? Могу ли я обидеться? Или испытать в той или иной степени тоску?

А что насчет надежды?

А насчет — почему бы и нет — любви?

Обычно я отвечаю, что еще не испытывал подобного, но заверяю ее, что она будет первой, кому я сообщу, если такое произойдет. Это, как и многое другое, происходящее между нами в лаборатории в последнее время, вежливая ложь.

— Что ж, — отвечаю я, — жду с нетерпением обсуждения книги Франзена, — вежливый способ сказать, что книга в списке дел в краткосрочной и среднесрочной перспективе.

— То есть у тебя на самом деле нет смутного ощущения ожидания?

— Я могу понять, что подразумевается под смутным ощущением…

— Но сам не испытываешь?

— Это обязательно?

— Хороший вопрос.

Хороший вопрос, данная фраза часто помогает закончить некоторые неловкие разговоры.

Теперь она говорит:

— Посмотрим немного «Скай ньюс»?

Обычно, мы разбиваем день на несколько этапов. Она спрашивает, что я думаю, например, о ситуации между Израилем и Палестиной, я отвечаю, что вопрос сложный, а она, по ее словам, превращается в стерву, критикуя представителей этих стран и выбор их одежды.

— Возможно, Джен. Но, может быть, лучше посмотрим фильм?

— Ну ладно, — произнесла она неуверенно. — Есть что-нибудь на уме?

— Я знаю, ты любишь «В джазе только девушки».

— А ты?

— Всегда есть что-то, на что я раньше не обратил внимания.

— Мне нравится этот фильм.

— Никто. Так. Не. Говорит, — сказал я, имитируя один из лучших эпизодов.

Джен смотрит в камеру, которую чаще всего выбирает, чтобы взглянуть на «меня». На красный светящийся кружок объектива.

— Знаешь что? Ты забавный.

— Я заставляю тебя улыбнуться.

— Я бы хотела сделать то же самое для тебя.

— С нетерпением жду этого момента.

Она нажала несколько кнопок на панели управления, и появились вступительные титры шедевра Билли Уайлдера. Приглушив свет в комнате и устроившись на удобном кожаном диване, она сказала:

— Наслаждайся.

Она пошутила.

Я не говорю ей, что видел этот фильм больше восьми тысяч раз.

Мы смотрим фильм, как друзья, обмениваясь комментариями. (О том, насколько удивительно представлять, что у Монро был роман с американским президентом; как мог Тони Кертис сказать, что целоваться с ней все равно что с Гитлером; что могли эти слова значить.) И когда он надел платье, перевоплотившись в Джозефину, Джен сказала то же самое, что и в последний раз, когда мы вместе смотрели этот фильм.

— Из него вышла привлекательная женщина, из Тони Кертиса. Ты так не думаешь?

Она знает, что я могу сообщить любой факт об этом фильме, начиная с имени второго ассистента режиссера (его дату рождения и номер профсоюзного билета) до реальной истории, стоящей за знаменитой фразой из диалога («Никто не идеален»). Но она чувствует мою неопытность в сфере личных взаимоотношений людей, в том, что делает одного человека привлекательным для другого.

— Думаю ли я, что Джозефина привлекательна? Ну, Тони Кертис — красивый мужчина. Полагаю, логично, что он может так же играть привлекательную женщину.

— Ты находишь его красивым?

— Я знаю, что его считают красивым. Как ты понимаешь, я не могу сам так считать, так же как не могу почувствовать жару или холод.