Девочка бежала по лужайке, как гибкий олененок. Мокасины оставляли мокрые следы в густой траве. Один раз она оглянулась. В большом доме светилось только одно окно наверху.

— О, Боже мой! Фалли проснулась. Теперь будет хлопать крыльями и шипеть, как старая гусыня все утро, пока я не вернусь. На этот раз охота будет недолгой.

Она поспешила к старому индейцу:

— Чарли! Ты опоздал сегодня, — зашептала она, схватила его за руку и потащила под сень дуба, чтобы их не могли заметить из дома.

— Да, мисс Анна. Но я здесь. Река спокойна, и охота должна быть удачной.

Девочка почувствовала, что ее нетерпение постепенно проходит, когда представила, что проведет утро на реке. Они шли вдоль зеркальной поверхности воды, кое-где окрашенной в коричневый цвет дубильной кислотой от корней кипариса. Анна и ее старый друг забирались в самые скрытые уголки Купера, распугивая водяных пауков, выползших из своих норок, чтобы спокойно позавтракать на рассвете. Она часто наклонялась, а потом опять выпрямлялась, когда не была уверена, что убьет свою жертву. Наконец, солнце взошло высоко, и Анна ушла с реки. Она возвратилась к дому одна, через лес, который они с Чарли очень хорошо знали. Девочка тащила на плече двух жирных зайцев, а в волосах — дюжину приставучих репейников. Она оставила свою добычу на кухне и неторопливо пошла к дому, чтобы провести там остаток дня.

Было около девяти. Все в доме уже проснулись. Ставни были уже открыты, и Анне казалось, что дом уставился на нее двадцатью огромными глазами. Она знала, что мама предпочитает видеть ее выходящей к завтраку в чистых юбочках, но сегодня Анна решила попытаться проникнуть за стол так, надеясь, что мать все еще спит. Завтрак наедине с отцом был для нее мечтой. Девочка заглянула в приоткрытую дверь и увидела, что отец склонился над столом, в руках его были какие-то бумаги, а стол уже накрыли к завтраку. Отец приподнял голову, когда она осторожно подкралась и положила голову ему на плечо. Уильяму стоило большого труда сохранить серьезное выражение на лице.

— Не хочешь ли ты пронзить меня стрелой, девочка? Обещаю, я просто так не сдамся!

Анна усмехнулась:

— Два кролика, па. Я поймала их на болоте. Кормак оценивающе оглядел ее и сухо сказал:

— «Па», значит. Ты с каждым днем все больше походишь на своих нигеров, дочь. Было время, когда я был для тебя «папой», хочу им и оставаться. — Он ловко очистил апельсин и протянул его Анне. — Твоя мать права. Ты уже достаточно взрослая, чтобы с утра до ночи бегать повсюду, как сорванец: в бриджах, с луком и стрелами, в сопровождении этого дикаря. Он похож на старую охотничью собаку.

— Он мой друг, папа, — она умышленно сделала ударение на последнем слове, чтобы поддразнить отца. — И ты сказал, чтобы я не бегала по полям одна, поэтому он должен быть со мной. Кроме того, он знает все тропы, как Фалли знает все уголки этого дома. Мама встала?

— Да, только что. И не хочет, чтобы ей надоедали рассказами о кроликах, девочка. Она довольно скоро услышит об этом от слуг. Ты думаешь, что тебе удается скрываться незаметно, но это не так! Десятки глаз следят за тобой, и мне все становится известно. Не забывай об этом.

— Да, па. — Она засмеялась и проскользнула наверх в свои покои, пока мать не увидела ее разгуливающей по дому в мокрых бриджах и с луком. Достаточно было того, что Фулборн, ее прислуга, бранит ее, как младенца. Она не нуждается еще и в колких замечаниях матери. Кормак вернулся к бумагам, но все его мысли были о Мэри. Он посмотрел на акры зеленеющих лугов, множество построек, аллеи, пруд, пристань и реку Купер внизу. Его раздувало от гордости, что все это принадлежит ему.

Три года назад он приехал в Чарльзтаун — молодой адвокат со служанкой, выдавая ее за свою жену, и сорванцом-дочерью в морской кепке. Он слишком рисковал тогда, но этот риск был сполна оправдан. Благодаря своему мастерству, он быстро завоевал уважение и положение в растущем прибрежном городе. Из небольшого дома на одной из улиц Чарльзтауна, они переехали в большой дом на Восточной стороне. А потом Кормак стал получать неплохие доходы с кораблей, заходящих в гавань. В течение трех лет он обирал суда после суматошных морских дорог. В течение трех лет он осторожно ублажал каждого человека, имеющего власть в городе, изображая из себя почтительного незнакомца, вторгшегося в их устоявшиеся ряды, и теперь, после нескольких прибыльных вояжей и ловко обыгранных одолжений, он стал, наконец, одним из них.

Он нашел отличные крайние земли, которые должны были отойти к другому покупателю по более высокой цене и, используя свое влияние, добился того, что эти земли достались ему. Четыреста акров в плодородных низинах Купера: триста акров полей, пятьдесят — лесной массив, пятьдесят — сады и приусадебные постройки, — все в престижном районе Груз-Крик. Это был идеальный участок для рисовой плантации. И хотя он нанимал женщин для работы в поле за сорок пять долларов, вместо шестидесяти, которые должен бы был платить мужчинам, он выложил приличную сумму только за обработку земли в том сезоне. Но Уильям умело управлял своими финансами, и теперь все принадлежало ему. Но Мэри. Она вызывала у него беспокойство. О, ее с удовольствием принимали в лучших домах Чарльзтауна. Она была красива, умна и знала, как использовать все эти достоинства, чтобы очаровать мужчин, да и женщин тоже. Но Кормак видел, что это отнимает у нее силы. После переезда она не отличалась крепким здоровьем. Спустя два года она все чаще оставалась в своих покоях. Теперь Мэри была беременна… Уильям боялся за ее здоровье. Вглядываясь в ее лицо, он ощущал, что под знакомыми чертами скрывается незнакомка. Он чувствовал, что она ослабевает, впадает в глубокую меланхолию, которую не излечить ни многочисленными компаниями, ни платьями, ни дорогими винами.

Клара по-прежнему сопровождала свою хозяйку повсюду, куда бы она ни шла. Уильяму не очень нравилась эта близость его жены и этой… проститутки. Служанка из низшего класса. Но когда он начинал с Мэри разговор о том, чтобы уволить Клару, она мрачнела и становилась раздражительной.

— О ней ходят нехорошие слухи, дорогая. Ты знаешь, об этом говорили еще на корабле.

— Какие слухи, Уильям? Не обращай внимания. Я не собираюсь их слушать. Ложь обойдет весь мир, прежде чем правда успеет надеть штаны.

— Говорят она зарезала собственного любовника в приступе ярости. Поэтому и сбежала из Лондона, чтобы спасти свою голову.

— Не сомневаюсь, что эту сплетню распространил мужчина. Ни одна женщина не поверит в эту небылицу. У нее добрая душа и самые заботливые и нежные руки во всей колонии.

— Не может ли тебе прислуживать какая-нибудь другая женщина, милая? Я начинаю беситься, когда вижу вас все время вместе.

— А она заботится о том, чтобы не бесилась я, Уильям! Я не хочу больше ничего об этом слышать. Она спасла мне жизнь на этом проклятом корабле. И она все, что осталось у меня от родных мест. Я не прогоню ее, нет! Даже для тебя.

Сдавшись, он пожал плечами, но эта мысль занозой засела у него в голове, и он никак не мог побороть раздражение. Между ними все было не так с тех пор, как они покинули Лондон. Она была мягкой, уступчивой, со светящимися глазами, всегда страстно его желающей. Теперь же стала усталой и раздражительной, ее мысли часто витали где-то далеко. Теперь они занимались любовью исключительно по его просьбе. Он думал, что это, возможно, из-за того, что она ждет ребенка. Хотя он не замечал таких перемен, когда она вынашивала крошку Энн.

Но, по крайней мере, в одном они оставались единодушны, как ни старались почтенные вдовушки затащить ее в какой-нибудь церковный приход, она отказывалась попадать в эту ловушку. Он усмехнулся про себя. Мэри встречалась с ними, ублажая их на балах и приемах, но ногой не ступила ни в Англиканскую церковь, окрещенную теперь именем Святого Филиппа, ни в баптистский дом в конце улицы, ни в церковь гугенотов.

Он с удовольствием вспоминал прием у Дрейтонов прошлой весной. Зал был полон очаровательных женщин в прекрасных шелковых и бархатных платьях, доставленных с родины. Вышитый корсаж платья Мэри плотно облегал ее фигуру, высоко приподнимая грудь. Это была все та же женщина, которая завоевала его сердце десять лет назад. Она отказалась надеть шляпу сказав, что для нее достаточно ограничений на один вечер, Мэри имела в виду тесный корсаж, и ее густые волосы ниспадали на плечи, а ее духи опьяняли больше, чем мадера в стакане. Она пила крепкое белое вино, танцевала с ним и смеялась, глядя ему прямо в лицо. Такой она и осталась в его мечтах.

Теперь он задумчиво вздохнул. Теперь жена, казалось, была далеко отсюда. И, как это ни печально, он вынужден был признать, что Мэри больше не была любящей и страстной, хотя он всегда убеждал себя в обратном. Уильям внутренне сжался от боли. Верно, земля и поля целиком поглощают мое внимание. А как же иначе? Ведь я должен поддерживать этот большой дом и все его хозяйство. Сегодня надсмотрщик купил двух рабов мужчина — крепкий и сильный, а женщина — с широкими бедрами. «Они нарожают мне еще кучу работников, да и сами будут хорошо работать», — думал он. К тому же, для его собственного ребенка скоро нужна будет кормилица. Теперь его мысли переключились на Анну.

Она слишком быстро росла и не так, как ему это представлялось. Девочка была красива, как ее мать, с рыжими волосами и румянцем на щеках, но на этом сходство заканчивалось. Во всем остальном Анна была больше его ребенком, чем Мэри, и Уильям, хоть и с неохотой, но вынужден был признать это. Она была живой и сообразительной. Учитель, обучавший ее французскому языку, объявил, что у нее самая светлая голова для ее возраста, которую он когда-либо встречал в графстве. «Слишком умна», — нахмурился Уильям. Девочка еще не научилась вести светскую беседу и подражать изысканным манерам, так необходимым для леди. О, в танце она двигалась живо, как жеребенок, но совсем не заботилась о светской беседе. Он наблюдал, однажды, как один парень пытался заговорить с ней на балу, но вдруг отошел, весь красный, что-то бессвязно бормоча себе под нос. Она, наверное, задала ему какой-то каверзный вопрос, или вызвала на дуэль. Да, Анна все еще оставалась дикой, как эти ее проклятые индейцы, с которыми она носилась по рисовым полям. Танцы, французский, латинский и вышивание не заставили ее бросить детские забавы.

А еще Уильям думал, что она была слишком избалована. У нее была своя комната, свои негры, собака, верховая лошадь, даже собственный индеец. Кормак рассмеялся, вспомнив рассказ дочери о том, как она «купила» Чарли Фофезерса — охотника с плантации.

Чарли был профессиональным охотником, «цивилизованным» индейцем, который учил обращаться с луком, пистолетом, мушкетом, ножом и томагавком за то, что ему предоставляли комнату и кормили. Он был также телохранителем Анны, потому что у ее отца не хватало времени присматривать за ней, а угроза нападения ямазийских племен на границах графства все еще существовала.

Девочка сообщила отцу, что Чарли — ее брат. Они обменялись клятвами верности с индейцем на какой-то тайной поляне в лесу, она сделала надрез на руке при помощи грязного томагавка и смешала свою и его кровь. Кормака забавляло, что дочь провозгласила право собственности на Чарли, но он был оскорблен, когда Анна заявила, что тоже принадлежит индейцу. Уильям рассердился и был даже немного опечален, чувствуя, что каким-то неуловимым образом теряет Анну, но никак не мог понять, каким. Так же, как и Мэри. Он пожал плечами и глотнул рому. Еще было слишком рано, но он чувствовал вину и не мог удержаться. Никто ни в Белфилде ни во всей колонии не мог подсказать ему, что делать. Ну, хватит раздумывать! Через час в док прибывает новая партия станков. У него неотложные дела, к которым нужно приступать прямо сейчас.

В тот же день во время продолжительного и плотного обеда, в доме Кормаков обедали в три часа, Анна решила поторопить отца со своей новой затеей. Кормак сознательно предоставил ей прекрасную возможность:

— Через три дня Сэм Брейлсфорд привезет к причалу Гэдсден большую партию рабов. Мы могли бы воспользоваться случаем и поехать в город для того, чтобы купить новую команду для судна на летний сезон. И, возможно, подобрать кормилицу для малютки.

Мэри оторвала взгляд от тарелки и в знак благодарности улыбнулась мужу. Последовала пауза. Анна аккуратно, как ее учили, положила нож на краешек тарелки, сложила руки и сказала:

— Да, а Анна сможет взглянуть на новую женскую школу при церкви Святого Филиппа. — Она заметила, что мать нахмурилась. Опустив глаза, Анна быстро добавила, — мама я хочу изучать арифметику, а здесь, в Белфилде, никто меня этому не научит.

Мэри подняла бледную ладонь, прося Анну замолчать, а другой рукой устало прикоснулась ко лбу.

— Анна, тебе следовало бы заняться тем, что пригодится в жизни. Ведь ты же будущая женщина, жена, мать. Ты забросила вышивание, клавикорды, не учишься вести домашнее хозяйство. Ты уже не в том возрасте, чтобы бегать повсюду, как дикий зверек. — Она тяжело вздохнула и положила ладонь на руку Уильяма. — Я сама виновата. Надо было начиная с пяти лет заставлять тебя носить вуаль и перчатки, чтобы защитить твою кожу от солнца. Но я потворствовала тебе. А теперь у тебя руки, как у негра, работающего на плантации. Ты уже в том возрасте, когда стоит подумать о замужестве. Но кто возьмет замуж эдакого сорванца.

— Возможно, никто, мама. Может быть, я вообще не выйду замуж. Так что лучше изучать арифметику, чтобы помогать папе.

— Не выйдешь замуж? — рассмеялась мать, — конечно же выйдешь, дочка, и очень скоро. Девочки моложе тебя уже помолвлены и в течение этого года выйдут замуж и, наверняка, вскоре после этого станут мамами. Нет, Анна, на этот раз оставь свои детские забавы и изучай то, что поможет тебе стать настоящей женщиной. Ведь ты даже не знаешь, как обращаться с веером, чтобы сообщить о своих намерениях поклоннику. Я видела, как ты неумело обращалась с ним и чуть было не уронила на пол на приеме у Маргарет. В Корке нет ни одной девушки, которая могла бы обращаться с цифрами, да они никогда об этом и не думали, я уверена.

Анна спокойно выслушала замечания матери, но при упоминании о веере — самом бессмысленном, по ее мнению, женском аксессуаре, она вспыхнула. «Он нужен, как собаке пятая нога» — думала она, и, ища поддержки, взглянула на отца.

Уильям посмотрел на Анну, как будто читая ее мысли. С глупой улыбкой он повернулся к жене:

— Дорогая, может, это не такая уж плохая мысль. Эти знания не повредят. Иногда она сможет помогать мужу в управлении имением. Но, безусловно, она будет учиться и всему тому, о чем ты говорила.

Анна просияла. Она была благодарна отцу, и хорошо знала, что надо попридержать язык.

— Я не допущу, чтобы она уехала из Белфилда, Уильям. Ей нужно больше присмотра, а не меньше.

— Да. Но ей также необходимо светское окружение для того, чтобы она смогла перенять хорошие манеры. Я слышал, что Элиас Болл хочет нанять некого Бенджамина Денниса из Эдинбурга, чтобы открыть в Гуз-Крикс школу. Это будет удобнее для девочки. Ты или Фулборн сможете присматривать за ней вечером.

От этой новости сердце Анны забилось сильнее. Девочка знала, что мать не испытывает особого желания учить ее, но она также не хотела и отпускать ее с плантации. Здесь, возможно, открывалась лазейка к свободе. Но как к этому отнесется мать? Клара, как всегда, стояла за ее спиной, подавая ей еду и пристально глядя на Анну, как будто именно девочка и никто другой была источником беспокойства ее госпожи. Анна, злорадно улыбаясь, уставилась на Клару, не заботясь о том, что кто-нибудь заметит. Она знала, что победила.

— Но о каком «светском окружении» идет речь в такой школе? Чернокожие дети и бедняки? И чему может научить молодую леди Бенджамин Деннис? — не сдавалась мать.

Анна больше не могла молчать. Игнорируя предупреждающий взгляд отца, она «надела» милейшую улыбку и обратилась к Мэри.

— Но, мама, я уже знаю движения самого модного менуэта, могу говорить по-французски, сносно играть на клавикордах и вышивать на гобелене турецкий узор, если придумаю какой. Но неизвестно, как сложится моя жизнь здесь, в Новом Свете, мама. Более или менее стоящий мужчина не захочет иметь жену-недоумка. Если я смогу быть другом и помощником своему мужу, то знание бухгалтерии будет достоинством, а не преградой замужеству. Мой муж не будет знать нужды. — Свой самый веский довод она приберегла напоследок, — к тому же, мама, мне надоел Белфилд. А ты знаешь, если мне что-то надоедает, я совершаю поступки, которые, по твоему мнению, меньше всего мне подходят. Разреши мне поступить в эту школу, и я обещаю, что не опозорю тебя. Я надену корсет, буду скакать в дамском седле и делать прически.

Мэри размышляла. Все-таки она решила не сдаваться.

— Ты будешь вести себя как порядочная юная хозяйка Белфилда? Будешь ли готовить себя к роли жены достопочтенного мужа?

Анна ненавидела сами слова вынужденной клятвы, но, опьяненная предвкушением победы, она ответила:

— Да, мама. Я сделаю все возможное, — пообещала, чтобы завтра забыть об этом.

Мать улыбнулась и взглянула на Уильяма. Ее ладонь опять легла на его руку. Мэри чувствовала, что одержала одну из своих редких побед над Анной в этот вечер.

***

В школе Гуз-Крика училось двадцать семь белых учеников, два индейца и один чернокожий. Бенджамин Деннис, доставленный из Англии должным образом, получивший образование в Шотландии, снял одну большую комнату в летнем домике — самом прохладном месте на плантации в жаркие дни — в имении Элиаса Болла в Кенсингтоне вверх по реке Купер. Вначале Анна очень радовалась возможности общения с другими детьми и просто присутствию в классной комнате. В школу она наряжалась тщательнее, чем на бал. Девочка надевала тугой кружевной корсет, алое платье, нижние юбки, передник и шляпу. Она ехала в Кенсингтон на своей лучшей лошади Фоксфайер в сопровождении Чарли, одетого в чистый кожаный жилет. Втайне она носила на талии для защиты и просто для забавы собственный пистолет, оправленный серебром.

Первую неделю учитель внушал ей благоговение. Но очень скоро она нашла в нем недостатки и стала показывать свое презрение. Девочка забрасывала его вопросами на французском языке, на которые тот не мог ответить. Ее мечта об изучении арифметики была разрушена, как только она обнаружила, что учитель слабо знает умножение и совсем не знает деления. Анна поняла, что до сего времени она не знала, что такое настоящая скука, пока как-то ее не заставили двенадцать раз читать псалмы, в то время, как один из младших учеников, заикаясь отвечал на простой вопрос.

Девочка продержалась в этой школе меньше года. За это время она больше узнала о своих ровесниках, чем получила знаний. Вначале Анна, хоть и с неохотой, предложила помогать учить младших, думая, что это развеет ее скуку. Но, получив отказ, она открыто отвергла мистера Денниса, считая его глупцом. Анна попыталась подружиться с другими девочками в школе — их было только четыре — но потерпела неудачу, так как была слишком высокой и слишком сообразительной. Одна юная леди с локонами сказала ей, что «в ней отсутствует набожность» и что «она слишком умна, чтобы это обернулось ей во благо». После того, как Анна обмакнула ее в лужу, девочка организовала заговор против нее: Анну высмеяли и она осталась в одиночестве.