— И чего ты хочешь? Чтобы я отказалась от замужества и могла проводить все время с тобой?

— Что?! Конечно, нет! Ты должна выйти замуж. Только не за него.

— Почему?

Ответа не последовало, и у Гиты возникло ужасное подозрение, что Рамеш, возможно, был прав.

— Почему, а? Ты что… завидуешь мне?

— Что?! Да ты посмотри на меня! С какой стати я буду тебе завидовать?

Это был болезненный удар. Вспомнились другие слова Рамеша — о том, что Салони считает ее хуже себя. О том, что Салони называет ее уродиной. О том, что друзья должны желать друг другу добра.

— Салони… — нарушила молчание Гита. — Ты в него… втрескалась?

Ни деликатности, ни актерских способностей Салони, в отличие от Рамеша, не проявила. Она расхохоталась. А Гита мгновенно перешла из ее команды в команду Рамеша. И хотя недавно заявление жениха вызвало у нее такую же реакцию и она с трудом сдержала тогда смех при мысли о том, что Салони — богиня, а Рамеш — простой смертный, сейчас, когда подруга доказала очевидность этого факта своим очаровательным и вместе с тем жестоким смехом, у Гиты внезапно возник новый вопрос: что Салони думает о ней на самом деле?

— Какая прелесть, — выдавила Салони. — Ну прелесть же! — И закашлялась. — Нет, Гита, что за ерунда? Я его в этом смысле вообще не рассматривала.

— Потому что он недостаточно хорош? — прищурилась Гита.

Салони пожала плечами:

— Ну да.

Обида тотчас уступила место гневу:

— Потому что ты такая распрекрасная? Красота не вечна, Салони! Когда-нибудь ты станешь старой, седой и морщинистой. А может, даже лысой! И толстой! И в любом случае, мы обе знаем, что тебе никак не удается выйти замуж, несмотря ни на что! И не важно, плох для тебя Рамеш или хорош, он все равно тебе не достанется, потому что он хочет меня!

Салони озадаченно моргнула.

— Вообще-то, — тихо произнесла она, — я имела в виду, что он недостаточно хорош для тебя.

Возможно, это была чистая правда, а может, и нет. Так или иначе, это больше не имело значения. Было слишком поздно для объяснений — Салони уже посмеялась над ней, и теперь, что бы она ни сказала, Гита воспринимала это как намеренную и не слишком умную попытку оправдаться.

— Ты был прав, — чуть позже рыдала Гита, пока Рамеш гладил ее по руке. — Она мне больше не подруга. И наверное, никогда не была!

— Ты ошибалась на ее счет.

— Да!

Он резко сжал ее руку:

— Скажи это вслух.

Гита взглянула на него сквозь слезы:

— Я же только что сказала.

— Скажи четко и ясно. Ты передо мной виновата, потому что заставила почувствовать себя дураком, хотя я был прав — все это время Салони оставалась нашей проблемой.

— Мне так жаль, я не должна была заставлять тебя чувствовать себя дураком.

Его пальцы расслабились, прикосновения снова стали ласковыми, и под ними кожа Гиты покрылась мурашками, несмотря на тепло его ладони и жару в комнате.

— Скажи: «Ты был прав, я не права, прошу у тебя прощения».

Поскольку это были всего лишь слова, поскольку проще казалось подчиниться, чем возражать, поскольку в тот день она и так уже слишком много потеряла, Гита сказала:

— Ты был прав, я не права, прошу у тебя прощения.

5

Следующим вечером Фарах поднялась на две бетонные ступеньки крыльца Гиты с гордой улыбкой. В деревенских храмах настало время вечерних бхаджанов [ Бхаджаны — индуистские религиозные песнопения.], и над домами плыли тягучие стоны шенхаев [ Шенхай — духовой инструмент Северной Индии, род гобоя.], размеченные барабанным ритмом. Гита не успела открыть дверь пошире, а Фарах уже проскользнула в дом.

— Я все сделала, — заявила она, усевшись в этот раз не на пол, а на кровать Гиты.

Хозяйка кровати вскинула бровь при виде такой бесцеремонности, но любопытство пересилило возмущение:

— Что ты сделала?

— Высыпала все его снотворные таблетки в бутылку с дару. — Фарах сделала руками жест, будто отряхивала грязь с ладоней. Синяк вокруг ее подбитого глаза сегодня уже казался фиолетовым, а не багровым. Бинди [ Бинди — цветная точка на лбу, разновидность тилака, которую носят в Индии замужние женщины.], маленькая, коричневого цвета, была нанесена криво, не по центру лба. — Он сдохнет с минуты на минуту.

Гита с облегчением перевела дух:

— Я впечатлена. А что за снотворное вам удалось добыть в нашей дыре? Ты упаковку не выкинула?

Фарах протянула ей блистер размером не больше игральной карты, с пустыми сплющенными ячейками. Гита прищурилась, разбирая название на мятой фольге, и перевела взгляд на Фарах, которая расположилась на ее кровати, как магарани [ Магарани — супруга раджи, или магараджи, то есть правителя.] на царском ложе.

— Это «Финкар», средство для роста волос. Самир не сдохнет, зато похорошеет.

— Что?! — подскочила Фарах. Она выхватила у Гиты блистер и обалдело уставилась на него. — Самир сказал, ему доктор выписал эти таблетки и он не может без них обойтись! Я что, платила десять рупий в день за его волосы? — Фарах с треском смяла упаковку в кулаке. — Йа’Аллах! Убью обманщика!

— Это если у тебя получится. — Гита покачала головой. — Как ты могла не знать, что́ это за таблетки? Неужели не проверила, что покупаешь?

Лицо Фарах скривилось от отчаяния, из-за чего бинди и вовсе съехала вбок. Непонятно было, чего от нее ждать в следующий момент — то ли рыданий, то ли вспышки ярости. Наконец Фарах простонала:

— Я не умею читать! — и с силой отшвырнула блистер.

Несмотря на мощное ускорение, упаковка была слишком легкой и лениво спланировала на пол, что лишь усилило дурное настроение Фарах. Она пнула подушку, словно та была главной виновницей неудачи.

— Теперь же он еще будет выяснять, куда подевались его таблетки! — взвыла Фарах.

— Зачем ты вообще сегодня это затеяла? — не выдержала Гита. — Не могла подождать?

— Подождать чего? Самого идеального пластикового пакета во всей Индии? Пока я буду ждать, Самир опять отберет у меня деньги. Мы тут с тобой просто время теряем, Гитабен, воду в ступе месим! И каждый раз, когда я спрашиваю, что ты сделала с Рамешбхаем, ты только огрызаешься. Это что, такой педагогический прием в деле обучения убийствам? Тогда он не работает, потому что я так ничему и не научилась у тебя!

— Окей, успокойся, — велела Гита. — Придумаем что-нибудь другое.

— Например?

— Ну, в общем-то отравить его было хорошей идеей. Яд — легкий и чистый способ…

— Моя идея была хорошей? — просияла Фарах, и ее рот растянулся в улыбке. От этого лопнула едва затянувшаяся трещина на разбитой нижней губе. — Ой…

Гита протянула ей носовой платок, Фарах промокнула губу и потрогала ранку языком.

— Да, — кивнула Гита в неожиданном приступе великодушия, затем кивнула на мятый блистер, валявшийся на полу: — Идея хорошая, только исполнение подкачало.

— Так что́ мы теперь будем делать?

Гита на пару секунд задумалась.

— А что Самир обычно пьет?

Фарах воззрилась на нее, как на идиотку.

— Дару он пьет, — медленно произнесла она. — В этом вся проблема.

— Нет, дубина, я не об этом, — поморщилась Гита. — Что он пьет, кроме алкоголя? Может, молоко?

— Молоко он терпеть не может.

— Соки?

Фарах покачала головой:

— Он считает, что в соках слишком много сахара, а в стране эпидемия диабета, знаешь ли.

— Да у него печень вот-вот отвалится, а он диабета боится? — Размышляя, Гита принялась расхаживать по комнате. — Думаю, других вариантов нет: придется купить ему еще бухла.

Фарах даже придушенно охнула от неожиданности:

— Ты вообще на чьей стороне?!

Гита продолжала рассуждать, словно говорила сама с собой:

— Дешевле было бы отравить его еду, наверное, но лучше пусть он будет пьяный — тогда не заметит постороннего привкуса или не обратит на него внимания…

— Какая ты умная. Значит, раньше это уже сработало? С Рамешем? — невинным тоном поинтересовалась Фарах.

— Отличная попытка. Пошли к Карему.

— А не могла бы ты… — замялась Фарах, — сама сходить? Ну, типа, ты же там и без меня обойтись сможешь. Или я тебе нужна?

Предположение, что ей кто-либо может быть нужен, взбесило Гиту:

— Разумеется, нет! Но…

— Просто понимаешь… Люди ведь могут увидеть, что я покупаю дару. Что обо мне подумают?

Гита сердито покосилась на нее:

— А обо мне, значит, пусть думают, что хотят?

— Но я же мать и мусульманка, и понимаешь, люди… Да ладно, Гитабен, ну ты же сама знаешь, что в деревне о тебе и так думают всякое, а тебе и дела никакого нет до пересудов — я, кстати, всегда считала, что это ужасно круто, вот так, как ты, плевать на чужое мнение. Так что какая тебе разница?

— Хорошо, — кивнула Гита.

Глупо было звать Фарах с собой за компанию, подумалось ей. Она ведь сама возражала против всяких «мы» и точно знала, что ее с этой женщиной совсем ненадолго свела жизненная необходимость, а вовсе не дружба. Кроме того, решила Гита, ей лучше действительно не появляться на людях с Фарах накануне смерти Самира — это могло бы впоследствии вызвать подозрения.

— Я куплю дару и потом встретимся еще раз у меня.

— О-о… А не могла бы ты занести бутылку ко мне домой? Мне так было бы удобнее. Понимаешь, дети, и все такое…

Гита скрипнула зубами — все-таки наглости Фарах было не занимать.

— Гитабен, ты чудо! — выпалила та, приняв молчание за знак согласия. — Ой, а чем же мы его отравим-то?

Тут ответ у Гиты уже был готов: