— Чем-нибудь простым и дешевым, например крысиным ядом.

— Окей, тогда я куплю крысиный яд!

Гита вздохнула:

— Мы не можем купить его здесь. Тебя так вычислят в два счета. Нам нужно съездить в город.

Фарах медленно склонила голову в знак согласия и постучала пальцем по виску:

— Какая ж ты умная, Гитабен. Ну, типа, мозговой трест мира.

— Я в курсе.

— Так это… не хотелось бы тебя торопить, но ты ведь сходишь к Карему? Пока он лавку не закрыл сегодня, да?

Гита задумчиво на нее посмотрела:

— Как так вышло вообще, что твой муж портит жизнь мне?

Фарах уходила такая довольная, что у Гиты возникло неприятное чувство, будто ее надули. Ловко и быстро. Как воздушный шарик. «Что, если Фарах только прикидывается простушкой?» — возник вопрос. «Да ладно, не парься, — сказала она себе, надевая сандалии. — Просто сбегай за бухлом и покончи уже со всей этой фигней».

Она зашагала по той же дороге, что и вчера вечером. Дети на школьном дворе теперь играли в крикет, соорудив воротца из камней. Диктаторского визга мини-Салони на этот раз не было слышно.

В забегаловке на углу было всего три клиента. В это время суток, после посещения храмов, большинство мужчин из их деревни проводили время, покуривая кальяны и играя в карты около конторы панчаята. Здесь же, у забегаловки, двое сидели на пластиковых стульях — читали газеты и потягивали что-то из маленьких стеклянных бокалов. Третьим был босоногий далит, засунувший сандалии за пояс, — он держался в отдалении, как требовала традиция, и пил чай, который ему подали, как и всем далитам, даже постоянным клиентам, в одноразовом пластиковом стаканчике.

Возле лавки Карема Гита сделала глубокий вдох, перед тем как войти. Карем хоть и удивился, но явно был рад ее видеть, что показалось Гите странным. Обычно радости при виде ее никто не проявлял, даже покупатели, которые считали, что сделанные ею украшения приносят удачу.

— Гитабен! Чем могу служить?

Пластиковые коробки с разноцветной бижутерией лежали пыльной радугой на витринах под стеклом. Было очевидно, что их оттуда не доставали многие годы. Даже сквозь мутное стекло Гита могла оценить низкопробные материалы и бездарную, некачественную работу покойной жены Карема. Она молчала в растерянности, задумавшись вдруг, нужен ли для покупки нелегального алкоголя какой-то пароль — тайное слово или фраза, — потом решилась:

— Одну бутылку, пожалуйста.

Карем уставился на нее во все глаза, на его лице отразилось сомнение.

— Тебе нужно спиртное? — уточнил он на всякий случай.

— Да.

— У тебя гости или типа того?

— Нет, — быстро сказала Гита. — Это для меня. Я люблю… выпить.

Он заулыбался:

— Ну, тогда ладно. Что предпочитаешь?

— Предпочитаю? Э-э…

— У меня есть дези-дару [ Дези-дару — «индийский ром», дистиллят из сахарного тростника, легально производящийся в Индии.] и тхарра собственного изготовления.

— Э-э… А тхарра нынче на что похожа?

— Нынче? — переспросил Карем с некоторым недоумением и иронией, весело заломив бровь. — Да на самогон она похожа, как всегда. Грубовата, но задачу свою выполняет исправно.

— Ясно, — кивнула Гита, как ей казалось, со знанием дела. — А дези-дару?

Карем достал из-под прилавка пузатую стеклянную бутылку с прозрачной жидкостью. На этикетке в окружении надписей на хинди и на английском красовались рисунок пальмы и вездесущий значок, оповещающий индусов о том, что продукт сугубо вегетарианский: зеленый кружок, вписанный в зеленый квадрат. Это было первое, что увидела Гита. Она пригляделась, и выяснилось, что дези-дару произведен в Барели — городке штата Уттар-Прадеш на севере Индии. Штат этот был знаменит ремеслами, растущим наркотрафиком и Тадж-Махалом. И еще в Уттар-Прадеше родилась Королева бандитов.

— Это наш, местный ром. В смысле отечественный, — пояснил Карем, держа перед Гитой бутылку, как заправский сомелье. — Не какой-нибудь там поддельный инглиш-финглиш, а натуральный продукт, мейд-ин-Индия.

— Где берешь?

— В Кохре.

— А, — кивнула Гита. — Я как раз завтра туда собираюсь. Сколько стоит бутылка?

— Шестьдесят пять. Но в Кохре можно купить дешевле.

— А тхарру почем продаешь?

— Двадцать. — Карем осклабился. — Это уж совсем местный продукт и натуральнее некуда.

— Тогда я возьму тхарру.

— Окей, только не увлекайся, Гитабен. Эта штука коня с копыт скопытит. — Он ухмыльнулся шутке — не знал, что Гита уже слышала эти слова от Самира, когда стояла под дверью во время их разговора.

Не дождавшись от нее ответной улыбки, Карем неловко кашлянул. Безо всякого трепета, с которым доставал бутылку дези-дару, он извлек из-под прилавка пластиковый пакет с такой же на вид прозрачной жидкостью. Пакет был меньше молочного и завязан наверху простым узлом. Сложно было поверить, что такое жалкое количество алкоголя может кого бы то ни было «скопытить».

— Это что, всё? — удивилась Гита.

— Поверь, когда выпьешь, тебе мало не покажется. — Карем перекинул пакет с ладони на ладонь и обратно; самогон отозвался приятным плеском. — Здесь больше, чем достаточно.

— Мне два пакета.

— Что? Зачем?

— Тебе мои деньги нужны или нет? — огрызнулась Гита. — Если бы ты Рамеша так отговаривал, я бы сейчас могла пошевелить этими двумя пальцами. — Она подняла левую кисть, которую муж сломал ей на четвертом году их совместной жизни и кости которой неправильно срослись. Эта травма, к счастью, не слишком сильно ограничила ее возможности в изготовлении украшений из бусин, но там особой ловкости и не требовалось. А вот если бы увечье помешало ей заниматься каким-нибудь более сложным делом — к примеру, если бы Гита была пианисткой, — ее благодарность судьбе была бы не так велика.

Карем некоторое время молчал.

— Я не знал, — наконец произнес он. — Ну, то есть до некоторых пор.

Гита недоверчиво хмыкнула.

— Клянусь тебе. — Он оттянул двумя пальцами кожу на кадыке в качестве традиционного знака подтверждения клятвы. — Не знал. Откуда я мог знать? Я не видел тебя с переломом. И вообще ты никогда раньше сюда не приходила.

— Вся деревня знала.

— Все женщины! А я узнал, только когда Рамеш исчез и все вокруг о вас заговорили. Даю честное слово, Гитабен.

У нее не было желания обсуждать эту тему, и она жалела, что бросила обвинение Карему в лицо — не потому, что прониклась вдруг сочувствием к нему, а потому, что не хотела выставить себя жертвой, и уж кто-кто, а Карем не годился на роль утешителя. Гита внезапно разозлилась на себя за собственную глупость.

— Не нужно мне твое честное слово. Лучше дай мне два пакета тхарры.

Карем послушно достал второй пакет.

— Мне правда искренне жаль, Гитабен.

— Да иди ты.

— По крайней мере, Рамеш свое получил. Слепота — тяжкая кара.

Гита оцепенела:

— Что-что?

Карем взглянул на нее и тотчас потупился. Вид у него был, как у человека, которому приходится ступать по сухим веткам в логове спящего льва.

— Что? — невинно повторил он за ней.

— Что ты сказал про слепоту?

— Ничего. Про какую слепоту?

— Ты только что произнес слово «слепота», — медленно процедила сквозь зубы Гита.

— Это был… комплимент. Ну, я имел в виду, что Рамеш, конечно же, был слепой, если решил бросить такую женщину, как ты.

Он лгал. И лгал настолько неумело, что в этом даже была своя прелесть — как будто перед Гитой был злодей, неспособный на обман, или дошколенок в деловом костюме с галстуком. Но у Гиты имелись заботы поважнее, чем разгадывание дурацкого ребуса от Карема — завтра ей предстояло три часа прошагать по жаре до Кохры, чтобы купить крысиного яда. Она выложила на прилавок четыре банкноты по десять рупий.

Карем помотал головой, косясь куда-то в сторону:

— Нет, не надо.

Гита так долго буравила его взглядом, что ему пришлось все же неохотно посмотреть ей в лицо. И тогда она сказала:

— Нет, надо. Не хочу, чтобы ты думал, будто этой подачкой можешь загладить свою вину. Не выйдет.