— Бродячие собаки, ты имеешь в виду? — хмыкнул Карем. — Все, что не приколочено.

Когда они вышли из ближайшей бакалейной лавки с большим пакетом галет «Парл-Джи» [ «Парл-Джи» — один из самых старых и популярных в Индии брендов печенья.], он спросил:

— У тебя еще какие-то покупки запланированы?

Гита закашлялась. Она приехала в Кохру за ядом, чтобы отравить одного человека, но наказала другого за то, что он проделал то же самое с собаками. Разница в их преступлениях все же была, Гита это печенкой чуяла, но не могла сформулировать, в чем она заключается.

— Мне нужны бусины и проволока, — ответила она Карему. — Еще заготовки для колец и карабины для цепочек. А, и шпрингели. Всякая фурнитура.

— Ладно, сделаю вид, что понял, о чем ты говоришь. Показывай дорогу.

Шагая по улице, они являли собой забавное зрелище — прохожие косились на грязного пса, которого женщина несла бережно, как младенца. Ей хотелось сказать им, что она не из тех киношных дамочек, у которых больше денег, чем здравого смысла, и что в руках у нее никакой не Таффи, не балованный домашний питомец с чересчур нежными лапками, чтобы ходить по земле.

Магазин, где она обычно покупала все для изготовления украшений, находился между фотостудией, где делали снимки на паспорт, и целым рядом ателье мусульманских портных. Железная винтовая лестница вела на второй этаж, где в основном жили хозяева местных лавок. На повороте кривой спирали сидели, скинув сандалии, двое мужчин и пили чай. Один из них жаловался, что никак не может найти дочери жениха: «И этот кретин, прикинь, говорит мне: «Мой сынок университет закончил, ты нам должен машину и десять лакхов [ Один лакх в Индии равен 100 000 рупий.] рупий в приданое». А я ему: «Да ты своего сынка видел? Ему двадцать три, а уже лысый, как желудь! Такому велосипеда и одного лакха будет выше крыши». Его собеседник расхохотался, когда Гита с Каремом прошли мимо.

— Приданое… — проворчала Гита. — Варварство какое.

Карем кивнул в знак согласия, и она спросила:

— А ты брал приданое за Сариту?

— Разве что формально. Ее родители в качестве свадебного подарка отдали нам свой магазин. Он был записан на ее имя, но мы оба там работали.

— Это не считается…

— Намасте, Гитабен! — радостно поприветствовал ее владелец бижутерной лавочки, но его лицо тотчас брезгливо скривилось: — А это что такое?

— Домашний питомец.

— У нас тут с собаками нельзя…

— Да вы взгляните на него: он и ходить-то не может толком, не то что разбить тут что-нибудь у вас.

Хозяин молчал, но Гита уже знала, что победила. За прилавком перед ней стоял субтильный человечек с изящными руками, узким лицом и тонкими усиками, из-за которых он напоминал ей мангуста. Она протянула ему список ниток, черных и золотистых бусин и прочей фурнитуры, которая ей была нужна.

— В два раза больше, чем в прошлый раз, Гитабен? — одобрительно заметил мангуст. — Должно быть, дела у вас идут в гору!

При иных обстоятельствах Гита, как обычно, с удовольствием поболтала бы с ним — здесь, в Кохре, она была не ведьмой и не сомнительной вдовой, а частной предпринимательницей, бизнесвумен, — но сейчас лишь пробормотала в ответ что-то уклончивое. Не время было бахвалиться своими успехами, когда и часа не прошло с тех пор, как она фактически лишила Карема источника средств к существованию.

— Сдается мне, — продолжал хозяин лавки, — что вы такими темпами очень скоро купите холодильник.

Гите немедленно захотелось заткнуть этому мангусту рот пригоршней бусин. Но в конце концов, она сама была виновата, что недавно разоткровенничалась с ним. Впрочем, Карем, вопреки ее опасениям, казалось, не проявлял никакого внимания к их разговору — он расхаживал по тесной лавке, с вежливым интересом рассматривая товар на витринах. Тем не менее, когда они вышли на улицу, Гита сочла своим долгом пояснить:

— Я подумываю о покупке холодильника. Если удастся денег накопить. — Она пожала плечами. — Глупая прихоть.

— Нет, почему? Отличная идея. Ты должна гордиться своими достижениями. Тебе эти деньги нелегко даются.

— Нелегко, — тихо повторила Гита, а затем, уже громче и уверенней, подтвердила: — Совсем нелегко.

— Гитабен…

— Почему ты обращаешься ко мне «бен»? — перебила Гита, и вопрос прозвучал резче, чем ей хотелось бы.

— Я… э-э… не знаю, как-то не задумывался. А почему к тебе все так обращаются? Из уважения, наверно. Тебе не нравится?

— Сколько мне лет, по-твоему?

— Э-э… — покосился на нее Карем. — Ты моя ровесница?

Она так сердито зыркнула на него, что он быстро поправился:

— Ой, нет, ты, конечно, младше, намного младше! Ты совсем не похожа на почтенную мать семейства и даже на тетушку.

Учитывая, что все ее сверстницы именно таковыми и были, попытка Карема исправиться не удалась, о чем Гита не замедлила ему сообщить.

— Окей, ты не похожа на мою тетушку, — снова поправился он и тут же изобразил притворное возмущение, чтобы разрядить обстановку: — И между прочим, мне самому всего тридцать девять!

— О, ты не виноват, — утешила его Гита. — У тебя же миллион детей, потому ты и выглядишь старше.

— Ага, ну да, спасибо. Но если ты думаешь, что четыре примерно равно миллиону, тогда ты не выдающаяся бизнесвумен, Гита… — Он заулыбался и докончил: —…бен.

Гита притворно нахмурилась:

— Дурак.

Они прошли мимо индуистского храма, у входа в который стояли десятки пар сандалий и кроссовок. Статуи, мерцая позолотой, смотрели на Гиту сверху вниз.

— А вы с Рамешем не хотели детей? — спросил Карем.

Гита подумала, что с его стороны очень любезно не подозревать ее, как все остальные, в том, что она бесплодна. И в любом случае обсуждать эту тему, чувствуя на руках вес живого существа, было проще, поэтому Гита скормила псу еще одну галету и ответила:

— Я думала, что хочу. Но у нас так и не получилось.

Несмотря на похвальную дипломатичность Карема, ей стало неуютно — большинство людей считают, что в мире нет ничего печальнее, чем жизнь бездетной женщины. Ей от души соболезнуют — вроде бы женщина в их глазах, а вроде бы и нет. И все потому, что людям проще проникнуться жалостью, чем осознать тот факт, что бездетную женщину, возможно, как раз устраивает ее жизнь. Гита полагала, что вообще-то самое печальное и неуместное явление в мире — это женщина с детьми, которых она не хотела.

— Ты думала, что хочешь детей? То есть на самом деле не хотела?

Гита медлила с ответом. Если бездетных женщин общество считает несчастными, то в счастливых бездетных женщинах оно видит нечто противоестественное. Наконец она сказала:

— Не думаю, что хотела.

— Тогда тебе повезло. Надо поступать так, как лучше для тебя, а не так, как от тебя ждут чужие люди.

— И все-таки… Родительство — это ведь привилегия, разве нет? Со всеми там «радостями», «милостями» и «благодатью».

Карем фыркнул:

— Чего? Нет. Ну, то есть иногда да, и радость, и благодать, но в основном это тяжелый неблагодарный труд. Я люблю своих ребятишек, жизни своей без них не представляю, но при этом отлично могу себе представить совсем другую жизнь, без них. — Он рассмеялся. — Странно, да? Но тебе действительно нужно точно знать, что ты хочешь детей, прежде чем рожать, иначе все потеряет смысл. Если не уверена, лучше не делай этого.

— Да мне в любом случае уже поздно об этом думать.

— Ну, не знаю, — протянул Карем. — Я в семье был двенадцатым ребенком, самым младшим. Мать рожала и после сорока.

— Твой папаша никак не мог оставить ее в покое?

— Просто у них тогда еще телевизора не было.

Гита засмеялась:

— А у меня вообще нет такой проблемы.

— Могла бы быть, — сказал Карем, — если бы ты сама пожелала.

И у Гиты от этого потеплело на душе.

— А у тебя есть братья и сестры? — поинтересовался он.

— Нет, я была одна у родителей, — покачала головой Гита, обрадовавшись смене темы на более прозаическую, и подумала, что Салони была ей как сестра, но не сказала этого вслух. — Мне кажется, мама ходила беременная, когда мне было лет шесть, а потом большой живот у нее куда-то исчез, и все. — Она пожала плечами. — Мы никогда не говорили об этом.

Только сейчас, поделившись с Каремом, она вдруг поняла, что у ее матери могли быть и другие неудачные беременности до ее рождения. Но кроме той истории с приготовлением пападама на смотринах Гита ничего не знала о ее прошлом до того дня, когда она стала матерью. Даже после смерти родителей мысли Гиты о них ограничивались ее собственным отрезком жизни. В итоге она пришла к выводу, что если экстраполировать это правило на ее бездетное существование, память о ней полностью исчезнет в миг ее бездетной смерти. И что, возможно, в этом и есть смысл рождения детей — чтобы о тебе помнили.

Впрочем, у Королевы бандитов детей не было, а память о ней осталась. Когда она отбывала тюремный срок за убийство двадцати двух человек в один день, ее отвезли в больницу на срочную гистерэктомию — удаление матки, — и врач перед операцией счел возможным пошутить: «Нам не надо, чтобы Пхулан Дэви наплодила новых Пхулан Дэви». Гита догадывалась, что это «нам» относилось не к добропорядочным людям и не к властям, а к мужчинам.

— Никто о таком не говорит, — кивнул Карем, продолжая диалог. — Сарита тоже через это прошла. Думаю, большинство людей боятся сказать что-нибудь не то, поэтому предпочитают молчать. Но я не уверен, что так лучше.