Гите сделалось совсем неловко. Она заняла оборонительную позицию, потому что считала себя виноватой — пока они с Каремом разгуливали по Кохре, как парочка беззаботных тинейджеров, Самир тут колотил Фарах. «А потом он придет за мной и за моими деньгами», — напомнила себе Гита.
— Ты что, думаешь, я бы от него не отделалась, будь у меня возможность? Думаешь, я была в восторге от того, что он шлялся за мной весь день как привязанный? Нет, мне это не понравилось, совсем не понравилось. Меня это… бесило.
— Окей, окей.
— Нет, правда, — закивала Гита. Она понимала, что лучше уже замолчать, так будет правдоподобнее, но слова сами лились потоком. — Дико бесило, честное слово.
— Гитабен, — закатила глаза Фарах, — ты не должна мне ничего доказывать, окей? Я, может, и безграмотная, но не тупая. Я вижу, что не может быть никакого чаккара [ Букв.: головокружение (хинди). Имеется в виду любовная связь.] между тобой и… — она захихикала, а Гита почувствовала себя не менее оскорбленной, чем сегодня днем в магазине бытовых приборов, — и Карембхаем.
— Почему это не может быть?
— Потому что он далеко не святой. Этот красавчик тот еще женегодник.
— Кто-кто? Женоугодник?
— Сама знаешь кто. — Фарах неопределенно взмахнула рукой. — По женской, короче, части не дурак. Ну да, с такой-то знатной гривой. Полна голова волос, Самиру это прям покоя не дает, он так умилительно завидует, а я такая: «Да чего ты ждал-то? Твой папаша был лысый, как мраморная глыба!» Ну, то есть вслух-то я ему этого, конечно, не говорю, кхе-кхе, сама понимаешь… Короче, Карембхай ездит в город, чтобы… разобраться со своими потребностями. Но ты не такая, Гитабен, совсем не такая, ты у нас по деловой части, в грязь по макушку не полезешь. Честная ты, типа. Сидхи-садхи [ Простая, бесхитростная (хинди).]. — К пущему неудовольствию Гиты, Фарах еще и вздохнула искренне: — Если что, это был комплимент.
— Ладно, проехали, — отрезала Гита, обращаясь скорее к самой себе, чем к ней.
Услышать о любовных похождениях Карема было неприятно, но только потому, разумеется, что Гите не нравилось чувствовать себя круглой дурой, а не по какой-либо другой причине. Она запретила себе думать о том, сочтут ли ее деревенские сплетники подходящей жертвой для Карема, потому что это не имело никакого значения. Да, абсолютно никакого. «Тешить свое эго, — сказала она себе, — так же бессмысленно, как носить воду в море».
— Дальше откладывать нельзя. Надо самим сделать яд, — произнесла она вслух.
— Как?
— Дай мне минутку. — Гита уселась на матрас, задумчиво пощипывая мочку уха. Вторую руку она свесила с кровати, и в нее сразу ткнулся мокрый нос пса, а мокрый язык облизал ей пальцы.
Фарах тем временем мерила шагами комнату. Каждый раз, когда она проходила близко к кровати, пес скалился, морща нос, и глухо рычал.
— А нельзя его на улицу выставить? — скривилась Фарах.
— Он слепой.
— Что же, он теперь с тобой жить будет?
— Я этого не говорила. Но сегодня ночью он точно будет спать здесь.
— По-моему, я ему не нравлюсь.
— Просто он меня защищает. Может, если ты приласкаешь его, он подобреет.
У Фарах на лице отразилось отвращение:
— А это не опасно? Вдруг у него блохи? Или бешенство… — Она внимательно уставилась на пса. — Эй, а ведь это идея! Он может покусать Самира, и тогда, типа…
— Хватит! — Гита вскочила и направилась к двери. — Пошли.
— Погоди, а он нам не понадобится? — спросила Фарах, указав на пса.
— У него нет бешенства, Фарах. И потом, посмотри на него — он свой собственный хвост найти не может, не то что кого-нибудь покусать. Ты идешь или нет?
— А куда?
— В школу.
— Чего? Зачем? Слушай, по-моему, не время учить меня читать.
Гита промолчала, и Фарах, смирившись, молча последовала за ней.
Они так и шли молча — Фарах сопела, стараясь не отставать, Гита освещала путь фонарем. Через несколько минут женщины остановились у некогда белых ворот в ограде вокруг школы. Краска на прутьях местами облупилась, а на некоторых и вовсе осы́палась, обнажив черное железо, так что ворота были похожи на зебру. За оградой стояло длинное одноэтажное здание неопределенного цвета с коричневыми дверями, обрамленными узкими белыми косяками. Вывеска на фасаде гласила: «ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА». Под этими словами в скобках было добавлено буквами помельче: «АНГЛОЯЗЫЧНАЯ», но Гита помнила, что все занятия здесь шли на языке гуджарати, даже уроки английского.
Фарах потерла ладони:
— Дай-ка я! Сейчас открою! — Она поставила одну ногу на нижнюю перекладину ворот, подтянулась на руках и, кряхтя, перекинула вторую ногу на другую сторону.
Пока Фарах сражалась с подолом нижней юбки, чтобы спрыгнуть во двор, Гита толкнула незапертые ворота.
— Ой, — сказала Фарах, описывая дугу вместе с открывавшейся створкой и все еще пытаясь поддернуть запутавшееся у нее между коленками сари.
В школьном коридоре они зашагали вдоль вереницы классных комнат. На стенах здесь висели доски объявлений с длинными списками оценок учеников.
Фонарь в руке Гиты исправно разливал лужицы света; как луна в ясную погоду, он был ослепительно ярок в центре и окружен тусклой мертвенно-бледной короной. Желтоватый свет напомнил Гите, что она так и не сходила в туалет по-маленькому, но возможно, в этой ассоциации был виноват пропитавший коридор запах мочи.
Переходя от одной закрытой двери к другой, Фарах спросила:
— А что мы ищем?
— Заткнись, — цыкнула на нее Гита.
Фарах заозиралась и понизила голос:
— Ну да, потому что нам не надо, чтобы нас застукали.
— Нет, потому что ты меня достала.
— О. Прости. — В желтоватом сиянии фонаря синяки вокруг заплывших глаз Фарах казались фиолетово-черными. Она была похожа на маленькую панду.
Наконец они нашли незапертый класс. Открыв дверь, Гита вошла и осветила фонарем небольшое помещение. Ржавые подтеки в углах, казавшиеся безобидными при дневном свете, сейчас выглядели устрашающе. Ветхая крыша не спасала от дождей. Гита поманила Фарах за собой, и они приблизились к подносу с антимоскитной спиралью [ Антимоскитная спираль — репеллент от комаров. Изготавливается в форме спирали из высушенного порошка растения, содержащего инсектецидные вещества; при поджигании тлеет несколько часов, выделяя отпугивающий насекомых дым.] — она полностью догорела, на подносе остался только серый комок с дорожками пепла вокруг.
Конец ознакомительного фрагмента