3

Шел одиннадцатый час, когда Гита услышала возле своего дома шаги. Прихватив фонарь на солнечных батарейках, она открыла дверь прежде, чем Фарах успела постучать. Если бы не свет фонаря, внутри дома царила бы такая же непроглядная темень, как на улице. Плановые кратковременные отключения электроэнергии в деревне («электровыходные», как их называли, словно жителям предлагалось устраивать у себя домашние вечеринки в полной темноте под стук коленками о предметы мебели в качестве музыкального сопровождения) становились все менее кратковременными и все менее плановыми. Детство Гиты и ее ровесников прошло при керосиновых лампах и свечах, но после многочисленных пожаров в их деревню явились представители разных неправительственных организаций, фонтанировавшие заботой, и принесли дары, в результате чего жители обзавелись портативными светильниками, а в самых оживленных местах поселения выросли большие уличные фонари на солнечных батареях.

Фарах замерла, забыв опустить руку, которой собиралась постучать в дверь.

— О, привет! — с радостным удивлением выпалила она, словно они случайно столкнулись на рынке; Гита уже заметила эту ее неприятную привычку находить забавное во всем, даже в предумышленном убийстве. — Итак, какой у тебя план? — Фарах потерла ладони, и Гите почудилось, что весь ее дом наполнился суховатым шуршанием и скрипом.

Этот самый вопрос крутился у Гиты в голове уже несколько часов. Фарах рассчитывала на нее как на чемпионку по убийствам, ведущую со счетом один-ноль, а Гите уже давно надоело отстаивать свою невиновность. Сказать людям правду означало попросить их поверить ей, но она никого ни о чем не желала больше просить в этой деревне и сейчас тоже не видела смысла что-либо объяснять — да и сомневалась, что это будет так уж легко сделать, поэтому самым что ни на есть заговорщическим тоном сообщила:

— Действовать нужно ночью. Все должно выглядеть так, как будто он умер во сне. И никакой крови — это негигиенично.

Гита прошла в дом, села на кровать, а Фарах, последовав за ней, опустилась рядом на пол.

— Ты тоже так сделала? С Рамешем?

— Тебя это не касается.

— Ладно. — Фарах вздохнула. — Значит, сейчас ты пойдешь со мной и… Или когда?

Гита прищурилась:

— Я сказала, что помогу тебе, но не говорила, что сделаю это за тебя.

— Но ты же умнее, чем я! У тебя все получится как надо, это точно, ты такая молодчинка, а я наверняка все испорчу!

— Если бы ты столько масла мазала себе на бутерброд, вместо того чтобы умасливать меня, не была бы такой костлявой, — хмыкнула Гита.

— Аррэ яар [ Здесь: Эй, подруга! (хинди, гуджарати). Часто используется просто как восклицание в различных эмоциональных контекстах.]! И в мыслях не было, я совсем о другом толкую. Просто хочу сказать, что ты-то ведь уже убивала, тебе не впервой, ты лучше справишься!

— Твой гребаный муж — ты и убивай.

Фарах опять невольно поморщилась, услышав от Гиты грубое слово, но промолчала и покорно побрела за ней на улицу. С фонарем в руке Гита повела ее подальше от открытых водных каналов и главных улиц, на окраину, куда все в деревне выбрасывали мусор. Фарах прикрыла нос и рот краешком сари, отчего ее голос прозвучал приглушенно и жалобно:

— Зачем мы сюда пришли?

Гита наклонилась, разглядывая отбросы у себя под ногами.

— Искать пластиковый пакет, — отозвалась она.

— Для чего?

— Ты свяжешь Самиру руки и ноги, когда он заснет, и наденешь пакет ему на голову, — пояснила Гита таким тоном, как будто это было само собой очевидно. — Задушишь его, короче. Он умрет, ты снимешь кольцо из носа, я сохраню свои деньги. Раз-два, все счастливы.

— Грандиозно. — Фарах взглянула на нее с безграничным обожанием, как будто любая ее идея была гениальной и она ни в чем не могла ошибаться по определению.

Такое преклонение невольно вызвало у Гиты желание оправдать доверие, доказать, что она действительно способна на многое. Ей даже подумалось, что детишки так же, как Фарах на нее, смотрят на своих всемогущих мамочек.

— Согласна.

— Так, значит, вот как ты избавилась от Рамеша, да?

Гита выпрямилась, даже плечи расправила, чтобы выглядеть величественно и надменно:

— Если тебе нужна моя помощь, перестань конопатить мне мозги своими вопросами. Что я сделала, тебя не касается.

Фарах, снова приняв вид побитой собаки, чуть ли не всхлипнула:

— Бэй яар [ Здесь: Ладно, подруга (хинди, гуджарати).], хорошо-хорошо. А что я скажу людям? Ну, потом, в смысле…

— Скажешь, что у него был сердечный приступ, что он напился до смерти… да что угодно. Главное, не дай полиции провести вскрытие.

— Окей, — медленно проговорила Фарах. — Но если ты задушила Рамеша, почему не использовала подушку? С пластиковым пакетом как-то больше возни, по-моему.

Гита озадаченно моргнула: «Черт…» Эта мысль не приходила ей в голову. Она скрыла свое замешательство, гневно топнув ногой:

— Я не говорила, что задушила Рамеша!

Фарах всплеснула руками:

— Правда, что ли? Тогда зачем мы здесь? Я думала, мы сделаем то, что уже один раз сработало!

— Эй! Как говорил мой отец, даже чтобы правильно списать, надо иметь мозги, поняла? Тебе нужна моя помощь или нет?

— Мне нужен твой опыт, — надула губы Фарах, — а не твои эксперименты.

— Тогда расходимся. Почему я вообще должна из-за тебя напрягаться?

— Нет-нет! Ну прости, прости, окей? — Фарах схватилась обеими руками за мочки ушей в традиционном жесте чистосердечного раскаяния. — Давай дальше искать, хорошо?

Они пошли по самым популярным участкам свалки, где кучи мусора были больше. Гита ногой отбрасывала с дороги упаковки из-под мухваса [ Мухвас — индийская закуска после еды, смесь из орехов и семян фенхеля, аниса, кориандра, кунжута и т. д., которая способствует пищеварению и освежает дыхание.], печенья и вафель. В нескольких метрах находились общественные туалеты, недавно установленные по распоряжению правительства. Их было два — мужской и женский, и чтобы никто не перепутал, на них красовались желто-синие рисунки: король и королева из карточной игральной колоды. Гита каждый день пользовалась этими туалетами с напольными унитазами, над которыми нужно было присаживаться на корточки, но только сейчас ей почему-то пришло в голову, как глупо выглядят рисунки.

У большинства деревенских жителей, в отличие от Гиты, были рядом с домами сортиры с выгребными ямами, но она часто видела, как мужчины бегают справлять нужду в чистом поле. Несмотря на недавно поднятый в обществе шум вокруг вопросов принародной дефекации и антисанитарии, ее эта проблема не волновала: она с детства делала то же самое, как и все остальные. Те, у кого были сортиры во дворе, не пользовались ими, потому что содержимое выгребных ям требовалось периодически откачивать, а индусы из высших каст боялись осквернить себя, убирая собственное дерьмо. Некоторые пытались нанимать для этого местных далитов, что на официальном уровне считалось незаконным, но власти редко вмешивались в такие дела, так что нарушителей к ответу обычно не призывали.

Так или иначе, для женщин правительственное нововведение в виде общественных и частных туалетов стало благом. Мужчины могли справлять нужду где угодно и когда угодно (Гита слышала, что даже на Западе, где чистые и комфортные уборные со всеми удобствами на каждом шагу, они почему-то ссут где ни попадя — видимо, такова уж животная природа человека), тогда как женщинам и девушкам предоставлялась возможность опорожниться только на рассвете и на закате, иначе они рисковали стать жертвами домогательств. Так что им приходилось терпеть. И в любом случае уж лучше было повстречаться в процессе со скорпионом, чем с сексуально озабоченным крестьянином.

Вокруг безумолчно стрекотали сверчки, поэтому Гита едва расслышала вопрос Фарах, когда та побрела к другой куче мусора, без особого энтузиазма разгребая ногами отбросы. Фарах остановилась, подняла и сразу отшвырнула пакет из-под чипсов, в котором расположилось на постой целое воинство муравьев-древоточцев, и осведомилась самым что ни на есть обыденным тоном:

— А почему, кстати, труп Рамеша так до сих пор и не нашли?

Над свалкой в ночном воздухе из-за жары усилился едкий запах гари — днем в деревне жгли мусор.

— Ты прямо как те суки из нашей группы заемщиц, которым лишь бы посплетничать, — проворчала Гита.

Фарах скривилась, но уже не от вони:

— Почему ты так много ругаешься?

— Потому что ты так много болтаешь.

— Женщинам нельзя сквернословить. И тебе это к тому же не идет совсем. — Через несколько секунд Фарах снова заговорила: — А вы с Рамешем… ну, это… по любви поженились? Или по сговору?

— А ты почему интересуешься?

— Чего ты такая подозрительная? Мы же на одной стороне. — Фарах вздохнула. — Ты не хочешь говорить о том, как закончился ваш брак, и я подумала, что воспоминания о его начале, быть может, для тебя не так тягостны. Вот мы с Самиром поженились по любви. Мои родители были против, но мы сбежали от них, и в итоге я переехала сюда. — На губах Фарах появилась странная, мечтательная улыбка.

— Наверно, тебе стоило послушать своих родителей, — заметила Гита.

Улыбка исчезла.

А на Гиту нахлынули неуместные воспоминания о Рамеше — о тепле его ладони, накрывшей ее руку, когда у нее подгорела лепешка-пападам, и о том, как ласково он оттеснил ее в сторонку, пообещав все исправить.

— У нас был брак по сговору, — сказала Гита. — Всё устроили родственники.