2

Шел второй день после родов. Идэйна знала — и все это знали, — что с крохотным мальчиком, тихо лежавшим рядом с ней, что-то неладно. Очень неладно!

Когда родилась Дэнси, она была розовенькая, как персик, а этот ребенок мертвенно-бледен.

Дэнси выгибалась, сучила ножками, плакала, — словом, делала все, что положено делать здоровому ребенку, — а этот малыш, это дитя греха, как с болью все время думала о нем Идэйна, ничего такого не делал.

Он не хотел сосать, не брал грудь — он просто лежал, неровно и неглубоко дыша, и даже не открывал глаза.

Заглядывая в спальню, Карлин волновался:

— Не понимаю! Ты только посмотри на этого парня! Такой большой, такой крепыш — он должен есть много. Даже док Хауард так говорит.

Идэйна молчала. Она понимала, что Карлин страшно расстроен — иначе бы он ни за что не послал за доктором. Он не верил в докторов, но сейчас был готов на все, лишь бы спасти своего сына. Но что можно сделать? Казалось, малыш просто не хочет жить — даже не пытается выжить.

— Это ты виновата. Все из-за тебя, — вдруг выпалил Карлин, уставившись на нее холодными припухшими глазами. — Ты такая хилая, и молоко у тебя никуда не годится.

Идэйна крепче прижала к себе ребенка.

— Неправда. Он даже не пытается сосать. Клара давала ему соску со сладенькой водичкой, он не берет. Ты же знаешь, когда я кормила Дэнси, все было в порядке, и молоко было хорошее.

Голос ее поднялся до пронзительного крика. Она чувствовала, что уже на грани истерики, — но что было толку спорить, доказывать?

Она знала, почему Господь хочет прибрать ее малютку, — только больше никто не должен об этом знать, потому что, если откроется правда, мальчика объявят незаконнорожденным и не позволят даже похоронить на кладбище. Бедную крошку зароют в неосвященной могиле, за церковной оградой, — одна мысль об том была нестерпима.

Зарывшись лицом в подушку, все еще прижимая к себе дитя, Идэйна снова дала волю слезам.

Карлин возмущенно фыркнул. Сердце его разрывалось, но, пряча боль за напускным гневом, он хлестнул жену безжалостными словами:

— Сколько я за тебя денег заплатил — а что получил взамен? Разбитые мечты — и больше ничего. Все равно что купить корову, которая не доится, кобылу, которая не может ожеребиться, или курицу, которая не несет яиц.

Рубя воздух кулаком, он прорычал:

— Если бы только можно было отослать тебя назад, к папочке, чтобы он вернул мне деньги, я бы начал все сначала, пока не поздно. Эх, лучше бы я…

Багровея лицом, он на минуту смолк, набрал воздуха, чтобы закончить тираду, и выкрикнул:

— Жаль, что я не послушал Эдди. Надо было жениться на ее кузине — все было бы по-другому.

Ах, как хотелось Идэйне крикнуть ему, что она тоже много, много раз за эти годы пожалела, что жизнь не сложилась по-иному. Зачем только она приехала в эту Америку, зачем встретила и полюбила Дули О'Нила! Их тайное, неодолимое влечение друг к другу принесло им только боль и страдания.

А теперь за их грех страдает ни в чем не повинное дитя!

— Смотри, — бушевал Карлин, в подкрепление словам молотя мясистым кулаком дверной косяк, — если только мой сын умрет, у тебя будет еще шанс родить мне другого, но я даю тебе только год. Если нет, я отошлю тебя обратно.

— У тебя есть дочь, Карлин О'Нил, — превозмогая боль, напомнила Идэйна, — славная, здоровенькая девочка, за которую ты должен благодарить Бога.

— Дочери мне в хозяйстве не подмога, — горько обронил он, отворачиваясь.

Всхлипнув, Идэйна снова приложила ребенка к груди, тщетно пытаясь побудить его сосать.

«Господи, накажи меня за мой грех, — молилась она, — пусть только он живет, мой маленький!»

Карлин тихо вышел из дому и направился к амбару, где у него был припрятан запас кукурузного виски. Он целый день проторчал в хижине, пока все эти женщины приходили и уходили, сновали туда и сюда со своими кастрюльками супа, пирожками и печеньем. Теперь, слава Богу, он мог пойти и пропустить глоточек, ни на кого не оглядываясь.

Увидев, что брат скрылся в амбаре, Дули спустился с холма и поспешно направился к дому.

Он долго ждал случая поговорить с Идэйной наедине. Когда они с Дэнси пришли взглянуть на новорожденного, там были все эти женщины, и вежливая, как всегда, Идэйна избегала встречаться с ним взглядом.

Он должен знать правду; он был уверен, что, даже если она попытается ему солгать, он добьется правды — если только они будут одни. На этот раз она не сможет убежать, как это было однажды, когда он пытался выведать, его ли дитя она носит. А сейчас, даже если Карлин его здесь застанет, — не страшно, он ничего такого не подумает. Ведь имеет право дядя взглянуть на своего племянника!

Дэнси играла внизу у ручья и даже не заметила, как дядя Дули тихонько вошел в хижину через заднюю дверь. После вчерашней взбучки, полученной от мисс Эдди, она предпочитала не попадаться родителям на глаза.

Глаз у Клинтона совсем заплыл, под ним красовался шикарный синяк, мисс Эдди обозвала ее дикаркой и сказала, что воспитанные девочки так себя не ведут и что Дэнси заслуживает хорошей порки. Этим бы, наверное, и закончилось, если бы папа и мама не были так заняты новым ребенком. А так мама только плакала — и все.

Так или иначе, решила Дэнси, лучше пока держаться от них подальше. Может, попозже за ней придет дядя Дули и отведет к себе домой. Дэнси у него нравилось. Он сажал ее перед собой на лошадь, когда ездил верхом, показывал всякие чудесные потайные места, например пещеры, где маленькие девочки могут спрятаться от гоблинов, если бы те вдруг появились. Правда, дядя Дули божится, что гоблины бывают только в Ирландии, а в Америке их нет. А потом он брал ее на рыбалку и показывал, как ловить хитрую форель прямо руками — в специальных ямках в ручье, который протекал по его участку. Это было удивительное место, там было очень красиво и полно всяческих чудес, и Дэнси предпочла бы жить там, а не с родителями, только не хотела огорчать маму.

По правде говоря, отца Дэнси не очень любила. Он никогда с ней не разговаривал — разве ругал за что-нибудь. И за всю свою жизнь она не помнит случая, чтобы он как-нибудь ласково прикоснулся к ней. Так только — тычки да затрещи— ны, а чтобы обнять или поцеловать — никогда! Он даже за руку ее не взял ни разу.

А дядя Дули брал. Он называл ее феей, крошкой эльфом, а иногда, если ей случалось расшалиться, — гномиком. А еще он всегда обнимал ее и говорил, как он ее любит.

Девочка сидела на берегу ручья и нянчила свою несчастную куклу. После того как Клинтон Мак-Кейб окунул бедняжку в воду, ее пеньковые волосы совсем свалялись. Ох, как она ненавидит этого противного мальчишку! Это ведь он назло ей сделал в отместку за то, что она его победила, когда они состязались, кто дальше забросит камень. Дэнси так запустила свой, что он перелетел через ручей — летел и пел! А камушек Клинтона упал совсем близко. Конечно, он еще больше разозлился, когда Дэнси стала над ним смеяться, да так громко, а тут еще Джордан присоединился. Клинт этого не вынес и стал задираться. Бедняга Джордан — он хотел как-нибудь донять его, но не посмел, а Дэнси посмела, вот почему Клинт и щеголяет с подбитым глазом. И она очень довольна.

А еще она рада, что Джордан не похож на брата, потому что Джордан ей очень нравится. По правде говоря — хотя это самый большой ее секрет и она никому-никому об этом не скажет, даже дяде Дули, — ей нравилось представлять, будто Джордан — папа ее куколки, и, когда она играла в дочки-матери, он всегда понарошку был ее мужем.

И может быть, размечталась Дэнси, как это умеют только маленькие девочки, когда-нибудь, когда вырастут, они с Джорданом поженятся и станут счастливо жить-поживать и добра наживать. И как в сказках про драконов, которые ей рассказывал дядя Дули в чудесные, долгие, такие сказочные вечера, Джордан-воин поразит Клинтона Мак-Кейба, так что им никогда больше не придется беспокоиться, как бы он не утопил всех хорошеньких детишек, которые у них обязательно будут.

Маленькая морщинка пролегла у нее между бровями: вот это она не совсем понимала — откуда берутся дети? Она как-то спросила маму, но мама сказала, что об этом можно не беспокоиться, потому что дети — это дар Божий, и Бог кому хочет, тому и подарит. Если вообще захочет. Так что Дэнси решила не раздумывать об этом, а просто быть счастливой.

Губы ее сложились в шаловливую улыбку. Она так любила эти особенные минуты, когда можно просто мечтать о будущем, о том, каким замечательным оно должно быть, это будущее.

И в эту удивительную минуту, ранней весной 1854 года, Дэнси О'Нил даже представить себе не могла, отчего, с какой стати вся ее жизнь, все ее мечты могут вдруг измениться.

Дули вошел, стараясь не шуметь. В доме пахло всяческой снедью, но Идэйна, видимо, не прикасалась ни к чему из того, что ей приносили соседки. Конечно, у нее болела душа за бедного малютку, но ведь надо было как-то поддерживать в себе силы. Ей они будут очень нужны: судя по всему, ребенок родился болезненным.

Взяв из посудного шкафчика чистую миску, Дули положил в нее немного тушеного беличьего мяса, которое приготовила Люсиль Бернс, и несколько толстых коржиков, намазанных свежесбитым маслом — его принесла Дороти Пикок, — и прошел в заднюю комнату, где лежала роженица.

При звуке его шагов Идэйна открыла глаза.

От одного взгляда на ее прелестное лицо у Дули, как всегда, потеплело на сердце. Только на этот раз на нее было больно смотреть: тусклые, без блеска глаза, бледная кожа, запавшие щеки. Казалось, жизнь покинула ее — осталась одна оболочка.

Разглядеть ребенка как следует он не мог: дитя лежало рядом с матерью.

— Идэйна, милая…

Он отставил еду в сторону, опустился на колени рядом с кроватью и, охваченный нежностью, погладил бледную щеку роженицы.

— Спаси и сохрани тебя святые угодники! Неужели тебе так плохо? Может, позвать доктора?

— Не надо, — чуть слышно прошептала она. — Доктор ничем не сможет помочь. И ты тоже. Уходи. Пожалуйста, — я не хочу, чтобы Карлин застал тебя здесь.

— А почему бы и нет? — Его бравада была такой же нарочитой, как и улыбка. — Разве я не имею права навестить своего племянника? И если моя невестка больна, разве я не должен о ней позаботиться?

Губы Идэйны дрогнули. Ей хотелось заплакать, но слез больше не было.

— Уходи. Прошу тебя, уходи. Пожалуйста.

Пальцы Дули все так же нежно продолжали гладить ее лицо.

— Нет, любимая, сегодня я тебя не послушаюсь. Я столько месяцев ждал этой минуты. Сейчас мы одни, и я молю тебя: скажи мне правду. Я думаю, ты солгала тогда, но я имею право знать. — Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул, собирая все свое мужество, чтобы задать вопрос, который жег ему душу. — Это мой ребенок?

Она отвернулась к стене и с тяжелым сердцем снова солгала:

— Нет.

Он взял в ладони ее подбородок, не давая ей отвести глаза.

— Я не верю тебе. Ты говоришь неправду, потому что чувствуешь себя виноватой. Не надо, родная, не казни себя за то, что между нами произошло. Мы не хотели этого, но так уж случилось, и ничего не изменишь. Нас навсегда связали узы нашей любви.

«Да, он прав, все так и было», — с горечью молча признала Идэйна, мысленно возвращаясь в минувшую осень, расцветившую мир золотом и багрянцем.

Однажды вечером они оказались одни. Карлин уехал в Нэшвилл, повез на базар часть собранного табака, а Дули, как всегда, пришел, чтобы помочь поддерживать огонь в сушилке. Идэйна принесла ему ужин — и тут все и произошло. Они и не помышляли об этом никогда, но так случилось, и ничего с этим не поделаешь. На какое-то время она уступила захлестнувшему ее потоку страсти, она была бессильна с нею бороться. И только когда поняла, что беременна и Дули — отец ребенка, она осознала, какой страшный грех они совершили.

Идэйна крепко зажмурила глаза, чувствуя, как слезы снова струятся по щекам.

— Ты не должен так говорить. Мы должны об этом забыть, должны притвориться, что ничего этого не было. Я жена твоего брата — и тем горше наша вина. Это больше не повторится. Никогда. Пожалуйста, — повторяла она, запинаясь, — уходи. Уходи и моли Господа, чтобы простил нас, и забудь меня, Дули.

— Забыть тебя? — потрясенно повторил он, отшатнувшись, но продолжая сжимать руками край матраца и не отрывая взгляда от ее лица. — Я скорее забуду, как дышать. Господи Иисусе, нет! Я никогда не смогу забыть ангела, который держит в руках мое сердце.

Нервно обернувшись, он бросил взгляд через плечо. Сквозь открытую дверь ему видно было окно соседней комнаты и через него — амбар. Карлин еще не выходил оттуда, но мог выйти в любую минуту, и надо было положить конец этому напряжению, потому что, если Карлин войдет в дом, он сразу заподозрит неладное.

Несколько долгих, тягостных минут они молчали, а потом Дули взмолился:

— Скажи мне правду. Скажи, что он мой сын!

Странным, зябким шепотом, исходившим, казалось, из самой глубины ее души, Идэйна прошелестела:

— Он Божий. Теперь он принадлежит Ему.

Неизъяснимый страх охватил Дули.

— О чем ты говоришь? — в тревоге спросил он.

— Мой маленький… — Она смолкла, прижавшись губами к холодному лобику сына. — Теперь он принадлежит Господу…

Идэйна, одетая в черное муслиновое платье и черный чепец, не отрывала глаз от крошечного деревянного ящика на краю открытой могилы. Прижав кулаки к груди, она не отвечала на рукопожатия тех, кто подходил выразить ей свои соболезнования. Некоторые сочувственно прикасались к ней, некоторые обнимали ее сгорбленные плечи, прижимались губами к бледным, холодным щекам. А она стояла неподвижно, безмолвная и бесстрастная, как кладбищенский памятник. «У тебя еще будут дети», — сказал кто-то.

— Ты знаешь, как только я его увидела, я сразу поняла, что дело плохо, — призналась Идэйне повитуха Клара. — Считай это милостью Господней, что Он его прибрал. Ты бы с ним намучилась — он бы все время болел.

Эдди Мак-Кейб, которая гордилась тем, что при любых обстоятельствах была надлежащим образом одета, чувствовала себя прямо королевой в своем сером бомбазиновом наряде. Она приобрела его в Нэшвилле несколько месяцев назад, но до сих пор не подворачивалось случая его надеть — ни одних похорон.

И теперь, подойдя к Идэйне, чтобы выразить соболезнования, Эдди ощущала завистливые взгляды топтавшихся вокруг женщин и сознавала, что еще раз подкрепила свое положение в обществе; да, в Пайнтопсе, в этом жалком городишке штата Теннесси, она воистину была первой дамой.

— Да хранит тебя Господь, Идэйна, — благочестиво произнесла она, пальцами в модных перчатках касаясь щек убитой горем матери. — Помни: Всевышний, в безграничной своей мудрости, лучше нас знает, чему следует быть.

С этими словами Эдди прошествовала дальше, туда, где стоял Дули. Пусть посмотрит на ее изысканный наряд, злорадно подумала она, пусть посмотрит на ее дорогую коляску, на ее шикарно одетого мужа, от которого за милю разит большими деньгами. Пусть видит, черт бы его побрал, как хорошо она живет и без него.

Но Дули не обратил на нее никакого внимания, хотя она прошелестела шелками совсем рядом. Не слушал он и пастора Брукера, монотонно бубнившего о том, как он рад, что шесть лет назад, приехав в Пайнтопс, сразу же настоял, чтобы возле церкви был отведен участок земли под кладбище для прихожан. Довольно, говорил он, хоронить людей в поле или на задворках, если они могут покоиться в саду Господнем.

Охваченный горем, Дули выжидал удобного момента, чтобы подойти к Идэйне.

Всем казалось, что Идэйна глубоко скорбит, однако это было не так. Нет-нет, она покорно приняла волю Господню и наказание, ниспосланное ей свыше. Единственно, чего она теперь хотела, это жить дальше, принимая будущее как своего рода чистилище, где, если она будет твердо идти путем праведным, не оступаясь и не греша, ей простятся былые прегрешения, и, когда окончится ее земной путь, она попадет на небо и снова встретит там свое дитя. Она не слушала, что ей говорили, ей не терпелось, чтобы все это скорее кончилось и она смогла бы пойти домой и тайно приступить к искуплению своей вины перед мужем.

Она вспомнила прошлую ночь, когда Карлин пришел к ней и грубо заявил, что намерен заставить ее зачать еще ребенка, как только она будет в состоянии. Он сказал, что сочетался с ней браком навсегда и должен исполнять все положенное женатому мужчине, но и она не смеет уклоняться от своих обязанностей. Он больше не потерпит никаких отговорок, а намерен обладать ею каждую ночь, чтобы сеять и сеять свое семя. Не ответив ни слова, Идэйна покорно кивнула.

Очнувшись от раздумий, Идэйна оглянулась: наконец-то она одна. Карлин у подножия кладбищенского холма разговаривал с группой мужчин, стоявших у его коляски. Бросив прощальный взгляд на последнее пристанище своего малютки, Идэйна направилась было к мужу, как вдруг у нее перехватило дыхание, она вздрогнула от неожиданности: перед ней возник Дули.

— Прошу тебя, — взмолилась она, прижав руку к горлу, — пожалуйста, оставь меня в покое.

— Если бы я мог, — в отчаянии проговорил он, комкая шляпу. — Не могу, я люблю тебя и всегда буду любить. Ведь ты меня тоже любишь. Ты не можешь этого отрицать, как и того, что там, в гробу, наш ребенок. Мы всегда будем любить друг друга и должны быть вместе. Помни об этом.

К ним приближался пастор Брукер, и Дули повернулся и пошел прочь. Идэйна смотрела ему вслед: он шел к лесу, туда, где за кладбищенской оградой бродила Дэнси.

И вдруг все мысли Идэйны, все ее страхи приобрели четкость; в эту минуту она поняла — сомнений больше не было, — ей осталось только одно спасение от вечного адского огня. Только одно: она должна уехать.

Остаться здесь значило бы, что ей всю жизнь придется бороться с искушением. Слишком велика была ее любовь, а уступить любви значило погубить свою душу.

Если только Карлин узнает правду, кому-то из них, ему или Дули, не жить на свете. В этом она была уверена. Карлин — человек гордый, и, хотя не способен ни на любовь, ни на привязанность, а думает только о продолжении рода, он ни за что не уступит жены родному брату.

Оба — и она, и Дули — по-настоящему рискуют жизнью.

Этот безумный план созрел у нее внезапно: она вернется в Ирландию! Возьмет деньги, которые Карлин прячет в кувшине под ступеньками крыльца, и убежит вместе с Дэнси. Отец, конечно, будет в ярости, но мама, да благословит ее Господь, примет их с распростертыми объятиями.

Это единственное, что ей осталось, — иного выхода у нее нет!

— Что ты тут делаешь одна, Дэнси? — ласково спросил Дули. Он боготворил эту девочку. — Мама и папа ждут тебя.

— Я кое-что ищу, дядя Дули, — ответила она с важностью.

Он опустился рядом с ней на колени.

— И что же это такое, малыш?

Она подняла широко раскрытые, доверчивые глаза.

— Помните, как вы мне рассказывали про гномов, которые живут в Ирландии? Вы говорили, когда они умирают, Боженька берет их к себе на небо, если только они не очень шалили, и в знак того, что они попали на небо, на их могилке вырастает желтый нарцисс.

Дули кивнул и сдвинул брови, силясь понять, к чему она клонит.

— Ну, вот я и ищу большой желтый нарцисс, чтобы положить на могилку моего братика. Я уверена, что он теперь на небе, только я хочу, чтобы все об этом знали. Я не хочу ждать, пока Бог вырастит цветок. Я хочу, чтобы сейчас… — У нее задрожала нижняя губка. — Только ни одного не могу найти. Я уже везде искала — ни одного нет, дядя Дули!