— Господи! — Пиджин вытерла слезы, набежавшие от смеха на ее зеленые глаза. — Мэгги, дорогая, ты не должна говорить подобные вещи. Кончится тем, что ты заработаешь репутацию…

— У кого? — презрительно сморщилась девушка. — У местных фермеров-арендаторов? Вряд ли им интересно, употребляю я слово «плотский» или нет.

— Разумеется, не арендаторам, Мэгги, — заметила леди Герберт, — а молодым людям.

— Каким молодым людям? Единственные молодые люди, которые здесь есть, пасут овец и, ручаюсь, знают о «плотском» все, что можно.

— Мэгги! — Анна готова была ущипнуть сестру, лишь бы та замолчала. К несчастью, ей мешал большой живот, а она по опыту знала, что в подобном общении с Мэгги нужна быстрота. Ущипнуть и увернуться от шлепка. — Ради бога!

— Но ведь это так и есть.

— Верно, дорогая, но тебе почти семнадцать. В этом году ты выходишь в свет, и молодым людям, которых ты встретишь во время своего первого лондонского сезона, неинтересно будет выслушивать разглагольствования относительно твоих… влечений…

— Вообще-то, — задумчиво перебила Анну Пиджин, — я не сомневаюсь, что им понравится слушать об этом, только не уверена, что Мэгги следует громко заявлять о…

— Вот именно, — обрадовалась Анна. — Прислушайся к словам леди Эдвард. Если ты собираешься найти в Лондоне мужа, ты должна вести себя как леди…

— Мне не хочется вести себя как леди, — пробормотала Мэгги. — Это означает целый день бездельничать и примерять туалеты, а вечерами слушать нудные разговоры дурацких баронетов.

— Зачем ты ковыряешь дерево? — воскликнула леди Герберт. — Немедленно сядь и выбрось эту грязную палку.

Мэгги уронила палочку, но не села, а прислонилась к ободранному местечку на стволе вишни. Она сама не знала, почему ей неодолимо захотелось выместить свое раздражение на неповинном дереве, но с другой стороны, лучше на дереве, чем на беременной сестре.

— Если ты не хочешь вести себя как леди, Маргарет, то чего же ты хочешь? — шутливо поинтересовалась ее мать.

— Я уже говорила тебе, — вздохнула девушка. — Хочу заниматься живописью, хочу поехать к мадам Бонэр, чтобы научиться этому.

Леди Герберт возвела очи к небу, но Анна не выдержала:

— Мама, об этом не может быть и речи. Академия искусств мадам Бонэр! Мама, ты должна ей приказать, нельзя позволить Мэгги…

— Почему?

Возглас Пиджин прозвучал нетерпеливо и резко, и Мэгги не сдержала улыбку. Леди Ролингз постоянно вступала в борьбу за что-то, сегодня объектом ее защиты была Мэгги.

— Почему не может быть и речи, Анна? Нелепо дать погибнуть такому таланту, как у твоей сестры. Господи, да Мэгги в тысячу раз талантливее глупого художника, которого Эдвард нанял в прошлом году писать мой портрет. Взгляни на цвета. — Пиджин развернула картину к женщинам, чтобы они получше ее рассмотрели. — Она так смешала краски, что каждая светится, точно драгоценный камень. А как она ухватила детские лица… не сравнить с любым дагерротипом!

— Я согласна с тобою, Пиджин, — устало подтвердила леди Герберт. — Но…

— Неужели сэр Артур придерживается старомодных взглядов на образование девушек? — возмутилась Пиджин. — Если это так, я с радостью отправлюсь в Герберт-Парк, чтобы просветить его.

— Дело не только в этом, Пиджин, — торжественно объявила Анна. — Папа не одобряет, когда женщины отдают себя занятиям, не связанным с домашним очагом, а занятия искусством… Да одно упоминание об этом вызовет у него апоплексический удар. И признаюсь, я не могу с ним не согласиться. Просто скандал, какое число девиц отправляется в Лондон, чтобы стать няньками, медицинскими сестрами, учительницами, секретаршами и не знаю, кем еще. Полагаю, они вынуждены делать это, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Но Мэгги? Зачем ей работать? Ей просто хочется, что совершенно нелепо. Ведь единственно достойное предназначение женщины — это материнство.

— Дорогая, — прервала ее леди Герберт. — Мы знаем твои убеждения по поводу важности материнства. Однако ваш отец возражает против отъезда Мэгги, потому что она самая младшая. И единственная, кто пока остался дома. Мы еще не готовы считать ее взрослой.

— Рано или поздно вам придется отпустить ее, — сказала Пиджин. — Я имею в виду, что в следующем сезоне она начнет выезжать в свет.

Леди Герберт страдальчески вздохнула:

— Насколько я знаю Мэгги, ей будет ненавистна каждая минута.

— Разумеется, ей это будет противно, — согласилась Пиджин. — Девушка вроде Мэгги…

— Девушка вроде Мэгги ни минуты не выдержит в Лондоне! — воскликнула сама Мэгги, раздосадованная тем, что все говорят о ней, а не с ней. — Высший свет разорвет ее на клочки, девицы будут издевательски хихикать, потому что она слишком высокая, слишком громко разговаривает и у нее краска под ногтями… Мужчин, если они вообще обратят на нее внимание, отвратит то, что она употребляет слова типа «плотский».

— О нет, Мэгги! — возмутилась Пиджин. — Ты очень хорошенькая, у тебя чудесные темные волосы и огромные карие глаза. Ты гораздо красивее старшей дочери Смитов, а посмотри, как удачно она вышла замуж.

— Какое значение имеет ее внешность? — язвительно заметила Анна. — Едва Мэгги открывает рот, комната пустеет. Она слишком прямодушна.

— Нет, она просто говорит что думает. И всегда так поступала, за это я ее и люблю. — Пиджин с ободряющей улыбкой повернулась к Мэгги, но Анна не собиралась улыбаться младшей сестре.

— Она ляпает первое, что приходит ей в голову, совершенно не думая о последствиях. И чаще всего, когда ее мнения никто не спрашивает.

— Ее откровенность привлекательна, — встала на защиту дочери леди Герберт.

— Матушка, у нее совершенно нет понятия о приличиях. На днях я застала ее, когда она, подоткнув подол юбки… лезла на дерево!

Женщины укоризненно повернулись к Мэгги.

— Мне были необходимы цветы яблони. Для натюрморта, который я писала.

— Маргарет, — вздохнула ее мать, — ты иногда заходишь слишком далеко. Могла бы попросить садовника принести тебе цветущую ветку.

— Я, пожалуй, взгляну, чем занимаются дети, — нервно ответила Мэгги.

— По-моему, дорогая, тебе стоит поступить именно так, — с готовностью подхватила леди Герберт, которая намеревалась после ухода дочери продолжить обсуждение ее характера и будущего.

Вздохнув, Мэгги побрела туда, откуда доносились крики детей. Стоял необычно жаркий для мая день, первый по-настоящему теплый с начала весны, и Мэгги с утра ощущала какую-то истому. Частично ее состояние было вызвано скукой. После того как она закончила детский портрет Ролингзов, ей было нечего делать. Конечно, можно приняться за картину для старой леди Эшфорт, которая мечтала, чтобы Мэгги запечатлела на века двух ее кошек, но девушку такая перспектива не увлекала. То ли дело портреты людей! Надо верно найти выражение лица, передать сходство, не оскорбляя человека… Вот это захватывающе интересно. А кошки… их писать очень легко.

Мэгги увидела, что Элизабет, улыбку которой она изобразила на портрете слишком милой, зажала локтем голову брата. Няни и смотрительниц приюта видно не было. Девушка не удивилась бы, обнаружив несчастных женщин связанными в глубине садового лабиринта. Вздохнув, Мэгги подобрала юбку своего белого муслинового платья и бросилась выручать кричащего малыша.

— Он все время твердит, что премьер-министром будет он, — возмутилась Лиззи. — А сегодня премьер-министром полагается быть мне. Мама сказала, что я могу.

— Девочки премьер-министрами не бывают, — не сдавался Джон. — Так сказал папа.

Вспомнив подобные споры с герцогом Ролингзом, случавшиеся в прошлом, Мэгги взглянула на Джона и примирительно произнесла:

— Почему бы вам сегодня не поиграть во что-нибудь другое? Например, в игру, которой мы увлекались с вашим кузеном Джерри, когда были маленькими.

— Вы хотите сказать, что когда-то тоже были маленькой? — недоверчиво уточнила Лиззи. — Но вы же такая высокая.

— Не такая уж я высокая, — пробормотала Мэгги, скрыв раздражение.

— Высокая, высокая, — закивал Джон. — Выше папы.

— Совсем не выше. Может, я немного переросла вашу маму, но не отца.

— Нет, выше, — твердо заявил Джон. — Правда, Лиззи?

Элизабет внимательно оглядела Мэгги.

— Не выше, но все равно очень высокая. Для девушки.

Мэгги почувствовала, что краснеет, и рассердилась. Как она могла позволить невинной детской болтовне так задеть ее! Да, она всегда была самой высокой девочкой в школе. Ну и что? Зато быстро перестала расти. В десять лет ее рост составлял пять футов восемь дюймов, как и сейчас, она, конечно, выше матери и сестер и чуть уступает только отцу.

К тому же в высоком росте немало преимуществ. Она весьма мило выглядит в модных нынче полукринолинах, гладких спереди и пышных сзади, которые выгодно подчеркивают красивые округлости ее фигуры. А еще она легко дотягивается до самых верхних полок, что очень удобно при покупках.

— Знаете, — обратилась Мэгги к юным Ролингзам, — в детстве мы с вашим кузеном Джерри играли в «магараджу». Один из вас станет индийским принцем или принцессой, а другой отважным английским путешественником, которого раджа захватывает в плен, чтобы принести в жертву какому-то языческому богу. Остальные могут быть английскими солдатами, которые пытаются его спасти, или дикарями, пляшущими вокруг погребального костра и стреляющими в британцев отравленными стрелами. Разве это не увлекательно?

— Я буду магараджей, — объявила Лиззи.

— Нет, я, — закричал Джон.

— Ты будешь отважным путешественником, — невозмутимо заявила сестра.

Джон немедленно разозлился, прямо как Джереми, когда Мэгги настаивала, чтобы путешественником был он.

С чувством исполненного долга она пошла назад к дамам, сидящим под вишней, но их голоса заставили ее замереть на полпути.

— Анна, рисовать портреты вполне пристойное занятие, — говорила Пиджин. — История знает немало женщин-художниц…

— А сколько из них вышло замуж, хотела бы я знать? — негодующе возразила Анна. — Ручаюсь, что совсем немного. Женщина не может заниматься одновременно и семьей, и чем-то еще.

— Возможно. Но если она выйдет замуж за человека, который понимает… К тому же, обладая подобным талантом, Мэгги вообще может не выходить замуж. Я имею в виду, если она не захочет. Она чудесно может содержать себя, рисуя портреты детей из высшего общества.

Невольная свидетельница дискуссии покраснела. Она понимала, что нужно объявить о своем присутствии, но соблазн дослушать до конца возобладал. Изобразив внезапный интерес, Мэгги остановилась перед высокими ирисами и напрягла слух.

— Именно этого я больше всего и опасаюсь, Пиджин. Вы же знаете, какой непредсказуемой может быть Мэгги. Вдруг она влюбится в какого-нибудь голодного французского поэта, и ей придется жить где-то на чердаке Монмартра в окружении подобных «артистических» типов? Никто из них не признает брачных уз, считая их буржуазным предрассудком. Мэгги станет падшей женщиной. Что тогда скажут о нас люди?

Пиджин открыла рот, чтобы ответить, но ее опередила леди Герберт:

— Право, Анна, ты чересчур сурова к сестре. Она умная девушка и вряд ли совершит глупость, влюбившись во француза.

— Она наделает и больших глупостей, мама, не сомневайся. Вы с папой всегда позволяли ей своевольничать. И не отрицай этого. Вы ее избаловали. Ни одна из нас — ни Элизабет, ни я, ни Фанни, ни Клер — не стала такой упрямой и своенравной, как Мэгги.

— Что ж, — задумчиво произнесла леди Герберт, — ни на кого из вас не оказывалось такого влияния, как на Мэгги…

Поняв намек, Пиджин немедленно ринулась на защиту племянника:

— О, вы, полагаю, имеете в виду Джерри. Конечно, одно время они были просто неразлучны. Тем не менее должна заметить, что хотя Джерри старше, по-моему, всегда руководила Мэгги. Однажды я видела, как она ткнула его в грязь лицом и крепко повозила в ней. Джерри абсолютно не мог ей помешать, а ему тогда, помнится, было двенадцать лет, Мэгги около семи, но она была выше ростом… Кажется, он чувствовал себя очень униженным.

— Думаю, в ближайшее время нам не доведется увидеть его светлость? — с деланным безразличием поинтересовалась Анна, которая недолюбливала герцога. — Он все еще в Оксфорде?

— По правде говоря, — сообщила Пиджин, — вчера мы получили телеграмму, что сегодня он приедет домой. По словам Люси, узнавшей это от кухарки, племянник которой служит у Джерри камердинером, сегодня утром у него с дядей тайная встреча. Поэтому Эдвард час назад ускользнул в деревню, чтобы встретить экипаж Джерри. Судя по всему, я не должна знать причину его внезапного возвращения. Интересно, сколь долго оба надеются сохранить эту тайну от меня.

Окончания беседы Мэгги не услышала. Едва было упомянуто о приезде Джерри, она улыбнулась и заспешила к дому. Если он сейчас на пути к Ролингзам, ему нужно проскакать по дубовой подъездной аллее, под старинным дубом, низко склонившимся к земле, несмотря на все усилия садовников поддержать его ствол металлическими подпорками. Расстояние от нависших ветвей до выложенной плитами дороги составляло всего семь-восемь футов. Будет весьма забавно устроить засаду, как делали они в детстве, нападая оттуда на прибывающих гостей. Если повезет, ей удастся сбить его с коня. Чего он наверняка заслужил, раз, по словам Пиджин, его выгнали из очередной школы.

Забыв мольбы Анны, увещевавшей ее вести себя как леди, Мэгги подхватила юбки и помчалась через лужайку перед Ролингз-Мэнор. Она так давно не виделась с Джереми… прошли годы. Каникулы у них не совпадали, а если совпадали, то им никак не удавалось встретиться. Возможно, она не узнает его. Кажется, Джереми стал образцовым джентльменом: умелый наездник, великолепный фехтовальщик, отличный боксер, сильный пловец. От сестры, изредка видевшей его в Лондоне на балах, Мэгги слышала, что герцог Ролингз превратился в необычайного красавца, хотя в это было трудно поверить. К тому же очень вырос. Чтобы Джерри стал выше ее ростом? Невозможно!

Мэгги взобралась на дуб и укрылась в густой листве. Сей подвиг дался ей легко, но стоил порванного чулка, кринолина и оторванной перламутровой пуговки лифа, на что она, разумеется, не обратила внимания. С этого насеста ей была хорошо видна подъездная аллея, по которой в ее сторону уже скакал одинокий всадник, совсем не похожий на Джереми. Этот широкоплеч, очень высок, как лорд Эдвард, но тот ездил на гнедом жеребце, а конь незнакомца черный словно деготь.

Вытянувшись на крепком суке, Мэгги раздвинула листья и, к своему изумлению, узнала Короля, любимца Джереми, на которого никому, за исключением хозяина, не дозволялось садиться, а значит…

Нет! Никто не может так измениться всего за… всего за пять лет. Господи, неужели прошло целых пять лет с тех пор, как она видела герцога? Посмотрев вниз, Мэгги увидела, что всадник уже почти под ней. Да, это точно Джереми.

Сестра не солгала: он действительно очень хорош собой… если, конечно, вам нравится байроновский мрачный тип. Ей такие не нравились, она предпочитала светлокожих блондинов. Темные кудри Джереми небрежно падали на лоб из-под великолепного цилиндра, пронзительные серые глаза смотрели с надменным презрением. Это выражение она узнала мгновенно. Видимо, Джереми страшно зол, губы сжаты, подбородок с ямочкой вздернут над пышным галстуком, руки в перчатках уверенно держат поводья, всадник будто сросся с конем. Тело, с интересом отметила Мэгги, литое, как у местных кузнецов, обнаженные торсы которых восхищали ее, когда они подковывали лошадей отца…

Господи! Вот и еще одна плотская мысль!

Но ведь это Джерри! Она тряхнула головой. Нельзя же так думать о нем! Она много раз бросалась в него снежками, тыкала лицом в грязь… А теперь Джереми ехал под дубом, так близко, что она могла щелчком сбить с его головы цилиндр. Еще миг, и никакого сюрприза не получится.

Мэгги протянула руку, но, к несчастью, потеряла равновесие и соскользнула с ветки. Она отчаянно цеплялась за дерево, стараясь удержаться, однако сорвалась и полетела вниз…

Глава 3

Услышав крик и ощутив удар, Джереми сначала подумал, что это Пирс восстал из мертвых, чтобы поквитаться с ним за лишение сестры невинности и убийство его самого. Поэтому герцог повернулся в седле и попытался отшвырнуть противника, но тот крепко обхватил его за шею и старательно тянул за собой на землю.

Джереми не мог бы сказать, в какой момент осознал, что у нападающего локоны до плеч и женская грудь. Вероятно, когда они упали с лошади и покатились по траве, запутавшись в юбках, кринолине и фрачных фалдах. Он лежал сверху, уткнувшись лицом в ложбинку, разделявшую два весьма крупных плода, высвободившихся из оков лифа и теперь, несмотря на распростертую позу их владелицы, задорно рвущихся к солнцу. Вряд ли Пирс на том свете мог обрести нечто подобное.

Хотя ощущение было очень приятным, Джереми понимал, что если ему трудно дышать, то женщина под ним в результате их приземления должна лишиться чувств. Он поступил как джентльмен и, подняв голову, заглянул ей в лицо, чтобы узнать, не нуждается ли она в помощи… а встретил насмешливый взгляд странно знакомых карих глаз.

— Ах ты, дурень здоровый! — Голос с издевкой, но весьма приятный. — Ты взревел, словно раненый боров. Никогда такого не слыхивала.

Джереми на миг показалось, что перед ним действительно возник призрак. Только сверхъестественным вмешательством можно было объяснить, что создание, лежащее под ним, очень походило на его давнюю подружку и одновременно было вовсе не похоже на нее. И все-таки ему улыбалась Мэгги Герберт… Только Мэгги Герберт не задумываясь могла обозвать его дурнем и боровом. Хотя это уже не та Мэгги Герберт, которая измывалась над ним в детстве. Та Мэгги Герберт, когда он видел ее последний раз, была щербатой из-за выпавших молочных зубов, тощей, длинной, с болтающимися руками и ногами, она походила на новорожденного жеребенка, делающего первые шаги.

У этой Мэгги Герберт фигура маняще округлая, как у блестящей куртизанки, а Джереми знавал не одну из таких прелестниц. Никакой угловатости не осталось и в помине. Он мог бы поклясться, что ноги были отнюдь не тощими и голенастыми, бедра крепкие, упругие, женственные. Мэгги Герберт расцвела, стала, что называется, грудастой девицей, но обладала изящными запястьями и щиколотками, божественно тонкой талией, а потому выглядела несравненно лучше знакомых ему женщин. К тому же она явно не сознает, какой эффект производят ее формы на мужчину.

Только приглядевшись внимательно, он увидел, что Мэгги из его детства и эта девушка — один и тот же человек. Торчащие косички сменились водопадом каштановых волос, которые на фоне молодой травы казались почти черными, зубы стали ровными, белоснежными, но темные глаза сверкали знакомым блеском, добродушным без ехидства и проказливым без наивности. Рот, казавшийся ему в свое время слишком большим, теперь был соблазнительно пухлым и все же напоминал о прежней Мэгги, немилосердно его терзавшей. Той самой Мэгги, которой он не мог ответить тем же, потому что она девочка.

Став взрослой, Мэгги Герберт опять его переиграла, ибо он еще не встречал другой такой женщины, красивой и совершенно безразличной к его чарам.

— Ох! Видел бы ты сейчас выражение своего лица! Неописуемое, просто неописуемое! — хохотала она.

Приподнявшись на локтях, Джереми серьезно поинтересовался:

— Ты рехнулась? Не понимаешь, что могла себе шею свернуть?

— Оно бы того стоило, — с удовольствием отозвалась Мэгги, продолжая смеяться.

Джереми чувствовал, как содрогается под корсетом ее тело. Мэгги Герберт — и корсет! Никогда бы не подумал.