— Увидимся через двенадцать месяцев, Виола, — сказал Брэдли. — Когда я туда доберусь, не забудь мне первому рассказать, как выглядит ночь в свете огня.

* * *

Мне кажется, что наш разведывательный корабль развалится на кусочки в любую секунду.

Нас мотает и кружит, и маме едва удается держать курс прямо.

Иногда она зовет папу, но он не отвечает.

— Виола, где мы? — кричит она, дергая рычаги управления.

— Возвращаемся на другую сторону. Но, по-моему, слишком быстро. Боюсь, мы проскочим! — кричу я, стараясь перекричать рев атмосферы.

— Я постараюсь посадить корабль. Видишь что-нибудь на сканерах? Какой-нибудь еще участок, кроме того, у реки, куда можно сесть?

Я нажимаю на экраны, но изображение на них трясется так же сильно, как и все остальное на корабле. Двигатели все еще несут нас к планете, несут слишком быстро, и остановиться никак нельзя. Мы проносимся над огромным океаном, и я вижу, что мама боится, что садиться придется прямо посреди него…

Но на наших экранах появляется материк, быстро выплывая темной громадой, и вот мы уже над ним, и под нами стремительно проносится земля.

— Мы близко? — кричит мама.

— Сейчас, погоди. — Я сверяюсь с картами. — Мы к югу! Пятнадцать километров в секунду!

Она дергает за рычаги ручного управления, пытаясь повернуть на север:

— Черт!

Корабль накреняется, и я ударяюсь локтем о приборную панель, на секунду теряя карты.

— Мам? — говорю я взволнованно и обеспокоенно, пытаясь снова вывести карты на экран.

— Я все понимаю, милая, — говорит она, сражаясь с управлением.

— А как же папа?

Она молчит, но я все вижу по ее лицу: мы должны найти место, где можно высадиться, Виола! А потом мы сделаем все возможное, чтобы его спасти!

Я снова смотрю на карты:

— Тут, похоже, прерии, но мы, наверное, и их проскочим.

Я просматриваю данные сканеров.

— Болото! — говорю я.

Мама снова направила нас на север, к реке, которую мы тогда видели, — похоже, она переходит в болото.

— Успеем снизиться? — кричит мама.

Я просматриваю предполагаемые траектории снижения на экранах:

— Почти.

Корабль сильно трясет.

Потом воцаряется жуткая тишина.

— Мы потеряли двигатели, — негромко говорит мама. — Шлюзы так и не открылись. Огонь потух от нехватки воздуха. — Она оборачивается ко мне. — Мы приземляемся. Запрограммируй траекторию и держись крепче.

Я быстро просматриваю еще несколько экранов и нахожу траекторию, следуя по которой мы должны приземлиться в мягкое болото.

Мама с силой дергает рычаги ручного управления, сжав их в кулаки, стараясь держаться траектории, которую я проложила. Из иллюминаторов я ясно вижу землю, верхушки деревьев все ближе и ближе.

— Мам? — говорю я, наблюдая за тем, как мы снижаемся.

— Держись! — говорит она.

— МАМ!

Удар.

* * *

— С днем рождения! — крикнули они, застав меня врасплох за завтраком. Это была самая неудачная попытка неожиданно поздравить с праздником за всю историю Вселенной.

— Спасибо, — пробормотала я.

Мы покинули конвой тремя месяцами ранее, наблюдая за тем, как он исчезает позади нас, а мы уносимся вперед, быстро-быстро-быстро.

До новой планеты еще восемь недель пути, восемь недель в корабле, где уже начинает пахнуть, как бы тщательно ни фильтровали воздух.

— Подарки! — сказал папа, проводя рукой над коробками в праздничной обертке на столе.

— Могла бы хотя бы притвориться, что довольна, Виола, — сказала мама.

— Спасибо, — снова сказала я, теперь чуть громче.

Я открыла первую коробку с подарком. Там были новые сапоги для ходьбы по пересеченной местности. Цвет совершенно неподходящий, но я все равно попыталась сделать вид, что очень рада.

Открыла вторую.

— Бинокль, — сказал папа, когда я достала подарок. — Мама велела Эдди, инженеру с Альфы, усовершенствовать его до того, как мы улетели. Ты просто не поверишь, что тут есть. Прибор ночного видения, дисплей…

Я попыталась им воспользоваться и увидела, как на меня смотрит огромный левый глаз папы.

— Она улыбается! — сказал папа, и бинокль заполнила его огромная ухмылка.

— Ничего подобного, — ответила я.

Мама вышла из комнаты и вернулась с моим любимым завтраком — стопкой блинчиков, наверху которой мерцали тринадцать оптоволоконных огней с сенсором движения. Они спели мне поздравительную песню, и четвертым взмахом руки я все-таки смогла погасить все огни.

— Что ты пожелала? — спросил папа.

— Если рассказать, то не сбудется, — ответила я.

— Ну, разворачивать корабль мы не собираемся, так что надеюсь, ты пожелала не этого, — сказала мама.

— Надежда! — сказал папа чересчур громко, перебивая слова мамы своим напускным энтузиазмом. — Вот чего нам всем стоит пожелать. Надежды!

Я нахмурилась, снова услышав это слово.

— Вот что еще мы принесли, — сказал папа, дотронувшись до все еще завернутого подарка Брэдли. — Вдруг тебе захочется открыть его сейчас.

Я посмотрела на лица родителей, на радостного отца, на раздраженную моим недовольством маму, безуспешно пытающуюся устроить мне веселый праздник. И на мгновение я увидела, как сильно они за меня волнуются.

Волнуются, что я совсем лишилась надежды.

Я посмотрела на подарок Брэдли. Свет, который разгонит тьму, сказал он.

— Он велел не открывать, пока мы не приземлимся. Я подожду.

* * *

Мы обрушиваемся на землю с невероятно жутким грохотом. Корабль дробит деревья в щепки, а потом ударяется об землю с такой силой, что я врезаюсь головой в приборную панель, и голову пронзает боль, но я все еще сохраняю сознание, сохраняю сознание и слышу каждый треск, каждый щелчок и скрежет, с которым корабль прорывает посреди болота длинную колею, переворачиваясь снова и снова, что может означать только одно — отвалились крылья. Все падает на потолок, а потом в кабине образуется трещина, в которую хлещет болотная вода, и мы снова переворачиваемся…

И замедляемся…

Вращаемся медленнее…

Металл оглушительно скрежещет, и основное освещение гаснет, когда мы делаем еще один оборот, и его тут же заменяет мерцающее аварийное.

Вращение замедляется…

Замедляется, а потом…

Останавливается.

Я все еще дышу. Голова болит и кружится, я едва ли не вниз головой вишу на ремне кресла.

Но я дышу.

— Мам? — говорю я, оглядываясь и смотря вниз. — Мам?

— Виола? — слышится в ответ.

— Мам?

Я поворачиваюсь туда, где должно быть ее кресло.

Но его там нет.

Я разворачиваюсь сильнее.

И вижу ее на потолке. Кресло вырвало с места.

И от того, как она лежит там…

От того, как она лежит там, скрючившись…

— Виола? — снова говорит она.

От того, как она произносит мое имя, у меня внутри все сжимается…

Нет, думаю я. Нет.

И пытаюсь выбраться из кресла, чтобы добраться до нее.

* * *

— Завтра важный день, дружище, — сказал папа, входя в машинное отделение, где я меняю трубки охлаждающей системы. Это одна из миллиона работ, которую мне поручили в последние пять месяцев, чтобы чем-то меня занять. — Мы наконец выходим на орбиту.

Я вставила последнюю трубку до щелчка:

— Отлично.

Он замолчал.

— Я знаю, тебе нелегко, Виола.

— Почему это вдруг тебе не все равно? Меня никто даже не спросил.

Он подошел ближе.

— Чего ты боишься, Виола? — спросил он, и это тот же самый вопрос, который задал мне раньше Брэдли. Я оглядываюсь на него. — Того, что мы можем там обнаружить? Или просто перемен?

Я тяжело вздохнула:

— Никто почему-то не думает, что будет, если нам не понравится жить на планете. Что, если небо слишком большое? Что, если воздух воняет? Что, если мы будем голодать?

— А что, если воздух сладкий, как мед? Что, если еды там столько, что мы все растолстеем? Что, если небо такое прекрасное, что мы бросим всю работу, потому что не сможем оторвать от него глаз?

Я развернулась и закрыла кожухи трубок:

— А что, если нет?

— А что, если да?

— А что, если нет?

— А что, если да?

— Да, очень плодотворная беседа.

— Неужели мы воспитали тебя так, что не научили надеяться? — спросил папа. — Разве когда твоя прабабушка согласилась стать смотрителем на этом корабле, она сделала это не потому, что надеялась начать новую жизнь? Она была полна надежды. Мы с твоей мамой полны надежды. — Теперь он подошел так близко, что мог бы меня обнять, если бы я захотела. — Почему ты не разделяешь ее с нами?

В его взгляде была такая забота, такое волнение. Что я могла ему ответить? Как я могла сказать ему, что меня тошнит уже от того, как звучит это слово?

Надежда. Только о ней в конвое и говорили, и чем ближе мы подлетали к планете, тем чаще. Надежда, надежда, надежда.

«Надеюсь, погода будет хорошей».

И это говорят люди, которые настоящую погоду в жизни видели только на видео с эффектом присутствия.

Или: «Надеюсь, там интересная фауна».

И это притом что они в жизни из всех животных видели только Скампуса и Бампуса, котов с Дельты. Десять тысяч замороженных коровьих и овечьих эмбрионов не считаются.

Или: «Надеюсь, туземцы окажутся дружелюбными».

Это всегда говорилось с усмешкой, потому что никаких туземцев, судя по показаниям зондов, там быть не должно.