Даже Антонио не мог спокойно усидеть на месте и слегка заерзал на стуле.

— Как это ужасно! — пробормотала миссис Смит-Питерс.

— Боже правый! — прошептал ее супруг и попытался прочистить горло.

— В тот день Рэй не вернулся к ленчу, — многозначительно заметил Коулмэн.

Но и эти слова сейчас не особенно ранили Рэя. В тот день он был в доме у Элизабет Баярд, двадцатишестилетней американки. Он ездил к ней посмотреть рисунки, которые у нее получались куда лучше, чем живописные работы. Элизабет появилась в поселке недавно, и они с Пэгги до сих пор были у нее в доме только один раз. Она предложила ему «Дюбонне» с содовой и со льдом, и они долго и оживленно беседовали. Рэй находил ее общество приятным, потому что Элизабет была мила, вела себя скромно и явно не имела каких-то там намерений. Впрочем, даже этих качеств не нужно было иметь, чтобы заставить Рэя провести с нею эти два или три часа, так как несколько американцев и англичан, которых он знал в поселке, уже давно утомили его своим обществом. Он, помнится, сказал тогда: «Думаю, Пэгги не будет сильно беспокоиться, если я не вернусь к ленчу. Я предупредил, что могу и не приехать». У них дома ленч всегда подавали холодным, и они могли съесть его в любое время или вовсе не есть. Коулмэн, конечно, был прав, подразумевая, что Рэй находил Элизабет Баярд привлекательной (Коулмэн выразил это в более резкой форме на Мальорке, только Рэй не захотел тогда признать этого). Рэй помнил, о чем подумал в тот день, — что мог бы при желании закрутить роман с Элизабет, скрыв его от Пэгги, и что близкие отношения с естественной в общении и, судя по всему, нежной в чувствах Элизабет могли бы внести в его личную жизнь здоровое разнообразие. Разумеется, Рэй прекрасно понимал, что никогда бы не закрутил такого романа. Разве смог бы он это сделать, имея такую жену, как Пэгги, для которой романтические идеалы являлись в жизни реальным и непоколебимым началом, куда более реальным, чем самые прозаические вещи на свете? К тому же и физически у него едва ли хватило бы энергии на близкие отношения с кем бы то ни было.

— Да, конечно, он выглядит печальным, как если бы собирался покончить с собой. А может быть, даже уже и задумал что-либо подобное, — пробормотал Коулмэн.

— Эдвард, прошу тебя, пожалуйста, перестань! — сказала Инес.

Но у миссис Смит-Питерс уже созрел следующий вопрос. Она посмотрела на мужа, словно испрашивая его разрешения, но тот не отрывал глаз от скатерти.

— Скажите, она все-таки рисовала? — наконец отважилась на вопрос миссис Смит-Питерс.

— Все меньше и меньше. И с каждым разом выходило все хуже. Видите ли, это все из-за того, что мы… Одним словом, у нас было полно прислуги и масса свободного времени.

Коулмэн слушал с придирчивым видом, а Рэй продолжал:

— У нас в доме поселилась ленивая атмосфера. У меня была кое-какая повседневная работа, очень легкая, но необходимая, чтобы не умереть со скуки. А Пэгги совсем перестала рисовать по утрам и бралась за кисть только ближе к вечеру, если вообще бралась.

— Да, такие слова свидетельствуют о полной подавленности, — вставил Коулмэн.

«Но Пэгги не вела себя так, как если бы пребывала в состоянии подавленности», — подумал Рэй. Этого он точно о ней не сказал бы. И вообще, какое право имеют эти чужие люди устраивать ему суд, копаясь в его жизни с Пэгги?! Рэй раздраженно швырнул салфетку на стол.

Миссис Смит-Питерс посмотрела на часы и сказала, что им пора. Повернувшись к Инес, она проговорила:

— Мы собирались завтра утром прокатиться в Реццонику. Дивное местечко. Не хотите присоединиться?

— Давайте созвонимся завтра утром, — предложила Инес. — В девять или в половине десятого не будет рано?

— Господи, нет, конечно! В восемь мы уже всегда на ногах, — призналась миссис Смит-Питерс.

Ее муж поднялся первым.

— Быть может, вы тоже хотели бы поехать? — предложила миссис Смит-Питерс Рэю, вставая из-за стола.

— Благодарю, но боюсь, у меня не получится, — ответил тот.

Смит-Питерсы удалились.

— Инес, попроси у официанта счет, а я вернусь через минуту, — сказал Коулмэн, поднимаясь из-за стола.

Антонио тоже встал.

— Прошу меня извинить, — проговорил он по-английски, — но мне, кажется, лучше вернуться к себе в отель. Я ужасно устал, а мне еще предстоит написать маме.

— Ну конечно, Антонио, — отозвалась Инес. — Увидимся завтра.

— Да, завтра. — Антонио склонился над ее рукой, изображая поцелуй. — Спокойной ночи, — сказал он Рэю. — Спокойной ночи, мадам.

Инес искала глазами официанта. Рэй махнул рукой, безуспешно пытаясь привлечь его внимание.

— Рэй, вам лучше уехать из Венеции, — сказала вдруг Инес. — Ну какой прок в том, чтобы вам с Эдвардом видеться снова?

Рэй вздохнул:

— Эд так ничего и не понял. Мне каким-то образом нужно объяснить ему кое-что.

— Это вы ужинали с ним вчера в Риме?

— Да.

— Я так и знала. А мне он сказал, что встречался с кем-то другим. Послушайте, Рэй, Эдвард никогда не поймет. Он в дочери души не чаял… — Она на секунду закрыла глаза и откинула голову назад, но только на секунду, так как спешила договорить, пока не вернется Коулмэн. — Я не была знакома с Пэгги, но слышала о ней от многих людей. Про таких, как она, говорят «витает в облаках». Для Эдварда она была божеством, каким-то неземным существом, которому невозможно было спуститься на землю.

— Я знаю.

— Он считает вас бессердечным. Я вижу, что это не так. Но я также вижу, что он никогда не поймет, что в случившемся не было вашей вины.

Слова ее нисколько не удивили Рэя. Коулмэн называл его бессердечным еще на Мальорке. Будь мужем Пэгги кто-то другой, Коулмэн, скорее всего, и его назвал бы так же, даже если Пэгги была бы счастлива в браке, имела бы кучу детей и излучала радость и удовлетворенность жизнью.

— А правда, что Пэгги боялась секса? — спросила Инес.

— Нет. На самом деле даже наоборот… Он возвращается…

— Скажите, вы можете уехать из Венеции завтра?

— Нет. Мне…

— Тогда я должна увидеться с вами завтра. В одиннадцать часов у «Флориана». Идет?

Рэй не успел ответить, так как Коулмэн уже снова садился за стол. Поэтому он просто кивнул — это было проще, чем отказ.

— Наш официант ужасно занят, — проговорила Инес так, словно они с Рэем все это время только и делали, что пытались его отловить.

— Боже мой! — со вздохом проговорил Коулмэн и недовольно заерзал на стуле, потом крикнул по-итальянски: — Официант! Счет, пожалуйста!

Рэй выложил на стол две бумажки в тысячу лир — гораздо больше, чем с него причиталось за этот вечер.

— Убери это, — проговорил Коулмэн.

— Нет, я настаиваю, — не сдавался Рэй, убирая бумажник в карман.

— Убери это, я сказал, — грубо повторил Коулмэн. При этом расплачивался он деньгами, которые, вне всякого сомнения, получил в свое время от Инес.

Рэй ничего не ответил и поднялся:

— С вашего позволения, хочу пожелать вам спокойной ночи.

Он отвесил поклон Инес и снял с крючка пальто. То самое пальто, в котором с недавних пор имелось две дыры, проделанные пулей, однако не слишком заметные на темном фоне. На прощание Рэй, улыбаясь, нарочно поднял левую руку.

Глава 4

Утро сияло солнечным светом. Под окном пенсионе так радостно, словно сейчас стояла весна или лето, пели рабочие; за дверью в коридоре, проворно взмахивая мокрой шваброй, весело напевала девушка-уборщица; а напротив, через узенький канал, на окошке в здании представительства Монако заливалась в клетке канарейка.

Когда Рэй в половине десятого утра вышел из пенсионе, чтобы встретиться с Инес, в его кармане лежало два письма — одно к родителям, а другое к их садовнику Бенсону, приславшему ему на Мальорку свое выражение сочувствия. В письме к родителям Рэй благодарил их за приглашение приехать и пожить дома и отвечал на их предложение отказом, объяснив его тем, что в Европе у него еще непочатый край дел и что после этого он все-таки намерен продолжить совместную работу с Брюсом Мэйном по созданию галереи в Нью-Йорке. Это было уже второе письмо от родителей, пришедшее после полученной ими телеграммы, в которой Рэй сообщил им о смерти Пэгги, но только сейчас он смог ответить. На пьяцца он зашел в магазин, купил марки и бросил письма в почтовый ящик. У него оставалось еще десять минут. Рэй не торопясь обошел площадь и наконец увидел маленькую аккуратную фигурку Инес — проворно постукивая каблучками, она направлялась в его сторону от угла Святого Моисея.

— Доброе утро, — сказал Рэй, и только тогда она заметила его и остановилась.

— О! Здравствуйте! Я опоздала?

— Нет. Напротив, вы пришли даже раньше, — с улыбкой успокоил ее Рэй.

Прямо над ее головой, хлопая крыльями, пролетел голубь. На Инес была крохотная шляпка из желтых перьев с несколькими большими павлиньими, прикрепленными сбоку. При ярком свете дня Рэй разглядел маленькие морщинки у нее под глазами и чуть более крупные по уголкам рта, но они нисколько не уменьшали ее привлекательности. Рэй задумался, попытавшись представить, могла бы эта женщина заинтересоваться им как любовником. Такая женщина, как Инес, любила бы его очень сильно хотя бы потому, что он был моложе, и это льстило бы ей.

Под открытым небом у «Флориана» в этот час за столиками сидели немногочисленные посетители, закутанные в пальто и шарфы. Рэй отодвинул для Инес стул. Она попросила просто кофе. Положив руки на стол и скрепив пальчики в рыжеватых замшевых перчатках замочком, она проговорила:

— Итак, я повторюсь. Я считаю, что вам лучше уехать из Венеции. Если можно, сегодня.

В холодном прозрачном воздухе ее слова казались такими же сухими и ясными. Посмотрев друг на друга, они не смогли сдержать улыбки. Было просто невозможно иначе в такое утро и в таком месте.

— Ну что ж, возможно, я и уеду завтра. У меня нет особого желания здесь оставаться.

— Я знаю, вы хотите поговорить с Эдвардом, но повторяю вам, от этого не будет никакого толку. Вы можете даже предоставить ему личный дневник Пэгги, где будет написана вся правда, каковой бы она ни была, но Эдвард все равно будет верить в то, во что ему хочется верить. — Чтобы придать больше убедительности своим словам, она, сняв перчатку, взмахнула рукой.

— Я знаю, о чем вы говорите. Я все прекрасно понимаю, но… — Рэй поправил на себе пальто и чуть подался вперед. — Я мог бы снова изложить все Эду. Причем за пять минут.

— И что бы вы сказали ему?

— Я рассказал бы ему о Пэгги. И о себе. Об атмосфере, которая была между нами. О том, что мы делали и о чем говорили. Я думаю, его интересует именно это.

Инес покачала головой, пытаясь убедить его в безнадежности этой затеи:

— Это правда, что Пэгги пробовала наркотики? В частности ЛСД?

— Господи, конечно же нет! Кто угодно, только не Пэгги! Она не проявляла к этому ни малейшего любопытства. Я знаю это точно, потому что мы часто бывали в компаниях, где их употребляли. Причем многие, чуть ли не все.

— Видите ли, Эдвард думает, что она употребляла наркотики.

— Ну что ж, в этом я мог бы его разубедить.

Официант принес им кофе и положил счет под пепельницу.

— Кроме того, у него могут быть и другие мысли. Ну я не знаю… например, что у вас были другие женщины.

— Он уже интересовался этим вопросом на Мальорке. Встречался кое с кем из наших друзей, расспрашивал. Но боюсь, тут ему не повезло.

Несколько секунд они молчали. Рэй понимал всю бессмысленность этой встречи с Инес.

— Я чувствую, что вы желаете мне добра, — сказал он. — Но вы же видите, что Эд не прав. Я просто не могу оставить все как есть.

— А я думаю, будет лучше, если вы это сделаете и даже не попытаетесь изложить ему все это в письменном виде. — Она посмотрела на голубей, хорохорившихся друг перед дружкой на мостовой. — Я старше вас и немножко знаю Эдварда. Так что поверьте, я пытаюсь дать вам лучший совет.

— И я ценю его, — сказал Рэй, хотя по тону, с каким были произнесены эти слова, было совершенно ясно, что он не имеет ни малейшего намерения следовать ее совету.

— Эдварду хочется свалить всю вину на вас. Мне даже показалось, что он может попытаться убить вас, — сказала Инес, понизив голос.

Рэй откинулся на спинку стула и рассмеялся. Сердце его вдруг забилось быстрее.

— Но как? Разве у него есть пистолет?

— О нет, конечно! Но… за него это мог бы сделать кто-нибудь другой.

— Кстати, я хотел поинтересоваться у вас насчет Антонио. Как вы думаете, мог бы Эд нанять Антонио?

— О нет! Только не Антонио! В этом будьте уверены. Антонио не выносит ссор. От них ему делается дурно. Видите ли, он родом из какой-то аристократической семьи, и у него нет привычки к подобным вещам. Вчера вечером ему чуть ли не сделалось дурно. Он слушал, слушал и вдруг понял, что не может больше этого выносить. Он позвонил мне сегодня утром и извинился за то, что ушел так скоро.

Действительно ли Антонио испытывал дурноту от ссор? Инес явно была убеждена в этом.

— Как вы думаете, мог бы я увидеться с Эдом сегодня днем? И не могли бы вы помочь устроить эту встречу? А тогда я завтра уехал бы.

— Я уверена, что он будет тянуть время. Заставит вас ждать два или три дня, чтобы только вывести вас из себя. Ведь он знает, что вы хотите поговорить с ним.

— Но эту встречу не так уж трудно устроить. Я же виделся с ним в Риме. — Рэй вдруг повысил голос, так что даже оглянулся по сторонам посмотреть, не привлек ли этим чьего-либо внимания. — Плохо только, что он в тот вечер хотел говорить лишь о прошлом.

Несмотря на то, что слова эти были чистой правдой, Рэй чувствовал, что старается выкрутиться, чтобы не рассказывать о выстреле.

— Он был в отличном настроении, все время рассказывал о школьных годах Пэгги, о каникулах, которые они проводили вместе, когда она приезжала домой из Швейцарии, о том, как у него едва хватало денег, чтобы не ударить перед нею в грязь лицом, и о том, как ему приходилось копить на эти поездки в Венецию и Париж, потому что у нее самой всегда было денег в избытке.

— О, я могу это представить, — сказала Инес.

— Но когда я пытался заговорить о том, что произошло, он и слушать ничего не хотел. А теперь хочет. Вы сами видели.

— Он всего-навсего хочет выплеснуть наружу свою злость. Как вчера вечером. Помните? Сколько вам лет, Рэй?

— Двадцать семь.

— Мне было двадцать один год, когда вы родились. Понимаете? Хотя бы поэтому я знаю больше вас. Во-первых, потому, что у меня было два мужа. — Она подавила в себе неожиданный прилив веселости. — Мой последний муж бросил меня чуть больше года назад ради другой женщины. Они теперь расстались, и я знала, что так произойдет. Знала. Так я, например, знаю, что вы не могли напугать такую девушку, как Пэгги, постелью… сексом.

— Я сказал вам вчера то же самое.

— Нет, вы просто ответили на мой вопрос, боялась ли Пэгги секса. А это совсем разные вещи.

Рэй постарался собраться с мыслями.

— Нет, я бы не назвал это страхом. Ей очень нравился секс. Только не в его обычном понимании. Я хочу сказать, она всегда пыталась представить его как нечто таинственное, мистическое. Разумеется, в сексе и в самом деле есть что-то мистическое, но она все время ждала большего. Да-да, большего.

Этот словесный порыв отнял у Рэя много сил. Плоские, убогие слова не могли вместить того, что он хотел в них вложить. Они путались у него в голове, и он понимал, что выставляет то, о чем хочет сказать, в смешном и нелепом виде. Получалось так, будто Пэгги хотела попросту переменить в постели позу в то время, как на самом деле все было и так хорошо. Высказать это словами было невозможно. Рэй нервно кусал губы и в то же время пытался сдержать улыбку.

— Да, и это я тоже могу представить, — сказала Инес. — Что ей нравился секс.

Рэй был благодарен ей.

— Да, — сказал он. — Только не совсем в обычном его понимании. Я никогда не говорил этого Эду. Это очень непросто. Я даже не пытался говорить об этом с Пэгги. Точнее, я попробовал один раз, но она не поняла, что я имею в виду, а может быть, я просто плохо излагал свои мысли. Теперь понимаете, что я чувствую себя виноватым из-за того, что не поговорил с ней тогда? А ведь я намного старше ее и куда лучше знаю мир.

— А Пэгги, похоже, совсем не знала его, — заметила Инес, стряхнув пепел в пепельницу, откуда его сразу же унесло ветром.

Слова, которые выбирала Инес, и спокойный, ровный тон, с каким она их произносила, успокаивали Рэя, чего с ним не случалось с самого момента смерти Пэгги. Потом перед его мысленным взором снова возникла картина, преследовавшая его по десять раз на дню, — ванна, наполненная кровью. Глядя на выдержанную в желто-коричневых тонах одежду Инес, он вспомнил уродливую красно-белую картину ванной на Мальорке и длинные темные волосы Пэгги, медленно шевелившиеся под водой. Она вовсе не захлебнулась, потому что в ее легких оказалось совсем мало воды — так сказали в полиции. И ванна конечно же не была наполнена одной кровью, но эта картина, этот ужасный цвет!.. Рэю казалось, будто из Пэгги выкачали всю кровь после того, как она приняла решение уйти из жизни.

— Вы любили ее, — сказала Инес.

— Да, любил. Жаль, что вы не были с ней знакомы. — Рэй сначала не решался, потом все-таки достал из кармана пальто сложенный шарф. — Вот… Это не ее шарф. Я купил его здесь вчера. Он почему-то напоминает мне о ней, словно какая-то ее частичка. Поэтому я и купил его.

Инес улыбнулась, коснувшись шарфа кончиками пальцев:

— Красивый и очень романтичный.

Рэй, почему-то вдруг смутившись, сказал:

— Знаете, для меня он словно ее фотография. — И, снова убрав шарф в карман, прибавил: — Хотя вы ведь, наверное, видели ее фотографии?

— А вы оставили себе другие ее вещи?

— Нет. Одежду я раздал в поселке бедным, украшения отдал Эду. Очень многие ее вещи были в его римской квартире.

Они некоторое время молчали, потом на площади заиграл струнный оркестр, и Инес спросила:

— В чем же вы чувствуете себя виноватым?

— Не знаю. Мне кажется, когда кто-то совершает самоубийство, тот или те, кто был к нему ближе всех, чувствуют себя виноватыми в этом. Разве не так?

— Да, обычно так и бывает, — согласилась Инес.

— Если я виноват, что вполне возможно, то только в том, о чем даже не подозревал, — признался Рэй.

— Значит, вы не должны чувствовать себя виноватым.

— Думаете?

— Конечно. Если вы не виноваты, то вам незачем выглядеть виноватым, — просто и непринужденно проговорила Инес.

Рэй улыбнулся:

— Спасибо. Я постараюсь.

— Если вы завтра соберетесь уезжать, не могли бы вы сначала позвонить мне в отель, а если меня не будет, то оставить сообщение? Просто передайте: «Все в порядке». Хорошо?

— Да.

— Если даже будете уезжать не завтра, все равно сначала позвоните мне. — Инес допила свой кофе.

— Скажите, что вам так нравится в Эде? — спросил Рэй, сознавая всю бестактность своего вопроса, но не в силах удержаться.

Инес улыбнулась и вдруг сделалась словно моложе.

— В нем есть смелость. Он ни на йоту не уступит этому миру. В нем есть уверенность.

— И вам это нравится? Только это?

— В нем есть какая-то сила, а женщинам нравится сила. Возможно, вы не способны этого понять. Во всяком случае, пока.

Рэй как раз мог понять это. Только если бы это был кто-нибудь вроде Эррола Флинна, бравирующего перед условностями и даже перед законом. Но такой сморчок, как Коулмэн… Нет, подобное не укладывалось в голове у Рэя, он чувствовал, что просто сбит с толку.