— Да, но ведь он не был пьян.

— Не был. Но я же говорил тебе, в каком состоянии он находился. Он чувствует свою вину. Еще как чувствует! — Коулмэн мгновение смотрел задумчиво перед собой, страстно желая вернуться к рисунку. — Не сомневаюсь, что при нем были деньги. Они у него всегда при себе. Он мог купить на вокзале билет и уехать на поезде. Переночевал в другом отеле, а на следующий день сбежал.

— Сбежал?

— Ну да, скрылся. — Коулмэн пожал плечами. — А что удивительного? Это только подтверждает мои мысли. Разве нет? Подтверждает то, о чем я всегда говорил. Он не мог предотвратить смерти Пэгги, даже не потрудился позаботиться об этом.

Инес возвела глаза к потолку, всплеснув руками:

— Ты помешался на этой идее. С чего ты это взял?

В голосе Коулмэна послышалось раздражение.

— Я разговаривал с ним, и мне этого достаточно.

— В консульстве сказали, что они намерены известить его родителей в Америке… в…

— Сент-Луисе, это штат Миссури, — уточнил Коулмэн.

— Да, там.

— Ну и хорошо. Пусть известят.

Коулмэн отодвинулся от рисунка, почувствовав, что должен встать и уделить Инес внимание, которого она ждала. Она была расстроена, даже рассталась со Смит-Питерсами, чтобы пойти домой и поговорить с ним. Он подошел и, обняв за плечи, поцеловал ее в щеку. От волнения она сейчас выглядела старше, однако с готовностью подняла к нему навстречу лицо, ожидая от него слов утешения или даже каких-нибудь рекомендаций, поэтому Коулмэн сказал:

— Любимая, думаю, это не наше дело. Рэй прекрасно знает, на каком свете находится. И если он задумал убежать от самого себя, то разве это не его личное дело? Между прочим, тебе известно, что полиция не имеет права вмешиваться, если человек хочет исчезнуть? Я самолично прочел это в какой-то статье. Они имеют право выследить человека и вернуть обратно только в том случае, если он бросил семью или наделал долгов. — Коулмэн нежно похлопал ее по плечам и рассмеялся. — Видишь ли, даже в современном бюрократическом обществе человек имеет кое-какие права, — заключил он, собираясь вернуться к своему занятию.

— А мне кажется, я видела Рэя сегодня, — сказала вдруг Инес.

— Это где же? — через плечо спросил Коулмэн, моргая, чтобы скрыть раздражение.

— Кажется, где-то между «Академией» и Сан-Марко. На одной из улиц. Не знаю, может, я ошибаюсь. Во всяком случае, голова, плечи были очень похожи. Со спины. — Она посмотрела на Коулмэна.

Тот пожал плечами:

— Ну что ж, все может быть.

Он знал, какой вопрос не дает ей покоя и о чем она собирается снова спросить его: «У вас не было ссоры в ту ночь на Лидо? А на катере вы не подрались?» Коулмэн тогда предусмотрительно рассказал ей сам (чтобы она не узнала это от Коррадо), что они с Рэем возвращались на катере одни. И два дня назад она уже расспрашивала его, не подрались ли они тогда, и Коулмэн сказал, что нет. Расскажи он о драке, она могла бы подумать, что он столкнул Рэя за борт бесчувственного или даже мертвого. Коулмэн смотрел на Инес, и беспокойство его росло. Он пожалел, что выбросил пистолет. Он купил его в Риме, и тот пробыл у него всего двенадцать часов. Он выбросил его, завернув в газету, в мусорный бак в ту же ночь, когда подумал, что Рэй теперь мертв. Коулмэн попытался успокоиться и спросил:

— Насколько я понимаю, ты не подошла к нему, чтобы убедиться?

— Я упустила его из виду, иначе подошла бы.

— Ну что ж, дорогая, теперь остается только гадать, он это был или не он.

Коулмэн сел на постели, но теперь с другой стороны, чтобы видеть лицо Инес. «Никто не сообщал о найденном теле», — напомнил он себе. А ведь тела всегда прибивает к берегу. С другой стороны, прошло всего только три дня. И все же при таком количестве островов вокруг Венеции — Лидо, Сан-Эразмо, Сан-Франческо-дель-Дезерто — его тело уже давно прибило бы где-нибудь к берегу, если бы он утонул. Коулмэн просматривал газеты ежедневно — и утренние, и вечерние. Теперь он пожалел, что столкнул его за борт живьем — поторопился. «Ну что ж, очень хорошо, если мне придется сделать это еще раз. Я это обязательно сделаю», — подумал он с мрачной решимостью и посмотрел на Инес.

— Чего ты ждешь от меня? Зачем рассказываешь мне все это?

— Ну… Видишь ли… — Инес поставила одну ногу на другую, в самом подъеме — неудобная и удивительно нетипичная для нее поза. — Полиция наверняка станет задавать тебе вопросы. Разве нет? Возможно, не только тебе, а всем нам, но ты был единственным, кто видел его последним.

— Полиция?… Ну не знаю, дорогая… Может быть, портье в «Сегузо» видел его последним.

— Я уже задавала им этот вопрос. Во вторник он не возвращался.

— Ну так пусть задают свои вопросы, — сказал Коулмэн. До сих пор он думал, что Рэй мертв, хотя прекрасно понимал, что мысль эта необоснованна. Он не мог знать наверняка, и это буквально сводило его с ума. Рэй мог обратиться в полицию, заявить, что он, Коулмэн, дважды покушался на его жизнь. Коулмэн вдруг рассмеялся и посмотрел на Инес. Нет, у Рэя не хватит духу сделать это, он не станет обращаться в полицию.

— Ну и что же тут смешного?

— Серьезность, с которой мы говорим обо всем этом, — сказал Коулмэн. — Вот, посмотри лучше мой новый рисунок. Меня посетила новая идея.

Инес подошла и села рядом, положив ему руку на плечо. Посмотрев на рисунок, она спросила с улыбкой:

— Это что, люди?

— Да, изображенные сверху. Так я рисую впервые. — Он ткнул пальцем в рисунок, но тот слетел с коробки и упал. Коулмэн снова поставил его вертикально. — Мне нравится. А тебе? Когда люди изображены вот так, сверху.

— Очень забавно. Особенно торчащие носы.

Коулмэн довольно кивнул:

— Вот, хочу теперь, попробовать в цвете. Может, я теперь всегда буду изображать людей сверху.

— Эдвард, давай уедем отсюда, — сказала вдруг Инес.

— Уедем из Венеции? А я думал, ты хочешь остаться еще на недельку.

— Но тебе же не нужна Венеция для работы. Ты же не рисуешь Венецию. — Она указала на рисунки. — Поедем ко мне домой? Там и центральное отопление есть. Только что провели. Не то что у Смит-Питерсов — они-то своего, похоже, вовек не дождутся. — Она улыбнулась.

Она имела в виду свой дом близ Сен-Максена на юге Франции. Коулмэн вдруг понял, что не хочет уезжать из Венеции, пока не узнает, что с Рэем. Не только не хочет, но и не уедет.

— Да мы тут и недели не пробыли!

— Ну и что? Погода такая ужасная!

— Во Франции не лучше.

— Зато там мой дом. Наш дом.

— Которого я отродясь не видел, — усмехнулся Коулмэн.

— Ты мог бы устроить там себе студию. Не то что в отеле. — Инес обхватила его руками за шею. — Пожалуйста, давай уедем. Уедем прямо завтра.

— Разве мы не собирались на это празднество послезавтра?

— Ну и что? Не так уж это и интересно. Давай лучше подумаем, можно ли успеть на завтрашний самолет до Ниццы.

Коулмэн осторожно убрал с шеи ее руки.

— С чего ты взяла, что я не рисую Венецию? Посмотри сюда. — Он указал на первый рисунок. — Вот это венецианская церковь.

— Мне здесь не нравится. Я чувствую себя неуютно.

Коулмэн не хотел спрашивать почему. Он и так знал. Подойдя к своему пиджаку, он вытащил из черепашьего портсигара предпоследнюю сигару. «Надо было купить сигар на вечер», — подумал он. В комнате Инес зазвонил телефон, Коулмэн обрадовался, так как не представлял, что ей ответить.

Инес подошла к телефону поспешнее, чем обычно.

— Алло? Кто это? А, Антонио? Привет!

Коулмэн мысленно застонал, собираясь закрыть дверь, но потом подумал, что Инес может обидеться. Из слов Инес Коулмэн понял, что Антонио находится внизу.

— Пожалуйста, Антонио, не сейчас. Лучше я сама спущусь. Я буду ровно через минуту. Выпьем по чашечке кофе.

Наливая в ванной стакан воды, Коулмэн наблюдал, как она надевает туфли.

— Антонио ждет внизу, — сообщила Инес. — Пойду спущусь к нему на несколько минут.

— Вот как? И что ему нужно?

— Ничего. Я просто подумала, что должна к нему выйти, раз он пришел. — Она надела одну шубку, без шляпки, и посмотрелась в зеркало. — Губы красить не буду, — сказала она сама себе.

— Когда ты вернешься?

— Минут через пятнадцать. — Она грациозно помахала ему рукой. — Пока, Эдвард.

Ее столь необычная поспешность удивила Коулмэна, заставив его гадать, что сказал ей Антонио. Антонио собирался вернуться в Неаполь или в Амальфи, и Инес намеревалась уговорить его остаться. Коулмэну Антонио не нравился. Правда, у него не было к нему и стойкого отвращения — он видывал экземпляры и похуже, — но симпатии к Антонио он точно не испытывал. Антонио, судя по всему, подозревал его в причастности к исчезновению Рэя, быть может, даже считал его убийцей, и явно хотел остаться в стороне. Коулмэн предположил, что Инес виделась с Антонио наедине по меньшей мере один раз после той ночи во вторник, и не сомневался, что они поговорили по душам. Коулмэн вздохнул, задумчиво попыхивая сигарой.

Он подошел к окну и посмотрел на улицу. За крышами домов открывался прекрасный вид — величественный берег Большого канала, огоньки судов, мерцающие в сгущавшихся сумерках. Тепло от батареи, окутывавшее Коулмэна, создавало ощущение безопасности и комфорта. Он представил себе, как вся Венеция сейчас ютится у горячих печей и каминов, а кто-то, с потрескавшимися от холода ладонями, хлопочет по хозяйству, и как греют у очагов руки заезжие художники — целая толпа этих упрямцев плотно заполняет Италию, словно красная черепица крыши. Но у него дома просто роскошное тепло, и у него есть прекрасная женщина. Коулмэна нисколько не стеснял тот факт, что он берет деньги у такой женщины, как Инес. Антонио тоже делает это, но только каким-то забавным образом. Антонио считает нахлебничество честной игрой, не видя необходимости даже скрывать это. Не то что Коулмэн.

«И относительно другой вещи, — подумал Коулмэн, попыхивая сигарой, — у него тоже нет сомнений — относительно Рэя Гаррета. С ним он тоже вел честную игру. Если его прижмут за это, что ж — очень плохо, значит, так распорядится злодейка судьба, но Коулмэн твердо знал, что игра эта стоит риска, знал, что ни за что не сдастся, если его обвинят в убийстве. По крайней мере, Гаррет будет мертв. И Гаррет заслужил смерть. Потому что, если бы не Гаррет, не его безмозглое малодушие и аристократические американские замашки, Пэгги была бы сейчас жива».

Коулмэн подошел к пиджаку, висевшему на стуле, — в нем он носил фотографию Пэгги, — но остановил себя. Сегодня он уже смотрел на нее. В последнее время у него стало привычкой разглядывать ее по меньшей мере дважды в день по нескольку минут, и он уже изучил на ней каждую черточку, каждый блик, помогавший вызвать в памяти образ Пэгги. Теперь он мог уже представить себе ее даже без фотографии, мысленно рисуя ее портрет, как, собственно говоря, и было в пятницу, когда он отмечал про себя что-то вроде праздника, которым считал смерть Рэя. Да, он считал Рэя мертвым, даже вопреки здравому смыслу. А тело наверняка найдут через пару дней, быть может даже завтра.

Тут ему вдруг пришло в голову, что Инес может догадаться, что он хочет остаться в Венеции, чтобы здесь, на месте, узнать, жив Рэй или нет. Коулмэн почувствовал себя неуютно, сообразив, что слишком многое открыл Инес. Она всегда защищала Рэя, вечно вела эти разговоры вроде «нужно учитывать ситуацию», только все они в конечном счете сводились к тому, чтобы защитить Рэя. Инес разлюбила бы его и рассталась с ним, узнай, что он убил Рэя. С другой стороны — и Коулмэн не раз уже думал об этом, — если тело Рэя выбросит на берег, кто сможет сказать наверняка, столкнули его или он сам прыгнул в воду? Молодой человек, совершающий самоубийство всего через несколько недель после смерти жены, — разве ситуация неправдоподобна? Коулмэн еще раз напомнил себе, что ему нет дела до того, что подумает или сделает Инес или что она скажет в полиции. Впрочем, он не сомневался, что она ничего не скажет. То, что произошло на катере, попросту не может быть никем доказано из-за отсутствия свидетелей.

Коулмэн много раз припоминал свою драку с отцом, когда ему было шестнадцать. Коулмэн вышел из нее победителем. Они пару раз ударили друг друга, причем отец бил сильнее, но Коулмэн все равно победил. Подрались они из-за того, куда Коулмэну поступать: в школу архитекторов или в инженерный колледж. Отец Коулмэна был посредственным архитектором — строил бунгало для небогатой публики в Винсенесе, в штате Индиана, — и хотел, чтобы его сын тоже стал архитектором. Коулмэна же всегда интересовала техника и изобретения. Вопрос встал ребром, когда ему исполнилось шестнадцать и пришло время выбирать. Коулмэн тогда уперся не на шутку и выиграл противостояние, ставшее как бы поворотным пунктом в его отношениях с матерью, о чем Коулмэн не без удовольствия вспоминал теперь. С тех пор мать зауважала его и стала относиться как к мужчине. Коулмэн гордился не тем, что поднял руку на отца, а тем, что сумел отстоять свои убеждения. После этой драки ему еще раз пришлось настоять на своем, чтобы добиться права встречаться с девушкой по имени Эстелла, которую отец считал ему не парой. Отец не разрешал ему брать машину на свидания с Эстеллой и в конечном счете запретил пользоваться ею совсем. Однажды вечером Коулмэн выгнал машину из гаража и не быстро, но уверенно поехал на отца, вставшего у него на пути с раскинутыми руками. Отцу пришлось сойти с дороги, он только в ярости треснул кулаком по капоту, когда сын проезжал мимо, но с этих пор споры из-за машины прекратились.

Коулмэн никогда не считал себя жестоким, хотя по сравнению с другими людьми, может, и был таким. Ему было интересно, что стало с его приятелями из колледжа. Ведь они, быть может, тоже были чуточку жестче остальных людей. За последние пятнадцать лет — с тех пор, как он стал художником, — он потерял с ними связь, но хорошо помнил, когда всем им было по двадцать и как жестоко они обращались со стариком вахтером. Коулмэн припомнил, как один из его дружков, Денис, однажды ударил старика под ребра, благодаря чему им удалось вырваться на свободу. Старик, приставленный охранять спальню в общежитии, вечно сидел перед дверью или за нею — в зависимости от погоды. Компании Коулмэна захотелось ночью выйти погулять по городу, и они потребовали, чтобы старик отпер дверь. С тех пор он выпускал их всегда и никогда не жаловался, боясь, что его снова побьют.

Припомнился Коулмэну и другой похожий случай, в Чикаго, когда некий Квентин Дойл взялся заигрывать с его женой Луизой, намереваясь закрутить с ней роман. Коулмэн тогда купил себе пистолет и однажды вечером как бы невзначай показал его Дойлу, после чего тот оставил Луизу в покое. «Как легко все тогда получилось», — думал Коулмэн с удивлением. У него имелось разрешение на пистолет, но ему даже не пришлось стрелять, он только показал его, и это произвело такой потрясающий эффект.

Коулмэн открыл шкаф и достал из-под стопки новых носовых платков, подаренных ему Инес, шарфик Пэгги. Взглянув на дверь и прислушавшись, он развернул шарф и поднес его к свету, представив, как тот обвивается вокруг нежной, тонкой шеи Пэгги, как покрывает ее голову от ветра на Мальорке. Глядя на его флорентийский дизайн в стиле ар нуво, он представлял себе ее легкую, грациозную походку, словно наяву слышал ее голос. Черный цвет шарфа придавал ему драматичности, и для Коулмэна он означал смерть. И все же он напоминал о Пэгги. Коулмэн прижал его к лицу и нежно поцеловал. Только вот запаха тот не имел. Коулмэн постирал его в ту ночь, когда вернулся из Лидо, чтобы смыть прикосновение Рэя. Он тогда развесил его у себя вдоль дальней стенки в гардеробе, и шарф так и остался неглаженым, но по крайней мере чистым. Стоя спиной к двери, Коулмэн быстро свернул шарфик и убрал его обратно.

Конечно, он мог жениться снова и завести другого ребенка, мальчика или девочку, — не важно. Коулмэн знал, что был бы отличным отцом, но, родись у него дочь, она бы никогда не смогла заменить Пэгги. К тому же у него попросту оставалось мало времени, чтобы ребенок мог вырасти у него на глазах. Нет, никогда в жизни никто не заменит ему Пэгги.

Коулмэн извлек из гардероба припрятанную бутылку виски. Он никогда не пил виски раньше шести часов, но сейчас было уже шесть ноль пять. Взяв в ванной стакан, он налил себе немного и быстро выпил, с наслаждением почувствовав, как все обожгло внутри, потом снова встал у окна. «Клянусь, — мысленно проговорил он, — если этот ублюдок еще жив и ошивается здесь, в Венеции, я доберусь до него!» Он вспомнил лицо Рэя Гаррета, его умоляющие глаза — они словно напрашивались… Коулмэн от души рассмеялся, почувствовав необыкновенную легкость и удовлетворение.

За спиной закрылась дверь — на пороге стояла Инес. Она включила свет и спросила:

— Над чем ты смеялся?

— Я тут думал над следующей картиной. Тоже будет вид сверху. А ты не долго пробыла с Антонио.

— Да. У него на семь назначена встреча.

— С девушкой? Это мило.

— Нет. Он встретил здесь, в Венеции, двух приятелей.

«Значит, будут новые разговоры», — подумал Коулмэн. Антонио конечно же расскажет своим друзьям о знакомом американце-художнике, о женщине, которую они якобы делят, и об интересном исчезновении некоего Рэя Гаррета. «Только вряд ли они смогут мне напортить», — подумал Коулмэн. Для них этот рассказ будет все равно что газетная заметка о совершенно незнакомом человеке.

Инес переоделась в платье и умылась.

Коулмэн все-таки никак не мог понять ее материнской терпимости к Антонио — переспать с человеком всего два-три раза и при этом не спешить избавиться от него. Точно такой же молокосос увивался вокруг Инес, когда Коулмэн познакомился с ней год назад в Асконе.

— Надеюсь, ты не давала ему больше денег? — осведомился он.

— Эдвард, я дала ему всего несколько тысяч лир. — Инес говорила терпеливо, но в ее голосе Коулмэн все же уловил легкое раздражение — это было начало сопротивления. — В конце концов, у него нет своих денег, и не забывай: это я пригласила его в это путешествие.

— Если человек не работает, неудивительно, что у него нет денег. Мне просто интересно, как долго это будет продолжаться, вот и все.

— Антонио сказал, что уезжает через несколько дней. Кстати, он остановился в очень дешевом отеле.

Коулмэну хотелось сказать, что если Антонио нашел себе другую богатую женщину и намерен переехать к ней, то Инес его больше не увидит, но сдержался и промолчал.

Инес протирала лицо лосьоном. Коулмэну нравился этот запах, напоминавший ему аромат каких-то старомодных цветов. Он подошел к Инес сзади и, обняв, прижал ее к себе.

— Ты сегодня потрясающе выглядишь, — прошептал он ей на ухо. — Как насчет бокальчика шампанского? — Так Коулмэн обычно приглашал ее в постель. Иногда Инес заказывала бокал шампанского, иногда — нет.

Коулмэн затушил в своей комнате сигару, дымившуюся в пепельнице. До чего же приятно залечь в постель в половине седьмого вечера, перед ужином! Поэтому, когда Инес с улыбкой согласилась, Коулмэн почувствовал прилив радости и бодрости. Он отнес одежду в свою комнату и сказал:

— Приходи ко мне.

И Инес пришла.