Нико тяжело вздохнул:
— Я бы с удовольствием испек печенье.
— У вас что, нет готового печенья? Ну знаешь, такого, какое продается в магазине.
Нико открыл глаза.
Мы оба запаздывали с ответом, зависли между фазами, пытаясь обработать информацию. Я чувствовала, что торможу.
— Но дело не в этом.
— А в чем?
— В том, что я хочу испечь печенье.
Пауза.
— Потому что твое гораздо вкуснее?.. — строила я догадки.
— Потому что мне хочется готовить.
Я замолчала. Понимающе кивнула.
— А почему они тебе не разрешают печь печенье на самом деле?
— Потому что они два тирана.
Я надавила на виски, вспоминая правила и нормы этой квартиры.
— Испеки мне печенье, — попросила я его с энтузиазмом.
Его глаза заблестели.
— Что ты сказала?
— Печенье.
— Элена, нужно, чтобы ты сказала фразу полностью, — объяснил он со всей серьезностью. — По-другому не считается.
— Прямо как с вампирами и дверьми… [Имеется в виду, что вампиры не могут зайти в дом через двери без приглашения.]
— Что?
— Ничего. — Я прокашлялась. — Нико, пожалуйста, испеки мне печенье.
Он даже не успел сказать да. Мы встали с дивана и включили свет на маленькой кухне, Нико быстро разложил на длинной столешнице разные стеклянные формы, посуду и ингредиенты.
Послышались протесты и угрозы, и, кажется, Ева, взглянув на меня, буркнула, что сильно разозлилась, и это было сказано не совсем в шутку.
Квартиру наполнил сладкий и немного приторный запах, на несколько градусов поднялась температура. Нико готовил без рецепта, на глаз.
Получилось очень много печенья.
Я села на стул и наблюдала за тем, как он импровизировал и перемещался по кухне, не останавливаясь ни на минуту. Я только формировала печеньки, и, мне кажется, он воспринял это скорее как неудобство, нежели помощь, которую был готов принять, потому что в конечном счете он готовил благодаря мне.
Было забавно думать, как несколько недель назад я поймала себя на том, что, проснувшись, думаю о нем, о парне со скалодрома. До того происшествия с Софией мне нравилось смотреть на него и случайно с ним сталкиваться (хотя на самом деле я прекрасно знала его расписание). Интересно, он тоже замечал меня? Были ли эти улыбки и взгляды неким мостом, который мы оба сожгли, перекинувшись первыми словами в день «несчастного случая»?
Я засмеялась.
— Что случилось? — спросил он более твердым тоном, как будто бы концентрация на печенье его отрезвила.
Я все еще была достаточно пьяна, поэтому нужно было быть поосторожнее.
— Ты мне совсем не нравился.
Нико слегка удивился и с интересом посмотрел на меня сверху.
— А ты мне нравилась, — решительно ответил он.
— Да?
— Ты немного выводишь меня из себя, но кажешься хорошим человеком.
— Я вывожу тебя из себя?
Он тихо рассмеялся.
Квартира наполнилась запахом первой партии печенья. Из гостиной вместе с приглушенным смехом ребят доносилась песня Тейлор Свифт, которую я уже слышала, потому что Нико ее напевал.
Я слегка его толкнула, и он вновь рассмеялся.
Мы готовили целую вечность, а под конец, когда осталось несколько последних ложек теста, стали торопиться. Кажется, когда мы открыли балкон (тот самый, через который я залезла на крышу) и вышли на него поесть печенья, было уже очень поздно. Даниель принялся расчищать пространство. Раздвинул несколько веток и подмел листья на полу; мы притащили пледы и подушки с диванов и сели среди зарослей, которые угрожающе топорщились по ту сторону перил.
Я не знала, в котором часу в это время года в Мадриде светает, но было так поздно, что вскоре уже стало рано и начался рассвет. Солнце восходило не спеша, окрашивая в медный небо, на котором все еще сверкали звезды.
Чуть позже со стороны перил на нас выпрыгнул кот, и Ева так сильно испугалась, что ее крик разорвал рассветную тишину. Вдалеке залаяла собака.
— Этот дурацкий кот опять перепутал балкон, — фыркнула она.
— Не называй его так, — одернул ее встревоженный Нико. — Иди, иди сюда, мой хороший.
Кот был полностью черный, его желтые глаза сверкали в темноте. Он прошелся между нами, внимательный, любопытный, стараясь особо ни к кому не приближаться.
— Он твой?
— Да.
— Вот только кот этого не знает, — заметила Ева.
Нико жестом велел ей замолчать.
— Кот уже несколько дней не заходил сюда, — объяснил он и протянул руку к коту. — Что у него во рту?
Мы все наклонились, чтобы разглядеть получше. Да, что-то там было. Возможно, добыча. Движение, хоть и едва уловимое, должно быть, напугало кота, потому что он разжал челюсти, выронив трофей, запрыгнул на перила, а затем на дерево.
Я взяла предмет в руки:
— Это что, ракушка?..
Нико осторожно взял ее у меня из рук:
— Где, блин, он ее достал?
Никто не знал ответа, хотя мы и пытались его отыскать. Мы продолжали разговаривать, выдвигая теории, ожидая, что кот вернется. Но он не вернулся. Наступила тишина, приятная, ненавязчивая, простая.
И вновь ее нарушила Ева.
— Ты на этот раз не собираешься нас пугать? — ни с того ни с сего спросила она.
Они с Софией лежали рядом под пледом с розовыми квадратами. Видимо, на всех пледов не хватало. Как же.
— Вы бы удивились, насколько безопасно я себя чувствовала наверху, — отозвалась я не раздумывая.
— Несмотря на твой невероятный талант к свободному лазанью, тебе не кажется, что здесь ты в большей безопасности? — пожурила меня София.
Она тоже начала потихоньку трезветь, по крайней мере немного. Я все еще чувствовала тяжесть в голове, мысли были медленными и немного хаотичными, но появлялось больше легкости.
«Там, наверху, я свободна. Там, наверху, принимаю решения я сама», — хотелось мне ей сказать, но я не знала, как это лучше объяснить. Порой даже я сама не понимала. Это имело смысл. В каком-то месте…
— Еще ни разу ничего не случилось.
— Как тогда, в университете? — вмешался Даниель. Я заметила, как все повернулись посмотреть на него; это были осторожные взгляды, предупреждающие. Но он не сдавался. — Что? — пожал он плечами и рассеянно провел рукой по бритой макушке. — Это же ты прошлым летом залезла по фасаду?
Я открыла рот и уже хотела соврать, так же как и раньше, когда нужно было избежать вопросов, от которых хотелось бежать сломя голову, возможно, на другую крышу, но я не стала.
— Да, это была я.
Даниель громко рассмеялся, и мне понравился этот радостный и беззаботный звук.
— Ну ты и ненормальная! — Он взял печеньку и поправил плед, немного сползший с плеч.
— Почему?
Это спросил не Даниель, а Нико.
Фонари погасли, но мы не остались в полной темноте. Осеннее солнце прорывалось через рыжеватые огоньки.
Синий цвет, цвет глаз Нико, стал еще красивее в этот момент, в этом освещении. Он почти не моргал, когда смотрел на меня, терпеливо, с этим дружелюбным выражением лица, со сложенными на коленях руками, которые испекли мне печенье.
— Я всем сказала, что это было из-за экзаменов. — Я увидела, как София почти незаметно пошевелилась. Она входила в число этих людей. — Но я это сделала, потому что думаю, что больна.
Никто не произнес ни слова, даже София, которая была уже в курсе.
Где-то на крыше завыл кот.
— Когда мне исполнилось шестнадцать, у моей тети нашли болезнь Хантингтона. Это наследственная болезнь, поэтому мы всей семьей сдали анализы, и выяснилось, что у меня тоже есть этот ген. Мы не знали, потому что… потому что у меня отсутствовали симптомы. Но он там, внутри меня. — Я посмотрела на свои ладони. — С тех пор я всегда знала, с полной уверенностью, что однажды появится первый симптом, и когда это произойдет… — Я отвела взгляд. Попыталась отыскать какой-нибудь источник света, который еще оставался на небосводе, звезду между двумя мирами. — Вероятней всего, что первые признаки появятся после тридцати. Продолжительность жизни после появления первых симптомов в этом возрасте варьируется от десяти до тридцати лет, но если они появятся до двадцати, то жить останется меньше десяти лет.
Я не думала, что мне будет так просто высказать это вслух, потому что все это я уже слышала десятки раз во время разных консультаций в разных учреждениях. Это было проговорено столько раз, что мне было несложно поделиться, процесс был похож на вздох, очень тихий выдох, и не было ни слез, ни боли.
— Элена, ты заметила что-то? — спросила осторожно София.
Я подумала обо всем, что случилось после того, как я забралась по фасаду университета; подумала о неделях до. Назвать симптомы, перечислить то, что изменилось, не составляло бы трудности; но там, между этими словами, я могла увидеть тоненькую черную нить, сверкающую подобно обсидиану, которая связывала меня с некоторыми из этих признаков и делала их более реальными.
Я думала об этом с того самого момента, как мне исполнилось шестнадцать; но в тот день, день, когда я залезла наверх и все вдруг переменилось, я увидела ситуацию с другой стороны — четче и ближе.
Со мной уже случалось что-то подобное, когда в восемь лет я повисла на стене и осознала, что когда-нибудь умру. Веревок не будет. Моего отца, готового поймать меня, не будет.
В тот день, после ужасного экзамена, после того, как утром я несколько раз споткнулась, как все тело болело от ударов, полученных во время скалолазания, после того, как я нашла десятки проявлений этого отвратительного страха, реальность дала небольшую трещину. И я оступилась и повисла, как в детстве.