Павел Басинский

Любовное чтиво

Все персонажи этой книги, включая собачку Лизу, существуют на самом деле.

Выражаю сердечную благодарность поэту,

прозаику и журналисту Екатерине Барбаняге

за поддержку и советы во время написания романа.

Ты смела! Так еще будь бесстрашней!

Я — не муж, не жених твой, не друг!

Так вонзай же, мой ангел вчерашний,

В сердце — острый французский каблук!

Александр Блок

Пролог

Кажется, это было в 2012 году. Или позже? В общем, дела давно минувших дней. Почему же спустя целых семь лет (или больше?) я так часто вспоминаю эту историю?

Может, в ней что-то про меня?

Нет, это не про меня.

Совсем не про меня…


В тот прекрасный весенний вечер я выпил, поругался с женой и пошел в парк зализывать душевные раны. По дороге свернул в «Пятерочку», купил фляжку водки «Флагман» и ириски «Meller» (кто еще не знает, отличный закусон для одинокого пьянства на природе), расположился на лавочке у пруда, огляделся — никого нет — и, как крыловская ворона, собрался уж…

— Вы разрешите?

Черт побери! Откуда он нарисовался? Я замечал его и раньше. Мы гуляем в парке в одно и то же время, непоздним вечером. Я обдумываю свои авторские колонки для разных изданий и электронных порталов. Пытаюсь поиграть во фрилансера, хотя мне это не слишком удается. Он гуляет с розовой коляской и маленькой собачкой на тонком, как провод, поводке с автоматической подачей расстояния. Ирландский шпиц, у которого не хватает левой передней лапки. Он (или она?) так трогательно скачет впереди хозяина, тявкая на всех, кто к нему приближается… Охранник!

Мужчина в возрасте, но еще не старик, с заметной проседью в волосах и особенно в небольшой бороде, но не седой, моложавый и с той фактурной красотой подчеркнуто мужественного лица, которая отличает, как правило, не самых талантливых актеров. Благодаря его необычной собачке я и обратил на него внимание — сначала на фигуру, а потом на лицо. Лицо меня поразило! На меня смотрели глаза абсолютно счастливого человека. Это был взгляд постаревшего князя Мышкина или Папанова в советском фильме «Приходите завтра…», в котором, если помните, известный скульптор-конъюнктурщик, испытав творческий кризис и душевно переболев, встречается с героиней в трамвае, и у него такое же счастливое лицо… идиота. Скульптор отказался от гордыни и понтов советского селебрити, но что он будет делать с собой дальше — непонятно.

— Присаживайтесь, — говорю, стараясь не показать в голосе явного недовольства.

— Благодарю, — говорит. — Простите, все скамейки заняты.

Сидим… Молчим… Он иногда машинально качает коляску.

— Внучка? — спрашиваю.

Улыбается:

— Мару-у-ся!

Ему приятно произносить это имя.

Выпить ужасно хочется. Но не при нем же? И уходить неловко — поймет, что недоволен его соседством.

Мужчина достает из кармана куртки книжку формата pocketbook и начинает читать. Краем глаза замечаю ее название: «А другой мне не надо». Вероятно, что-то серийное, из любовного чтива. Странный интерес для мужика в его возрасте!

— Вы не смущайтесь, — вдруг говорит он. — Выпивайте на здоровье! Меня вы этим точно не шокируете.

Откуда он знает, что у меня во внутреннем кармане ветровки водка?!

Кажется, я понял. Рыбак рыбака видит издалека. Протягиваю ему фляжку.

— Нет-нет! — говорит он. — Я с этим давно покончил. Но вас понимаю, так что не стесняйтесь!

А я и не стесняюсь. Когда выпью, то становлюсь немного развязным.

— Кто вы? — спрашиваю.

— Был писателем, — говорит он.

— Это как? На пенсию, что ли, вышли?

— Вроде того.

Кажется, мне знакома его внешность. Но откуда?

— Иннокентий Иноземцев, — представляется он.

— Неужели тот самый?

— Нет — совсем другой.

Он постоянно улыбается, и это начинает меня раздражать.

Он это замечает.

— Извините! Да, тот самый. А бывший — потому что больше ничего не пишу.

— Творческий кризис? Понимаю-понимаю!

Он морщится, но улыбаться не перестает.

— Просто не вижу в этом никакого смысла.

— Понятно.

На самом деле ничего не понятно, но молодой старик с просветленным лицом идиота становится мне все интереснее. Иннокентий Иноземцев когда- то был литературной звездой. Поговаривали даже, что ему прочили Нобелевскую премию. Потом исчез с горизонта, как это происходит сегодня со многими авторами, не способными писать по книге в год.

— Вы счастливы? — спрашиваю. — У вас такое лицо…

Он смеется.

— Да-да, я вас понимаю! Я похож на идиота? Наверно, так оно и есть.

— Так это внучка?

— Нет, дочь! Мару-уся!

— А где, извините, ее мама? — нагло спрашиваю я. — Что-то я ни разу не видел ее в парке.

Он наклоняется над коляской и что-то поправляет.

— Наша мама занята, — с серьезным видом говорит он. — Она очень деловой человек. Не то что мы с Марусей и Лизой.

— А Лиза — это кто?

Он кивает на собачку, которая сидит рядом с нами и преданно смотрит на хозяина глазенками-маслинами.

— Слушайте, — говорю. — Мы не торопимся, и каждый занят важным делом. Расскажите вашу историю.

— Да-да… — охотно соглашается он.

Собачка прыгает к нему на колени.

— Устала, Лизанька? — ласково говорит он и гладит ее по шерстке. Лиза зажмуривает глазки.

Он достает из коляски не слишком толстую папку с обычными тесемками и передает мне.

— Вот, — смущенно говорит он, — ношу ее с собой уже целый месяц и все не решаюсь выбросить. Найдет какой-нибудь дурак и будет смеяться. Мне все равно, а все-таки неприятно. А вы как-никак начинающий писатель. Поймете…

— С чего вы взяли, что я писатель?

— Ну, рыбак рыбака… Это, впрочем, даже и не роман, сам-то роман я давно уничтожил.

— Сожгли — как «Мертвые души»?

— Зачем? Нам, Гоголям, с этим сейчас гораздо проще. Есть на компьютере такая клавиша Delete — не замечали? В будущем советую и вам почаще ею пользоваться.

— Но рукопись сохранили.

— Я же сказал, это не роман. Это записки к нему. Роман я уничтожил, а записки зачем-то оставил на память. Подумал: а вдруг пригодятся? Но поскольку писателем я быть перестал и вряд ли когда-то вернусь к этому занятию, записки мне уже не нужны. Читайте, если это будет вам интересно. Только одно условие — никаких копий и публикаций!

— Договорились.

— Еще одно условие. Прочитав записки, вы поделитесь со мной своими впечатлениями.

— Слушаюсь, маэстро!

— О, мои девочки совсем замерзли, — вдруг озабоченно говорит он, сам при этом поеживаясь. — Нам пора домой. До встречи, несчастный вы мой!

— Почему несчастный? — обижаюсь.

— А разве бывают счастливые писатели? Дай вам бог как можно скорее избавиться от этой дурной болезни.

— Послушайте, — говорю я, — а вы, случайно, не сумасшедший?

— Нет-нет! — говорит он. — Именно сейчас я абсолютно здоров.

Бережно снимает собачку с колен и с важным видом катит коляску к выходу из парка.

Открываю папку.

Предисловие

Я — Иннокентий Иноземцев. Я писатель и, следовательно, скучный человек. Это только в кино современные писатели изображаются бонвиванами, острословами и баловнями судьбы, обвешанными гроздью влюбленных женщин. Они важно вылезают из шикарных авто, а из карманов их дорогих пиджаков вместе с листами черновиков сыплются и разлетаются по ветру крупные купюры. Нельзя понять, когда эти щеголи находят время что-то писать, потому что они всегда среди поклонниц.

Итак, я — скучный человек… Но история, которая приключилась со мной в 2010 году (дата важна, запомните ее!), была не только не скучной, но… лучше бы она была поскучнее.

В это время я писал любовный роман. Зачем я, серьезный писатель, это делал? Не знаю. Решил попробовать себя в жанре. Попробовал. Это оказалось очень трудно. Гораздо труднее, чем писать нетленки.

Роман у меня не получился. Дело в том, что я не люблю женщин. Не то чтобы я их специально не любил, а просто не люблю, как, например, не люблю пиццу. Не подумайте, что я гей. С этим все в порядке. Но женщин не люблю. Как факт бытия.

Одновременно я вел эти записки. Они писались сами собой, потому что в жизни моей в это время происходили какие-то удивительные вещи, которые я не мог себе объяснить.

Несчастный роман я уничтожил, а записки оставил. В единственном распечатанном виде. Вот они. Может, кто-нибудь поймет, что это было? Если это кто-то когда-то прочитает.