— Эй, подожди! — крикнул я, но он не остановился. — Яцек! Не дури! Я пошутил! Прости! Ну что ты обиделся, дурень!
После обеда я убрал со стола. Поставил грязные тарелки в посудомойку, включил ее, налил родителям чай, подсыпал сахар в сахарницу.
— Что-то случилось? — спросила мама.
У меня опустились руки. Как жить, если из-за обычной заботы тебя подозревают в корысти. Я ужасно жалел, что у меня действительно что-то случилось, ведь иначе я бы им показал, как мало они обо мне знают.
— Почему что-то должно случиться? — пробурчал я. — Ничего не случилось, но, если вы хотите знать, мне нужно немного денег. Я все верну, обещаю.
Эти их триумфальные улыбочки!
— Сколько тебе нужно? — спросил папа и начал ощупывать карманы в поисках кошелька.
Раз можно дважды выиграть в одну лотерею, может, удастся и одолжить у родителей тысячу злотых, не объясняя, на что. Цепляясь за эту надежду, я как можно более бесстрастно сказал:
— Где-то тысячу. Я раз-два и отдам. Я же работаю.
Папа перестал искать кошелек, а мама чуть не поперхнулась чаем.
— Сколько?!
— Ну нет так нет, — бросил я с обидой.
— Зачем тебе столько денег?
Я думал, что родители успокоятся, если я объясню, что это не для меня, а для дедушки, но я плохо оценил ситуацию. Они налетели на меня с такой яростью, что я все рассказал. Лекция, которую мне пришлось выслушать, была способна исправить целую банду малолетних преступников, но и этого было мало, чтобы развеять дурные предчувствия родителей относительно моего будущего. Когда они наконец перешли к деталям, я уже так отчетливо осознавал собственную ничтожность, что новость об удержании всех моих карманных денег в счет уплаты долга я воспринял практически с радостью. Папа поехал к банкомату снимать деньги, чтобы выкупить меня у дедушки, а мама тяжело вздохнула, взяла мобильный и стала звонить. Ох и досталось же дедушке! Что ему ударило в голову, да еще такая сумма, да я же еще ребенок и совершенно безответственный. Последнее задело меня больше всего.
Утром на остановке толпились люди в капюшонах, скрываясь от мокрой серости, а вороны на ближайшем тополе мерзко каркали на спешащих на работу. Сосед с портфелем, соседка с ребенком — стандартный вторничный набор, только Яцека было не видно. Я уже почти смирился с мыслью, что мне придется ехать на несчастную «Сковородку» в одиночестве, когда он наконец появился. Яцек прибежал в последний момент и встал рядом, тяжело дыша.
— О, ты все-таки идешь! — искренне обрадовался я.
Он посмотрел на меня со смиренным спокойствием и проговорил:
— А у меня есть выбор?
— Ну да, — уныло согласился я.
Собственно, я даже собирался извиниться за «жалкого святошу», но он вел себя так, будто вообще не помнил о вчерашней сцене, и я решил, что, наверное, не стоит об этом напоминать. К тому же и у него выдался нелегкий вечер. Думаю, он тоже наслушался про ответственность и другие признаки взрослого человека, которых, по мнению родителей, у него не было и которые, в добавок, вряд ли у него когда-нибудь появятся. Поэтому он был решительно настроен доказать, как глубоко они заблуждаются. Всю дорогу в автобусе Яцек рассказывал мне о том, какие он придумал методы повышения эффективности раздачи листовок.
— Улыбка и еще раз улыбка, — повторял он с запалом. — И легкое движение кистью. Легкое, но решительное, да?
— А я-то почем знаю? — ворчливо откликнулся я.
— И еще буду раздавать в среду и пятницу в школе. По три часа. Как думаешь, шеф согласится?
Я на это рассчитывал. У меня были похожие планы. Я думал даже про субботу.
— И знаешь, что? — сказал он, когда мы уже пересели в метро. — Я решил, что вообще не буду смотреть, что на листовках.
— В смысле?
— Просто. Буду раздавать не глядя. Я ничего не знаю, я просто конвейер, автомат, машина. Ты был прав, нельзя сильно задумываться.
— Я ничего такого не говорил, — запротестовал я.
— Говорил.
— Может, Ушастый и Бартек, но не я.
— Ты тоже.
— Когда?! — оскорбленно воскликнул я. К счастью, мы как раз подъехали к станции «Центр», иначе не знаю, чем бы закончился этот разговор.
Мы вышли вместе с заспанной толпой, которая подхватила нас, как весенняя река, и увлекла в сторону эскалатора наверх, к дневному свету. Мы прошли через «Сковородку» и подземный переход, оказались на другой стороне Иерусалимских аллей. Перед магазином этно-товаров мы растерянно замерли: на том месте, где обычно парковалась бежевая «Октавия», было пусто.
То, что мы встали ни свет ни заря и напрасно проехали через полгорода, Бартеку показалось скорее забавным.
— Драбовский же говорил, что сворачивается, — сказал он, когда мы наткнулись на него в раздевалке перед первым уроком. — Говорил же, да, Ушастый?
— Конечно, говорил.
— Интересно, кому? — нахмурился Яцек, на что Бартек сделал удивленное лицо и спросил:
— В смысле? Он вам не говорил?
— Ну, видимо, забыл, — язвительно ответил я. — А вы не могли нам рассказать?
— Ой, вы были так ослеплены своим двойным везением, что мы решили не портить вам настроение, да, Ушастый?
Конец ознакомительного фрагмента