Павел Корнев

07’92

02|07|1992

утро

Крестик я купил, свечку поставил. Не из-за такой уж искренней веры в чудесный характер своего спасения, но пацан сказал — пацан сделал, пусть даже и сказал самому себе. Да и стрёмно как-то с такими вещами шутить. Ну его на фиг.

В ювелирном салоне, правда, проторчал куда дольше, нежели в церкви, да и денег там оставил несравненно больше. При этом к изделиям из золота даже не приценивался, выбрал серебряную цепочку, толстую и солидную, и под стать ей серебряный же крест. Оттуда завернул на Зелёный.

Пусть последний визит на базар и не задался, всё же решил не позволять эмоциям брать верх над разумом. В конце концов, клин клином вышибают. Да и выбор там самый лучший в городе, чего не отнять, того не отнять. И денег не отнять — гоп-стопом на всеобщем обозрении даже в наши лихие времена не промышляют, а цыганкам-гадалкам и рыночным кидалам подобные мне персонажи не слишком интересны. Ещё и над правым виском рубец протянулся только-только подживший, так что вид самый что ни на есть бандитский. Карманники тоже не страшны — не лох, бумажник в заднем кармане джинсов таскать, а передние до того узкие, что незаметно руку никак не просунуть. Пусть даже в толчее подставные толкнут или зажать попытаются, один чёрт, обчистить не получится. Ну, так думаю…

Когда дошёл до пешеходной дорожки, вдоль которой стояли импровизированные прилавки со всяческим шмотьём, колонки киоска звукозаписи вовсю наигрывали песню группы «Любэ»:


Не валяй дурака, Америка… [«Не валяй дурака, Америка», группа «Любэ».]

Но прицениваться к кассете не стал, прошёл мимо. Слышал уже несколько композиций с их нового альбома — вроде, неплохо и задорно, но совсем-совсем не то. Предыдущий, который вышел ещё до моего призыва в армию, произвёл несравненно большее впечатление. А тут то ли новизна пропала, то ли сам повзрослел.

Да и не за кассетами пришёл, куда больше интересовали кожаные куртки. Снимал их с вешалок, мял пальцами коричневую и чёрную кожу, придирчиво изучал белую и бежевую замшу, проверял швы и подкладку, некоторые даже примерял. Ушлые тётки, занимавшиеся торговлей не первый день, напропалую расхваливали свой товар; недавние инженеры и научные сотрудники втюхать ничего особо не пытались и больше следили за тем, чтобы не умыкнули разложенные на прилавках вещи. Оно и немудрено — жульё съезжалось на Зелёный со всего города, а крыша пресекала только самый откровенный беспредел, предоставляя торговцам самим ловить воров за руку. Как говорится, спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Кожанку я в итоге так и не купил. Длинные на мне висели, будто на пугале, короткие хоть и смотрелись круто, но нечего было и думать проходить в такой всю зиму; по нашей погоде мигом колокольчиками начнёшь звенеть. А покупку сразу двух было не потянуть по деньгам; цены кусались. Вот и решил после недолгих раздумий, что моя старенькая «аляска» не так уж и плоха. Ещё сезон её спокойно проношу, а в крайнем случае приобрету китайский пуховик.

Но совсем уж с пустыми руками с Зелёного не ушёл. Взял «турик» — турецкий вязаный свитер с узорами, толстый и очень тёплый, купил кожаные перчатки и пару спортивных костюмов, остановив выбор на пошитых из нормальной ткани, а не тонкой синтетики, которая плавилась от малейшей искры. Пусть тёмно-зелёные штаны и олимпийка были с широким синим лампасом, а не с заветными полосками, всё же предпочёл практичность моде. Да и денег сэкономил, чего уж там.

Домой поехал через вокзал, на Свободы зашёл сначала в «Башмачок», потом в «Руслан». В первом магазине купил демисезонные ботинки из прочной кожи, которые с тёплым носком мог таскать и зимой. Во втором потратился на сорочку и брюки, чтобы не выделяться на фоне других абитуриентов. Всё верно — от идеи продолжить образование я отказываться не собирался и уже даже сдал документы в приёмную комиссию политеха.

Остаток денег — а стопка наличных хоть и потощала, но всё ещё продолжала внушать определённое уважение, — я решил потратить на цветной телевизор. И дело было даже не в том, что неправедно нажитое жгло руки, просто не имело ни малейшего смысла делать накопления на чёрный день в рублях. Что такое инфляция теперь знали даже дети, а в новостях к ней всё чаще добавляли приставку «гипер-». Деньги обесценивались, цены росли как на дрожжах.

Но то — рубли. А вот взятую с тела Большака свободно-конвертируемую валюту я придержал. Сложил рыхлую стопку купюр в полиэтиленовый пакет, накрыл его края полосками фольги, запаял утюгом. После убрал в жестяную баночку из-под леденцов монпансье и заныкал в старый тайник под гаражом. Триста двадцать семь долларов и сто восемьдесят пять дойчмарок могли стать неплохим подспорьем, если возникнет срочная необходимость в деньгах, им инфляция была не страшна. Ну а в жестянке и крысы не сожрут, можно даже не волноваться.

Я и не волновался. Как не особо переживал и по поводу возможного интереса со стороны ментов. Пообщался уже со старшим оперуполномоченным Козловым, поговорил с товарищем капитаном по душам…

22|06|1992

В понедельник дядя Петя разбудил в начале десятого. Обычно я не валялся в кровати допоздна, но весь тот, как сейчас модно говорить, уикенд отходил от последствий сотрясения мозга, а потому отсыпался и по возможности соблюдал назначенный самому себе постельный режим. Голова была словно деревянная, всю её правую сторону ломило, да к тому же подташнивало, и не хотелось ни есть, ни пить. Пить — это не только в плане алкоголя. Несладкий чёрный чай оставался единственным напитком, который худо-бедно принимал организм; от всего остального немедленно начинало полоскать.

На улицу эти дни я и носа не казал. У Андрюхи Фролова и у того не вышло припрячь к сборке мебели; он всерьёз обиделся и даже пришёл разбираться, но поглядел на мою забинтованную голову и лишь махнул рукой, решив на время припахать к работе Рому.

Ну а в понедельник участковый принёс повестку. Отдал под роспись, ладно хоть ещё в отделение не отконвоировал. Хотя… это бы всё упростило, так пришлось добираться самому.

Когда вошёл в уже знакомый кабинет, капитан Козлов смерил меня оценивающим взглядом, потом указал на стул и спросил:

— С головой что?

— С мопеда упал, — озвучил я свою версию и не произнёс больше ни слова.

Опер затушил сигарету, отошёл от окна к рабочему столу и задал новый вопрос:

— Гражданина Сивко Александра Николаевича знаешь?

Я на миг задумался, потом коротко ответил:

— Нет.

— Сосед твой по дому, больше известен как Сивый, — подсказал тогда капитан.

Сердце так и дёрнулось, а в голове заметались дурные мысли: «неужели наследил?!».

Неужели… Неужели…

Хрена лысого! Наследил бы, в браслетах сюда привезли и уж точно понедельника дожидаться не стали.

— А! Этого знаю, — подтвердил я и сразу поправился: — Знал. Но только в лицо, общаться — не общался. А что?

Капитан Козлов миг сверлил меня напряжённым взглядом, потом спросил:

— А Георгий Буньков — общался?

Я выдержал паузу, затем выдал заранее обдуманную полуправду:

— Вроде, он у него машину чинить собирался. Хотел, по крайней мере.

— Так они общались?

— Насчёт ремонта он в сервис Сивого точно заходил. Насчёт общения — не скажу.

Опер начал заполнять шапку протокола и уточнил:

— И когда Буньков заходил к Сивко?

— Перед разговором со мной в день своей смерти.

Козлов оторвался от листа и нахмурился.

— Почему раньше не сказал?

— Никто не спрашивал.

— Подпиши.

Я привычно уже сделал требуемую надпись внизу листа, но капитан и не подумал меня отпустить. Он убрал протокол в папку и выложил на стол прямоугольник фотокарточки.

— Знаешь его?

— Антон Буньков, двоюродный брат Геры… Георгия.

— А этот гражданин знаком?

На этот раз на снимке оказался изображён Кирилл, валютный спекулянт с Зелёного базара, и направление, которое приобретал допрос, не понравилось мне до чрезвычайности.

Неужели всё же проследили связь с бойней в недостроенном посёлке? Чёрт! Да Козлов же сам на меня грузин натравил, ещё бы он не проследил! Гадство какое!

— Ну так что? — поторопил опер.

Я немного поколебался, потом ответил чистую правду:

— Если ничего не путаю, это торгаш, на которого Антон Буньков работал. Как зовут — не подскажу, у него точка на Зелёном.

— А знаешь ты это…

Фраза осталась недосказанной, да завершать её и не было никакой нужды.

— Кто-то из пацанов показал, когда на Зелёный за шмотками ездил, — пояснил я.

— Кто?

— Не помню.

Конкретное имя капитан Козлов вытягивать не стал, вместо этого разложил на столе ещё четыре фотоснимка — все посмертные. Большак, Смирнов и пара их подельников.

Я судорожно сглотнул.

— Ну? — дёрнул меня опер.

Пришлось постучать пальцем по карточке с изображением Марадоны.

— Не помню, как зовут, в одну спортивную секцию с ним до армии ходил. Остальных не знаю.

И тогда совершенно ожидаемо на стол лёг очередной фотоснимок.

— Можешь не напрягать память, — недобро улыбнулся капитан, — это Лидия Светлова. Твоя соседка, не так давно похищенная, изнасилованная и убитая.