— Кажись, задел… — Николай перезарядил ружьё и поспешил вниз, за седым патриархом.

Однако, пока он вставлял в стволы патроны, должно быть, упустил добычу из виду, и теперь, крутя головой, шёл в кусты наудачу, то и дело смотря под ноги в попытке обнаружить в траве след или брызги крови, указывающие путь.

— Наверняка зацепил — он промаха ня даёт. — Пал Палыч следил за шурующим в зарослях Николаем. — Тут лайка нужна. Та след возьмёт, а этот, — он кивнул на выскользнувшего из норы Чека, — ня гож на это дело. Он и в норе чудит. Должно, терялся когда-то, вот тяперь вылазит и проверяет — тут ли хозяин, ня бросил ли. С им толку ня будет. Я с фоксами на норы ходил — эти зверя хорошо держат.

Пётр Алексеевич неприметно, не желая привлекать внимание Пал Палыча, осмотрел ногу в том месте, где его хватил барсук. Штанина была порвана, и прокушенная под коленом икра кровоточила, но не сильно. Он осторожно потрогал рану — ничего, терпимо. В машине есть аптечка — как доберётся, прижжёт йодом.

Николай вернулся ни с чем.

— Каким номером бил? — Пал Палыч отряхивал куртку и штаны от листьев.

— Картечь. — Николай вынул из патронташа коричневый патрон и сощурился на маркировку. — Пять и шесть.

Пал Палыч покачал головой.

— Тут восемь с половиной надо. В нём одного сала литров на пять. Я таких здоровых ня видал.

— Тоже первый раз такого вижу. — Николай поправил на голове шапку-петушок, сбитую в кустах ветками набекрень. — Зрелый — пóжил.

Снова запустили Чека в лаз. Тот лаял, гонял кого-то, кто остался в норе, но всякий раз усердия его хватало ненадолго: то и дело пёс вылезал наружу отлить, а барсук тем временем переходил на другое место. Копнули тут и там, потом плюнули — ловить с такой нехваткой собакой здесь было нечего.

— Что-то ня работает сегодня. — Николай слегка шлёпнул нерадивую таксу по уху.

Растянувшись в цепь, пошли сквозь заросли, в которых скрылся сбежавший матёрый — вдруг всё же ранен и залёг в кустах. Благо дорога, где ждала машина, была как раз в той стороне. Однако никаких следов в пёстрой осенней траве найти не удалось, и нигде не видно было капель крови. Зато в зарослях лозы трепетал на ветру шелковистыми нежно-серебряными крылышками лунник, и слух невольно спешил расслышать призрачный звон — так в немом кино Али-Баба над ларцом с сокровищами черпает горстью монеты, и они, не тревожа тишины, проскальзывают между пальцами… Но откуда звон?

Следы и кровь Пал Палыч обнаружил уже на дороге, пройдя метров на сто от машины в оба конца. Побуревшие на глинистой земле редкие брызги вели на другую сторону грунтовки и там снова терялись в зелёно-бурой траве и осеннем опаде. Обошли цепью берёзовую рощицу, но ничего не обнаружили. За рощей открывалось широкое поле, заросшее высокими травами.

— Там, — махнул рукой вдаль Николай, — ещё заворы есть. Туда пошёл. — Усы его недовольно топорщились — жаль было упущенной добычи: оставайся он с ружьём в руках, а не ёрзай ухом по земле, пять литров барсучьего жира были бы его.

— Без лайки ня найти. — Пал Палыч тоже выглядел огорчённым. — В норах отлежится — ты его ня шибко приложил.

Охота была окончена.

Не показывая вида, в душе Пётр Алексеевич радовался, что барсук счастливым образом избежал смерти. Пока шли обратно к машине, перед глазами его вновь и вновь вставала картинка: скачущий вперевалку, будто катит под брюхом шар, большой зверь с полосатой мордой, одетый в седую пышную шубу на подкладке из целительного жира…

Рану Пётр Алексеевич промыл и прижёг уже дома. Кровь остановилась, запёкшись коростой, а кожа вокруг прокуса — следы двух клыков были отчётливы, но не слишком глубоки — отдавала синевой. По всему — зверь цапнул впопыхах, походя, не во всю мочь. Если к ране не прикасаться, то она лишь слегка ныла, не доставляя особого беспокойства и не стесняя движений. Тем не менее на всякий случай Пётр Алексеевич залепил её широкой промокашкой бактерицидного пластыря.

Жизнь в деревне проста, как рукопожатие могущественного, но безразличного к тебе существа — оттого и кажется, что иногда это рукопожатие приветливо, а иногда необоснованно сурово. А оно всего лишь равнодушно — не более. Пётр Алексеевич принёс из колодца воды в дом и к подвешенному на столбе уличному умывальнику, протопил печь, разогрел голубцы в консервной банке на ужин. Вышел во двор, а там уже темь. Дни осенью коротки — не успеешь оглянуться, как красота их растаяла.

Первый раз он проснулся посреди ночи от ощущения нового знания, будто во сне выучил урок, и теперь кругозор его удивительным образом расширился — сам собой, без участия личного опыта. Иванюта рассказывал, что именно так к нему приходят стихи. Чувство было новое и странное. Откуда-то Пётр Алексеевич знал, что в норе собаку следует хватать зубами за верхнюю челюсть — тогда ей можно прокусить нос, и она захлебнётся кровью, а в разрытую нору, если охотник после яму не засы́пал, возвращаться не следует — замучает сквозняк.

Поворочавшись под ватным стёганым одеялом, заснул снова.

Второй раз проснулся в холодном поту. За окном стояла тихая лунная ночь, и в этой ночи Пётр Алексеевич был не один. Прислушавшись к ощущениям и оглядев сумрак комнаты — в окно проникал ноющий, словно сквозь зубы сочащийся, свет от повисшей в небе полной луны, — он понял, что комната пуста, а двое — в его голове. Это было нехорошее чувство. Сознание Петра Алексеевича вмещало его самого и кого-то ещё, смутно распознаваемого как затаённая опасность. Вернее, в нём помещалось два сознания, и им было внутри одного тела тесно. Отсюда и угроза — вдруг кукушонок начнёт вертеться в гнезде?

— Ты кто? — чувствуя себя невероятно глупо, но не в силах совладать с присутствием чужого в себе, беззвучно спросил Пётр Алексеевич.

— Я — Димон, — беззвучно, прямо в мозг прозвучал бодрый ответ.

— Какой Димон? Откуда?

— Долгая история. — Внутренний голос был лукаво, не по-доброму весел. — Метемпсихоз, мать твою, колесо сансары. Рассказать — не поверишь. В девяносто восьмом бахнули сейф с тридцатью миллионами. Штопор с Фрицем — благородные бандиты, а я — фармазонщик. Какого беса вписался? Деньги нужны были — вилы. Вошли в масочках, никого не убили даже, аккуратно всех скотчем повязали. Сейф вынесли и тихонько поехали партизанской тропой. И надо же — совершенно случайно влетели на облаву. Менты за нами погнались, а у Штопора с Фрицем два калаша с собой и ящик гранат, чтоб подорвать сейф где-нибудь на лесной полянке. И они давай стрелять по ментам, а те — в ответ. Дальше — хрень какая-то. Очнулся в барсуке, назад ходу нет — ни тебе с кем побазарить толком, ни чем закинуться. Как джинн в лампе. Только землю рой да хомячь, что найдёшь. Скучно. А сейчас к тебе зашёл — другой компот!

— Ты что — бандит? — сообразил Пётр Алексеевич, мгновением позже осознав, что надо было бы спросить: «Что значит „зашёл“?»

— Сложный вопрос. — Похоже, Димон и впрямь истосковался по живому разговору, поскольку явно был намерен злоупотреблять вниманием собеседника. — Бандитизм — это, дружок, жизненная философия. Бандит — это тот, кто при возможности решить вопрос битой будет решать его битой, а не каким-либо другим способом. Это, конечно, самый общий случай — вариантов в наше время было много. Но без нужды бандит живых людей не гондошит. И вообще, если ты по масти не мокрушник и заедешь на мокруху, то к тебе будут вопросы. Например, если ты валишь кого-то на стрелке, то к мокрухе это не имеет отношения и косяком не считается. А если ты мочканул своего дольщика, такого же реального пацана, как и ты, вместо того чтобы отдать ему половину денег, то это уже нехороший поступок. Это уже западло, и на зоне за это могут вздёрнуть.

— А ты? — прервал Димоново многословие Пётр Алексеевич. — Ты из которых?

— По порядку. — В напористой речи Димона, звучащей в голове Петра Алексеевича, послышалась стальная нотка. — Я силовые решения не люблю — предпочитаю уголовщину другого толка. Меня привлекает комбинация. Мочить всех подряд — это не моё. Хочется замутить какую-то красивую многоходовку и с её помощью завладеть большими деньгами. Но чтобы заработать деньги, нужно обязательно чем-то рисковать — иначе деньги не придут.

— А по-другому — никак?

— Легальные методы наживы? — оживился Димон. — Да, они есть. Но в этом случае к тебе всегда могут заявиться хмурые люди и получить с тебя свою долю. И заявляются… Ты не сбивай — мысль и так скачет. Знаешь, что такое фармазон?

— В общих чертах, — признался Пётр Алексеевич, которому в самом себе — он чувствовал — оставалось всё меньше места.

— Фармазон — это подделка. Назар делал мне паспорта, с которыми я путешествовал по миру, он — классный фармазонщик! Но если ты подделываешь бриллиант и заменяешь настоящий на свою стекляшку — это тоже фармазон. Фармазонщики — элита бандитского мира. Сидящая тихо, зашифрованная элита. Я — элита!

Кукушонок заёрзал в гнезде, и Пётр Алексеевич почти физически ощутил тесноту. Удушающую тесноту. Не кукушонок, нет — он имел дело с удавом, сжимающем на кролике свои чешуйчатые, медленно каменеющие кольца.